{div width:385|float:left}{module 2_Hunername_accession_Mehmed_II}{/div}Параллельно с формированием национальных государств в Европе продолжали существовать такие осколки и вариации темы, как, например, Австро-Венгерская монархия. Категория «империя» постепенно приобретала метафорический характер, обозначая обширные континентальные государства – Вторую Германскую империю (1871–1918) и недоброй памяти несостоявшийся неофициальный Третий рейх. Можно припомнить Первую и Вторую французские империи – соответственно Наполеона I (1804–1814, 1815) и Наполеона III (1852–1870), – использовавшие политические и лексические аллюзии из арсенала римской истории. А также заморские конгломераты колониальных империй во главе с Британской. Наконец, уже в наши дни – интегрируемую и интегрирующую внешнее окружение мозаичную конструкцию Европейского союза.
Примечательна судьба «Востока» – Второго Рима. Сколь различны между собой история этой римской метаморфозы с ее взлетами, перипетиями, катастрофами и стереотипные представления о ней как о неподвижной, инертной монолитной конструкции.
Территориальный образ этого христианского Рима подвижен, однако он не просто менял размерность.
При Юстиниане наметился контур трансконтинентального гиганта, опоясывавшего своей телесностью прибрежные земли Средиземноморья: от Нового Рима – Константинополя – через Анатолию к рубежам Закавказья. Здесь, оттолкнувшись от приграничья, следовал разворот к Антиохии и Святой земле. Оттуда через Египет, по кромке североафриканского побережья ромейская государственность устремлялась к югу Иберийского полуострова. Далее, пометив Корсику, Сардинию, Сицилию, охватив Италийский сапожок и захватив Иллирийские просторы, распространялась на Север: от Греции к Болгарии, а достигнув крымского побережья Понта Эвксинского, прикасалась к землям далекой Тамани – баснословной Тмутаракани.
Османские султаны – властители по-прежнему полиэтничной
и трансконтинентальной (все так же расположенной на трех континентах)
государственности, – считая себя законными преемниками римской государственности,
приняли символическое бремя римской власти – титул римского кесаря – и носили его вплоть
до окончания Первой мировой войны.
Но в какой-то момент даже центральные области Второго Рима напоминали разбитое зеркало, разлетевшись на множество продолжавших крошиться осколков, – Латинская империя и ее вассалы с вкраплениями венецианских и генуэзских анклавов, православные державы, сельджукские, а затем османские территории. Некоторое время этот властный калейдоскоп точно находился на историческом распутье и походил на западноевропейскую чресполосицу, разве что с более выраженным конфессиональным разнообразием: Королевство Фессалоника, Ахейское княжество, герцогства Афинское и Наксос, Морея, Кандия, королевство Кипр, царства Болгария и Сербия, Эпирский деспотат, Великая Валахия, Никейская и Трапезундская империи, Киликийское царство, Иконийский султанат. Затем вновь, хотя далеко не в прежнем объеме, восстанавливалась относительная целостность Византии. Да и само последующее крушение империи, сжавшейся фактически до размеров территории Константинополя, манифестировало лабиринтообразный символизм, замкнув исторической метафорой орбиту перемещавшегося по планете Вечного Града.
Между тем жизненный цикл Ромеи – государства-феникса – на этом не закончился. Он продолжился в иной – исламской – ипостаси, удерживавшей, а в чем-то даже расширившей территориальные пропорции Восточного Рима. Османские султаны – властители по-прежнему полиэтничной и трансконтинентальной (все так же расположенной на трех континентах) государственности, – считая себя законными преемниками римской государственности, приняли, начиная с завоевателя Константинополя Мехмеда II, символическое бремя римской власти – титул римского кесаря – и носили его вплоть до окончания Первой мировой войны.
В XX веке возникали новые политические конструкты – сообщества наций, великой державы, суперсилы, биполярного мира, – навевая воспоминания и о вселенских амбициях отошедших в прошлое персонажей, и даже о былом противостоянии Рима и Карфагена… Ну, а ближе к нашим дням – в разговорах о глобализации, однополярном мире, Pax Americana – опять-таки слышны отзвуки темы римского могущества, виден отблеск его регалий и стигматов у страны, реализующей с вершины собственного Капитолийского холма свою версию универсального присутствия в нынешней географии Ойкумены. Речь между тем вновь заходит о переселении народов, кризисе однополюсной конструкции, приближении Нового Средневековья, о ветре эпохальных перемен, шелестящем страницами истории, знаменуя конец очередной ее главы и пришествие Нового мира.
Однако суть проблемы все-таки не в политической истории.