Борис Кустодиев. Масленица. 1919
Без массового деятельного оптимизма мы рассыплемся, развалимся, разбежимся.
А где же взять его – этот самый деятельный оптимизм? А в самих себе, в своей
собственной истории – позитивно окрашенной и воспринимаемой,
представляющей Россию в красочном светлом образе.
Но если для самого себя человек и является «нравственным субъектом», то кто является «нравственным субъектом» для общества? Есть ли у нашего общества этот субъект? Чаще всего, как только речь заходит об общественной морали, взоры обращаются к церковным институтам традиционных конфессий, поскольку вопросы нравственности всегда находились в центре внимания вероучений и священнослужителей. Кроме практического опыта, у Церквей есть и теоретический базис, критерии морали, система нравственных координат, восходящая в случае христианства, например, к Нагорной проповеди Иисуса Христа. Выполняют ли сегодня Церкви эту социальную функцию – быть нравственным субъектом общества? Мне думается, нет, не в полной мере. По ряду ключевых моментов жизни нашей страны и общества Церковь заняла выжидательную, молчаливую позицию, самозащитно напоминая, что ее главная функция – не дела земные, а мир горний.
Было бы хорошо, если бы кто-то написал «Историю справедливости». Рассмотрел бы изменение содержания этого понятия в разные времена и у разных народов, показал бы отличия в восприятии справедливости у разных слоев одного и того же общества, привел бы примеры справедливости и несправедливости и объяснил бы причины и того и другого. И рассказал бы о последствиях для общества, не распознавшего массовую несправедливость одних по отношению к другим.
Все размышляющие о главном качестве, главном отличии желанной России будущего приходят к одному и тому же понятию – справедливость. Все хотят жить в справедливом обществе. Но надо помнить, что представления о справедливости существенно разнятся в зависимости от того, по какую сторону прилавка ты находишься. Надо понимать, что, совершив нечто безнравственное в масштабах всего народа, всей страны, нельзя сделать вид, что этого не было, или представить это как деяние нравственное – в надежде, что «все забудется». Не получится. На безнравственной основе не построить честного и справедливого мира. В истории мировых революций всегда имел место порыв народных масс к справедливости. Ради ее торжества убивали и грабили. Проходило время, и «кое-какая» справедливость «кое в чем» устанавливалась. Всем достижениям советской власти – реальным и несомненным – и действительно высоким идеалам эпохи предшествовали преступно-безнравственные поступки «революционных масс» и их «комиссаров». Да и те, которые боролись с советской властью – за «свою справедливость», – тоже попирали нравственные законы. Смогли ли мы дать этому взвешенную нравственную оценку? Понимаем ли мы – зачем нужна подобная оценка, какой вообще должна быть оценка, направленная на подлинное примирение? Нет, мы лишь усилили общественный раскол, поляризуя противоположные позиции. Как вообще этого добиться, кто должен и может сделать это общественно признанным? Попытки достигнуть этого в форме осуждения «культа личности» и его ремейка под названием «десталинизация» не принесли должного нравственного эффекта в силу своей ошибочности: оценивали не тех, не так, не тогда, не за то и не те.
В непрерывной нравственной оценке – а это всегда оценка эмоциональная – происходящего во всех сферах жизни состоит важнейшая функция и социальной философии, и исторической науки, и Церкви, и действующих политиков, и деятелей культуры. Надо давать нравственную оценку событиям прошлого, исходя как из так или иначе понимаемых нравственных устоев прошедшего периода, так и из норм дня сегодняшнего. Но и этого мало. Надо аккуратно разбираться в причинах, истоках, мотивациях, подвинувших народ, его политических лидеров на те или иные деяния. У нас пока нет механизма, который позволил бы это сделать. На мой взгляд, его нет и в мире. Те народы, которым пришлось залечивать похожие исторические раны, лишь закрывали – более или менее гуманно – глаза на проблему, делая вид, что ее уже нет. Но ни один народ, переживший обиду – этнической, религиозной или политической природы, – не забывает о ней, пока он существует. Он может длительное время вести себя так, как будто «все прошло», но при малейшем раздражителе обиды оживают и становятся готовыми снова определять поведение.
***
Сегодня страна и ее политическая элита погружены в пессимизм, у них нет ни веры, ни надежды. Пессимистом можно, а иногда и должно быть в академическом институте или на университетской кафедре. Но если ты хочешь что-то конкретное сделать в реальной жизни, если ты политик, желающий чего-то достичь, ты обязан излучать энтузиазм и веру в успех. Без массового деятельного оптимизма мы рассыплемся, развалимся, разбежимся. А где же взять его – этот самый деятельный оптимизм? А в самих себе, в своей собственной истории – позитивно окрашенной и воспринимаемой, представляющей Россию в красочном светлом образе. А к тем, для которых образ России иной – грязно-негативный, – я и не обращаюсь!