Любой партийный лидер, призвавший к переменам, был обречен на успех
и всенародную поддержку. Таковым оказался Горбачев. Конечно, важно понять,
кто он – дурак или умница, мерзавец или праведник, предатель или герой,
политический диверсант или кто-то еще. Однако для моих рассуждений важнее,
что в результате его деятельности у меня было отнято будущее.
***
Конец восьмидесятых для меня стал периодом трагической ломки многих жизненных реалий. Мне пришлось окончательно отказаться от своей профессии и от научной работы вообще. Многие оказались вынужденными не жить и развиваться, а выживать, чтобы хотя бы как-то дать возможность своим детям вырулить на дорогу, где, быть может, будет творчество, развитие, профессионализм, успех. Пути к этому лежали или через эмиграцию, или через соучастие в погроме («совков» и «коммуняк»), или через предпринимательство, которое в случае удачи могло дать деньги. А деньги стали с тех пор главным «ресурсом всего». Задача осложнялась тем, что я жил в одной из бывших союзных республик и не относился к титульной нации. Поэтому в политической жизни я мог участвовать только как объект унижения, как носитель вины за «историческое прошлое» и никак иначе. Даже коллаборационизм не обеспечивал выхода из униженного сословия. Жизнь в режиме выживания отвратительна. Это особенно противоестественно для тех, которые уже жили иной – одухотворенной – жизнью, ставили и достигали высоких целей, осваивая изощренно-сложные профессии, востребованные и оцененные обществом, которые двигались от простого ко все более и более сложному. «Модус вивенди» и «модус операнди» нового общества стали определять авантюристы и бездари, лишенные стремления к развитию. Развитие – это непременно поиск и обретение нового. Захватившие власть эпигоны не стремились к новому. Они довольствовались копированием, подражанием. Их вожделенным результатом стало не нечто новое, а деньги, которые можно заполучить и в жанре имитации.
Важно отметить фактическую смену сути парадигмы существования: прежде я понимал, что достижение духовного (профессионального, научного и т.д.) результата влечет за собой материальное вознаграждение. Теперь все изменилось: обеспечь (неважно каким способом!) материальный результат, а уж потом сможешь, если захочешь, попытаться приобщиться и к культуре, и к духовности.
Подводя итог моему рассуждению об образе будущего (или о «видении» – с обоими ударениями), с которым прожита первая половина жизни, необходимо сделать следующие выводы. До тех пор пока не наступила скоротечная гибель парадигмы, которой этот образ соответствовал, он придавал дополнительные смыслы, оправдания и утешения в жизни реальной. Его роль была двойственной: служа подспорьем для формирования позитивных смыслов бытия, он не способствовал своевременному критичному восприятию действительности, регистрации новых общественных процессов и явлений, постижению их сути, выработке защитных механизмов, формированию скорректированных образов будущего. Но не считаю, что этот образ навеки исчез: он существует на складе идей и образов, он еще может быть востребован как экспериментальная модель, как неудавшийся прототип возможной усовершенствованной модели в будущем. Образ коммунистического будущего не был создан мною самим. Он был предложен извне, а я лишь надлежащим образом его воспринял с помощью существовавшей системы образования, культуры, политического просвещения и пропаганды, семейного воспитания. Сейчас ни у меня, ни у всех остальных, собирающихся жить в России, нет образа будущего. Во всяком случае – нет образа позитивного будущего. Мрачных анитиутопий – сколько угодно, и аз многогрешный тоже приложил к этому руку.
***
В общем, мы оказались живущими в пространстве триллера: позади мрак и ужас, впереди – ужас и мрак. В такой системе координат не хочется искать пути ни вперед, ни назад. Отсюда хочется только сбежать или… проснуться. Проснуться и осознать, что прошлое было прекрасным, а будущее станет еще прекраснее! Но как это сделать, не впадая из одной вредной ереси – оплевывания прошлого и демонизирования будущего – в другую – лакировку прошлого и сочинение очередных сусальных утопий? А для этого нужна правильная социальная философия, позволяющая сохранять социальное здоровье и развиваться, раскрывая свои потенциалы. Сегодня у нас нет социальной философии как метода осмысления действительности и выработки стратегии движения в будущее. Из-за этого мы хватаемся за какие угодно критерии – экономические, политические или даже вовсе метафизические, упуская возможность жить здоровой социальной жизнью.
Персональная и социальная психологии в этом очень близки. Человек может извлечь полезный урок из произошедшего с ним одним единственным образом – освоением современных методов самоанализа, таких, например, как саногенное мышление. С его помощью можно не просто разобраться, а научиться управлять своими эмоциями (обидой, виной, ревностью, страхом и т.д.), а не находиться в их власти или пытаться подавить их в себе. Общество тоже переживает эмоции. И если эти переживания не «размыслить» в соответствии с эффективными методиками, если не выработать правильную социальную философию, общество будет болеть – и болеть смертельно. Психологические механизмы личной и социальной психологий схожи. Правда, соответствующие методики для общества пока не разработаны.