Царство как утроба Богородицы и русский Царь-Христос
{div width:385|float:left}{module 3_Martorana_Roger_II}{/div}Византизм не терпит подобных иносказаний. Царство может быть только царством, оно не только духовно, но и вполне конкретно, видимо, буквально. Поэтому после падения Константинополя возникает идея Третьего Рима – Москвы как прямого продолжения Римской империи. Опровергая предсказание католического мистика Николая Латинянина, предсказывавшего новый всемирный потоп и конец света в 1524 году, инок псковского Спасо-Елеазаровского монастыря Филофей и создал концепцию Третьего Рима, дезавуировав прозелитский католический апокалиптизм православной эсхатологической перспективой, в которой «царство нашего государя» отождествляется с «Ромейским царством», то есть последним христианским царством – неразрушимым, поскольку сам «Господь в римскую власть написася».
Эта мысль, восходящая к Козьме Индикоплову («яко се прьвое написание бысть при Августе кесари, внегда Христос родися и в Римьскую землю и царьство съизволи написатися»), очень тонка и непривычна для современного «просвещенного» сознания. Для средневекового же человека очевидно, что, если Господь Бог воплотился в пределах Римской державы и был внесен в списки населения во время переписи, о чем сообщает Евангелие от Луки (Лк. 2: 1–3), то эта держава (власть, понимаемая во всех смыслах, – как территория, владение и как правление, господство, мощь) вечна и неразрушима. Ведь Бога нельзя «выписать» из книги, в которую Он уже раз сам «написался», будучи вписан во власть римского кесаря. Бог пребудет теперь в этой власти во веки веков. Возносясь к престолу Отца, он обещает послать Утешителя, Духа истины, который Церковью традиционно трактуется как Дух Святой, что и позволит самой власти стать удерживающей, ведь именно в этой власти отныне будет пребывать Дух Божий. И сама власть, вместившая в себя Бога, становится подобна материнской утробе, выносившей Христа.
Византийская традиция практически с самого начала связывала понятие
об удерживающем с Римской империей и лично с фигурой императора.
Однако приблизительно с XII века схоластики начинают толковать
Римскую империю в духовном смысле, то есть относить пророчество
апостола Павла об удерживающем к Римско-католической церкви.
Можно предположить, что этот пункт стал одним из первых в дальнейшем расхождении Греческой и Римской церквей, поскольку последней имперские смыслы христианства оставались чуждыми. Здесь же и узел полемики Филофея с католицизмом. Католики учат, что Христос не принял человеческой плоти, «но з готовую небесною плотию, яко трубою, девичьскою утробою прошед, ниже душа человечьскиа приат, но вместо душа Духъ святый в нем пребывает», – отмечал инок Филофей. А из этого богословского тезиса с необходимостью следовало, что «падшаго Адама и всех от него рожденных человекъ плоть не обожися».
Итак, если Христос воистину воплотился, то есть принял человеческую плоть от материнской утробы, то плоть приобрела божественность, она преображена. И, вечно пребывая в пределах империи, как в материнской утробе, Христос преображает и плоть государственную. Христос как бы «задержался» во плоти, а не прошел сквозь нее. Католическое же представление о прохождении Христа как бы сквозь плоть, «яко трубою», по меткому сравнению Филофея, без «задержки» порождает далее «ангеличность», «духовность», «небесность», «уранизм» – как в общественных институтах, так и в отдельных индивидах. Плоть понимается как временная, стремится стать духовной, индивидуализируется. Не может быть у католиков «недвижимого царства», поскольку Христос в нем не «задержался». Он вышел в небо, «яко трубою», и, как бы ни тянулись к Нему шпили готических храмов, достать Его они не могут: «Где буду Я, туда вы не можете прийти» (Ин. 7: 34). Отсюда эта неизбывная тоска по недовоплощенному небесному, эта скорбь католичества, эта любовь к страстям Христовым, потому что именно в страстях Христос в последний раз предстает для католиков в воплощенном, человеческом образе. «Се, Человек!» (Ин. 19: 5) Такое понимание в конечном итоге приводит к предельно индивидуализированному, психологизированному образу человека в Новое время.
Интересно и крайне важно для современного российского политического контекста, что Филофей давал обоснование государственного единства православных и мусульман, которые, покорив Второй Рим, не разрушили Ромейского царства, поскольку в нем «веры не повредиша». Правильная вера, таким образом, по Филофею, и есть «римская власть». Царство простирается повсюду, где вера православна.
Это и есть суть византизма, где вера и власть связаны неразрывно. В таком понимании византизм резко отличается от других религиозно-идеологических систем – прежде всего от католичества и иудейства.