ИСТОСКОВАВШИЕСЯ ДУШИ
Начало «бархатной революции» в Чехословакии.
У нас все по-прежнему.
Купил сегодня в подземном переходе напечатанные на гектографе выжимки из «Закона Божия».
Слово Божие стало сейчас товаром, продаётся и очень дорого.
И главное покупается. И охотно, и торопливо…
Плохо?
Плохо, что не хватает этого.
А то, что души людей истосковались о Свете и Истине, чего ж в этом плохого?
Не в этом ли и залог чего-то большого, что ожидает нас – большой Судьбы, большого Подвига, свершить который, быть может, и достанет у нас сил.
17 ноября 1989 года. Переделкино.
ОТКРОВЕНИЯ
После крещения прорезаются откровения, и откровения зачастую очень горькие.
Зря я писал в «Столице нового мира», что все студенты нашего института погибли. Кто-то ведь и спасся. Но спаслись как раз те, кого мы считали потерянными.
Это то, что я не могу понять.
Как произошло это?
Не понимаю…
Словно кто-то глаза мне тогда завязал и так и заставил жить.
Перебирал материалы, связанные с Рубцовым.
Повесть о Николае Михайловиче нужно писать как попытку как раз в этом и разобраться.
18 ноября 1989 года. Переделкино.
ЧЕРНОТА
{div width:280|float:left}{module zlobin}{/div}Заходил сегодня Анатолий Павлович Злобин, играли в шахматы. Анатолий Павлович рассказывал, что у него написано несколько десятков томов дневников.
И снова этот разговор как подсказка.
Про дневники я постоянно думаю… Надо собрать все записи из книжек и соединить их. Только так можно понять себя и попробовать себя исправить.
Когда проникла в меня чернота? То есть когда чернота прижилась так же естественно, как и свет, который всегда жил в душе.
Детство, комплексы… Это всё понятно…
Но чернота возникла только в Москве.
Раньше было наше советское воспитание, в которое не так уж и мало было вложено сил и таланта, чтобы извратить, оболгать многое, чтобы заставить школьника полюбить обаятельных комиссаров, чтобы перестали мы различать жестокость, показываемую как добродетель, и подлинное жертвенное мужество…
Но до Москвы всё это, хотя я и писал стишки о комиссарах, не вело к поступку. Поступки начались все-таки в Москве, когда я увидел воочию воплощение двойной морали, когда увидел, что ставшие диссидентами потомки комиссаров-большевиков уже самим своим бытием проповедуют двойную мораль.
Разумеется, я не жертва их (фамилии из IX тома сочинений А.И. Солженицына) проповеди, я просто наблюдал за ними и не сумел найти в себе мужества идти прямо. Мне показалось тогда, что только так (не так, как они!), но тоже по двойной морали и можно жить.
И я попробовал.
Работал в газете, потом редактором на студии, потом переехал в Ленинград, вступил в КПСС…
И вроде бы всё получилось…
И что утешать себя, что я никому не делал вреда…
Важно, какой вред нанесён собственной душе…
19 ноября 1989 года. Переделкино.
СВОБОДА
Заснул днем и когда проснулся, неожиданно – это, кажется, и была мысль, которая разбудила меня! – понял, что больше всего мешает мне верить и жить, как православному человеку, это наработки, система связей, что существуют во мне. Эти связи как решетки, за которыми и томится душа.
Может быть, если ходить в церковь, удастся освободиться от этих связей, удастся вырваться из-за решетки, куда я сам себя и загнал.
20 ноября 1989 года. Переделкино.
ОЧЕРЕДНАЯ ЖЕНА
К Виктору Кривулину приехала его очередная жена. Зовут Ольгой, возникла она откуда-то из среднеазиатской республики.
Сегодня познакомился с нею.
Виктор хвастливо представил ее как доктора наук, и Ольга не стала отрицать этого.
Так или иначе, неведомо, но апломба у Ольги и на трёх докторов наук хватит.
– Я хочу забить там, в журнале, отдел прозы, чтобы местные не совались! – доверительно сообщила она про среднеазиатский журнал, с которым сотрудничает.
– Ну зачем Кожинов про Клюева пишет? – задала она риторический вопрос. – Ведь Клюев очень даже неплохой поэт!
Я пил с Виктором водку, и мне как-то очень жалко было его.
21 ноября 1989 года. Переделкино.