Привычные коллективные несогласия замещаются индивидуальными
разночтениями, совершается контркультурный переворот. В постиндустриальном
контексте прописываются позиции критического интеллектуального креативного
класса, происходит революция элит.
Критический рубеж
К перечисленным выше явлениям примыкают аксиологический и антропологический кризисы.
Христианская концепция личности, сама логика активной, деятельной позиции подводят события к предельной ситуации. Люди, будучи лишенными прежнего груза природных и социальных обременений, с какого-то момента оказываются в критической зоне, став существенно свободнее в выборе ценностных ориентиров и миростроительных перспектив.
Личности, восстанавливающей суверенитет, приходится заново переживать крушение мироустройства. Изменение духа времени, нарастающий релятивизм норм, метаморфозы привычных объектов индуцируют движение от едва ли не тотальной стандартизации массового общества, поп-культуры, духовного материализма и «нахальства посредственностей» к восполнению некогда изъятой полноты. Избавление разнообразия от тенет редукции и обескровливающего исчисления жизни ведет к оригинальным формам сложноорганизованного быта, индивидуации пассионарных персон, неотчуждаемости их креаций, легализации коммунитарных институтов и альтернативных маршрутов практики.
Сложность будущего отчасти замещает тоску по завораживающим иллюзиям прошлого, его интригующей необъятности. Тоску, столь свойственную не слишком искушенному разуму.
Кода-то отсеченные, но восстающие в сумеречном свете межсезонья видения пробуждают полузабытые, отодвинутые в сторону прочтения «заколдованного» мира. Однако, транслируя из частных сред в пространство публичных коммуникаций многоязыкость текстов – и, как следствие, усложняя нормы общежития (правоприменение), – индивид подвергает проверке не только достигнутую степень толерантности, но также умение удерживать субъектность. Иначе говоря, способность осознавать себя и проявляться во взаимоотношениях с миром и людьми не в качестве объекта, подавленного коллективной волей суеверности (инерционным или конъюнктурным консенсусом), но суверенной личностью – источником действий, проб и ошибок в драматичной антропологической вселенной.
Так преодолевается секулярный барьер, происходит новое смешение земли и неба.
***
Дорога из второго в третье тысячелетие пролегает на руинах представлений о прогрессе и естественном человеке. Это путь, ведущий от декларации «смерти Бога» к провозглашению «смерти человека». И восстанию элит.
Углубленное познание натуры, кажется, предопределяет генезис антропологического естествознания как комплексной (в синтезе с этнологией) науки о людях и сообществах. В числе тем – реальность и миражи радикальных преобразований. Неоантропологическая революция. Общество «массовой индивидуации». Гипотезы о постчеловечестве. Мультипликация интерфейса с техносферой. Суррогатные профессионалы. Энтузиазм и фантазии трансгуманизма. Генетические модификации, клонирование. Перспективы различных форматов допинга, технической и химической инструментализации тела, его функций, метаболизма. Искусственная стимуляция мозга, включая психофизические, нейрогуморальные девиации. Физиология мышления и действия в условиях неопределенности. Квир-идентичности. Савантизм. Проскопия. «Спонтанное» расширение сознания и одновременно – вероятность его уплощения, неоархаизации (ср. клиповое мышление, двоеверие, мистификация карт жизни, неокарго, гиперрефлекторность, деградация интегральной архитектуры и т.д.).
К тому же появляются качественно иные субъекты практики. В зазоре между гибкостью людского разума и дигитальным могуществом IT обнаруживается сообщество программ, обретающее ум, отличный от человеческого. И определенную автономность. Рассматриваются также сценарии внешней/внутренней киборгизации (то есть метаантропологической субъектности) – процесс, ведущей к генезису еще одной формы интеллекта. Техносфера под воздействием меняющихся поколений ботов становится интерактивной и рефлексивной, генерируя симбиотические ветви эволюции. К примеру, одно из определений нового града – территория, где обитает Интернет. И это не метафора.
Между тем девальвация жизни усугубляется (пересечение рубежа «семи гигатонн» обитателей планеты, голодный миллиард, трофейная экономика, трущобные опухоли, аномизированные сообщества), происходит ее «конвертация с различной курсовой стоимостью», провоцируя мысли о вспышке массовой и эффективной деструкции.
В итоге на дорожной карте цивилизации обозначилась точка сингулярности человеческой вселенной – точка, чреватая большим социальным взрывом.