Снаружи – белое видение на скале – на «Красном камне» (теперь и впрямь
обагренном); внутри – возвращенная Византия, то есть Византия после турок.
Снаружи – белое видение на скале – на «Красном камне» (теперь и впрямь обагренном); внутри – возвращенная Византия, то есть Византия после турок. Коринфские – византийские, благородного камня – серого с темными прожилками мрамора – колонны исцарапаны, изглоданы; впрочем, камень оказался слишком тверд, и имена осквернителей не прописаны. Странным образом кому-то из них вздумалось изобразить якорь, и он виден отчетливо. – Дай-то Бог, чтобы потом это не сочли делом рук местного или захожего народа православного; впрочем, не верится что-то в грядущих археологов – как говорят немцы, die Zeit ist knapp («времени в обрез», буквально: «время в обрез»).
Уцелевшая мозаика пола. По ней и по колоннам – алые, золотые прозрачные пятна – свет сквозь новые цветные стекла узких окон.
Резной деревянный иконостас – слово о. Петра о нем: «Иконостас будет, а меня не будет» (устанавливали – радовался, трогал гладкое смуглое дерево, да вдруг и сказал…).
Ему был 31 год; не остался он служить в севастопольских храмах, а пошел на Красный камень, в разрушенный храм. Память его здесь трепетно чтят, и был он, видно, из невосполнимых (твердые и ясные черты, живой взгляд – не сравнивая, я отчего-то вспомнила Петра Георгиевича Паламарчука, писателя и историка Москвы).
Ясное воскресное утро; многие пришли в храм заранее, потому что шли, «как Бог даст». Внесли и расставили всюду (у икон, а возле порога – у портрета о. Петра) розовый лохматый шалфей (кругом в горах цветет). – Слишком крепко пахнет: вынесли; сейчас других цветов принесут.
Державная икона Божией Матери справа, у окна. И здесь фон светлый, как в Оптиной.
Образ Святителя Николая с огромными – грустными и строгими, тихо вопрошающими – очами, скорбно изогнутыми бровями.
Горы слева и справа, море (моря!) – слева и справа.
Неделя о слепом.
«Тут все любят венчаться – и наши, и приезжие». – Все любят венчаться…
Гора Фавор и Гора Елеонская.
14/27 мая 2002
Херсонес
Херсонес, бережок, полдень…
Центром Херсонеса стал белый храм Святого Владимира (прежде была базилика – «Шесть колонн»). Теперь все сходится и стягивается к нему.
Внутри храма прохладно, обширно и бедно (иконами и утварью). Не ввысь, а вширь (и, должно быть, вглубь). – Пространно.
Маки в развалинах, в углах чьих-то домов, куда я входила (быть может, через окна?). Лабиринты руин.
Город мертвых и храм живых.
Поднявшись на холм, никак не обозначаемый на плане, но являющий собою главную обзорную точку всей береговой линии Херсонеса (здесь не могло не быть какой-то башни), обратясь лицом к морю, я увидела слева по берегу башню Зенона, а справа – смиренные вечные узоры развалин и белый дозирающий храм.
На этот холм, полный черепков и ракушек, я всходила семнадцать лет назад (с моря, от Зеноновой башни).