Но капитуляция Церкви, прекращение ее сопротивления императору как раз и создали – вместе с расцветом торговли и попытками новой династии защитить имущественные интересы свободных крестьян – основу последнего относительно успешного периода. В ту пору Константинополь еще более укрепился как торговый центр, а Македонцы возвратили Кипр, Крит, Сирию с Антиохией и Балканы, присоединив Сербию и Болгарию. Балканы, между прочим, возвратили себе с помощью древнерусских языческих дружин.
Тогда же имел место и последний расцвет культуры Византии. Кстати, к Македонской династии принадлежал и знаменитый Константин Багрянородный. Именно на время правления этой династии выпало крещение Руси – пожалуй, единственный серьезный успех Константинопольского патриархата.
А затем наступил растянувшийся еще на четыре века конец.
В 1057 году к власти пришла династия Комнинов. И пошли потеря за потерей. До 1204 года Византия Комнинов агонизировала в противостоянии и исламу, и католичеству. 1204 год, взятие Константинополя крестоносцами – а не взятие его турками двумя с половиной веками позже – можно считать годом падения империи. Восстановленная в 1261 году Византия Палеологов – это уже явная пародия. Даже уния 1439 года с Римом не смогла продлить ее существование. И 29 мая 1453 года – это не падение Византии, а скорее восстановление Восточной Римской империи под властью полумесяца. Как говорил командующий византийским флотом Лука Нотара: «Лучше видеть в Константинополе турецкую чалму, чем папскую тиару».
Западному христианству удавалось вновь и вновь переносить имперское пламя на новые народы, из которых многие в некой исторической очереди перенимали эстафету имперского строительства. Восточное христианство шаг за шагом теряло народы, подпадавшие под его влияние.
Кстати, турки лишь потому не взяли Второй Рим еще на пятьдесят лет раньше, что Баязида разгромил Тимур, а затем наследники султана несколько десятилетий выясняли между собой, кто именно из них получит честь овладеть им.
Не хочется излишне абсолютизировать предлагаемую провокационную точку зрения, отличающуюся от традиционной трактовки. Но ведь получается, что христианская религия если что-либо и делала в плане ее взаимоотношений с римской цивилизацией, то только лишь способствовала ее ослаблению и разрушению. Во всяком случае – Восточная христианская церковь. Рим успешно крестил народы Европы и одного за другим превращал их в носителей имперской идеи, Константинополь может похвастаться только крещением славян и наследовавшей ему Россией.
Это – немало. Это – даже много.
Но папы сохранили Рим, а патриархи не сохранили Константинополь.
Все народы, пытавшиеся прибегнуть к защите Византии и ее патриархов, оказались в иноземном и иноверном порабощении.
Собственно одно, пожалуй, счастливое исключение – это Русь. И то, возможно, потому, что, быстро смекнув, что к чему, Ярослав Мудрый дал понять патриархам, что он о них думает, назначив своей властью Илариона первым русским митрополитом.
Тысяча лет Византийской империи – это тысяча лет ее агонии.
Можно при желании полагать, что эта тысяча лет – время чудесного стояния Восточной христианской церкви в борьбе с иноверцами.
Может быть, это тысячелетие, когда, теряя силы и лишаясь источников их пополнения, мир позднего эллинизма удерживал остатки древней цивилизации в борьбе с наступавшим варварством – одновременно это варварство цивилизуя?
И в этом смысле византизм – именно византизм, а не остаточный эллинизм и Восточный Рим – это агония, причем не просто агония, а агония как концентрированная идея умирания, отказавшегося от обновления и развития.
Кстати, что в истории России есть отбрасывание принципа византизма? Петр Великий. А что есть обращение к этому принципу? Николай I.
То есть, в конечном счете, верно, что обращение к истории гибели Византии имеет смысл и основание как вообще, так и с точки зрения современной русской истории. Только, как было в данном случае эскизно показано, выводы из такого обращения можно сделать противоположные.
Народ и империя
Есть простой способ их уничтожить: противопоставить.
Как только мы зададим вопрос, что важнее – народ или империя, мы встанем перед вполне естественным и обоснованным соблазном признать, что народ важнее. Потому что люди, в конце концов, всегда важнее учреждений, государства, тех или иных структур, которые и создаются-то только для того, чтобы служить людям.