Антуан Ватто. Итальянские комедианты. 1720
Партия покорно поменяла Путина на Медведева, признала необходимость открытости,
альтернативности, чуть ли не политкорректности, делегаты ее XIII съезда даже
признали, что до сих пор были недостаточно внимательными к культурным
потребностям презирающего их «креативного класса». Ну и, конечно, такая полная
покорность стала вызывать еще большее презрение.
Само собой, все представители либеральной интеллигенции, пошедшие на контакт с горбачевской властью, были немедленно осуждены Лениным новой «социальной революции» как «холуи» или же наивные недотепы, «всерьез поверившие в демагогию советских властей». Хуже того, всякое «сотрудничество с властями» «в сложившейся сейчас обстановке», по мнению Зиновьева, означало «предательство по отношению к самому важному и благородному делу нашей жизни, предательство по отношению к нашему (то есть диссидентскому. – Б.М.) восстанию».
Своего рода классовый анализ приводил Зиновьева к убеждению, что иметь дело с коммунистами нельзя, верить им глупо, сотрудничать – преступно. Разумеется, Зиновьев впоследствии сделал все, чтобы его позиция времен ранней «перестройки» была забыта: ведь с конца 1989 года он уже осуждал горбачевизм с прямо противоположных – архиконсервативных – позиций. Он, по собственному признанию, переделал главы о перестройке в «Исповеди отщепенца», вышедшие примерно в одно время с «Горбачевизмом». Он, по некоторым сведениям, стал переделывать и эту книгу, чтобы под данным названием появилось совершенно иное сочинение в духе новых политических воззрений философа. Несостоявшийся постсоветский Ленин очень быстро стал постсоветским Победоносцевым. Поразительно, но никто и слова не сказал в опровержение, когда Зиновьев стал ругать Горбачева ровно за то, к чему сам автор «Зияющих высот» призывал в 1987–1989 годах, – за разрушение социальной основы коммунизма, «охранять которую было священным долгом» Советского государства.
Я ни в коей мере не хочу подчеркнуть неискренность переживаний Зиновьева. Уверен, что он действовал по страсти и убеждению. Уверен, что им в отвержении всего того, что последовало за 1991 годом, двигали самые благородные чувства. Задача не в том, чтобы указать на темные пятна в идейной биографии философа. Задача в том, чтобы указать на столь свойственный русскому интеллигенту «радикализм», на эту инфантильную ненависть ко всему умеренному, всему не пахнущему репрессиями, всему, что призывает к компромиссу, к согласию. Чтобы выявить этот феномен как неприятный элемент нашего национального менталитета, который беспрерывно порождает в отечественной истории разного рода чудовищ – от Ленина до Ельцина. Этот инфантилизм при отсутствии в стране чего-то похожего на интеллектуальную критику способен в секунду менять идеологические «знаки и возглавья», сохраняя только один общий эмоциональный настрой – «Долой!», «Никаких компромиссов!» Безусловно, эти инфантильные чувства свойственны всем революционерам во все времена, но у нас они до сих пор имеют статус богемно-политической респектабельности. В России до сих пор строчка гениального поэта: «А у поэта всемирный запой, и мало ему конституций», – может служить каким-то морально-политическим аргументом против конституционализма.
Удивительно, что очень многие яростные критики Горбачева потом будут осуждать его ровно за обратное тому, за что они осуждали его до катастрофы 1991 года. Зиновьев поменял свои убеждения раньше остальных. Напомню, главным преступлением Горбачева он считал то, что он выполнил требования «социальной оппозиции» – разрушил социальный уклад, который образовывал фундамент коммунистического тоталитаризма. А вот послушаем другого критика Горбачева – будущего евразийца и сторонника национальной самобытности Александра Панарина, который в 1990-х будет осуждать «перестройку» за копирование западных образцов. Что он писал в 1991-м? А вот что: «Неприятие западной цивилизации и сегодня может оправдываться серьезными аргументами “особого пути”. Официальная “идеология перестройки” постоянно подчеркивает, что перестраиваться предстоит не только нам, но и всему миру. На самом деле прежде чем делать акцент на глобально-цивилизационном кризисе, нам предстоит путь послушничества и реставраторства. Всякая подмена особенного глобальным способна сейчас только сбить с толку и породить новые попытки выдать отсталость за преимущество, а в недоразвитости усмотреть провиденциальный смысл». Вспомним и то, что писал в феврале 1991-го – совсем накануне государственного коллапса – будущий борец с сионизмом Юрий Власов: «В этих условиях молодая энергия республик, поддержка их наиболее здоровой частью общества должна встречать понимание, а не подавляться параграфами советской Конституции, кстати, безнадежно устаревшей». И совсем уж феерическое: «С именем Ельцина общество связывает честное и прямое движение к цели, заботу о простых людях, демократические законы, то есть все то, что не давала и не дает нынешняя центральная власть».