Попыткой избежать конфликты явилась теория симфонии Церкви и империи,
предложенная императором Юстинианом, но ей не удалось стать панацеей
от всех опасностей в этой сфере. Сам святой Юстиниан нарушал границы
симфонии, если считал это необходимым для мира империи.
Правая рука императора Петра по духовным делам, архиепископ Феофан Прокопович, то и дело называл Петра «Христос» и «Бог». Известен анекдот, когда он встретил Петра, шедшего поздно вечером на очередную пьянку, возгласом: «Се Жених грядет в полуночи!» Но помимо анекдотов, эта тенденция нашла свое воплощение и в литургических текстах, в частности, в службе по случаю победы под Полтавой, составленной Феофилактом Лопатинским. В ней Петр сравнивался с Христом, а Мазепа – с Иудой. Мазепа был включен в число еретиков, анафематствовавшихся в чине Торжества православия на первой неделе Великого поста, и был исключен оттуда уже после 1917 года. Симптоматично для синодальной эпохи и то, что государственное преступление Мазепы рассматривалось как религиозная ересь.
Весь XVIII век указанная тенденция только усиливалась. Достаточно обратиться к барочной придворной поэзии той эпохи. Так, Михаил Ломоносов, не стесняясь, воспевал Петра Великого следующим образом:
Он Бог, он Бог твой был, Россия,
Он члены взял в тебя плотския,
Сошед к тебе от горьних мест.
Известно, что в народной среде портреты императрицы Екатерины II почитались, как иконы, и перед ними возжигались свечи. К чести императрицы Екатерины следует заметить, что она сама сопротивлялась собственному обожествлению.
Конечно, следует помнить о том, что культура барокко предполагала метафорическую игру, что слово «бог» могло игриво употребляться с отсылкой к античным божествам. Но как тогда быть с императором Павлом I, который, в отличие от своей матери, воспринял такую игру очень серьезно? Если император Петр I упразднил патриаршество, то император Павел I решил сам стать патриархом. Сразу же после коронации он хотел лично служить литургию, намеревался стать духовником собственной семьи и высших государственных сановников. Если Петр Великий себя главой Церкви все-таки не называл, то император Павел принял подобное наименование. Более столетия спустя митрополит Антоний (Храповицкий) назвал это одним из величайших грехов русской монархии и одной из причин ее падения. Но тогда современные императору иерархи пошли другим путем. Они указали, что каноны православной Церкви запрещают совершать святые таинства священнику, который женился во второй раз, то есть фактически признали за ним священство.
В результате произошло не просто упразднение патриаршества, но перенесение на царя священных функций патриарха. Более того, почитание царя ставилось рядом с почитанием святых, и культ царя оказался неотъемлемой частью религиозного культа. Это был явный перебор, который стал замечаться самими представителями Русской церкви в XIX веке. Особенно ситуация обострилась к концу XIX века. Отношения между последним императором и членами Синода нельзя назвать безоблачными. В среде духовенства в начале XX века сложилось представление о том, что любая политическая форма в равной мере приемлема для Церкви. Даже в среде епископата пошли разговоры о цезарепапизме и о пленении Русской церкви государством. При этом очевидно, что с самого начала некоторые из придерживавшихся подобного мнения архиереев пребывали в заблуждении, считая, что действительно возможна такая форма церковно-государственных отношений, когда государство не только ничего не требует от Церкви, но и поддерживает ее и политически, и материально.
В воздухе начали витать мечты о восстановлении патриаршества. Сейчас вопрос о том, что было бы, если бы патриаршество было восстановлено, представляется чисто академическим. Представляется, что царское правительство было достаточно реалистичным и потому сопротивлялось подобным церковным реформам. Восстановление патриаршества вызвало бы неизмеримое количество сложностей. Необходимо было бы вводить новую ветвь власти на не вполне понятных основаниях и пересматривать структуру управления и законодательство империи.
Безусловно, священноначалие Русской церкви допустило в начале XX века грубые просчеты в области церковно-государственных отношений. Разговоры о цезарепапизме, равнодушие к судьбе монархии со стороны многих архиереев, критика в адрес царя раскачивали и без того нестабильную ситуацию. Поведение же Синода в феврале–марте 1917 года формально можно назвать преступным, так как Синод отказался от поддержки монархии в период междуцарствия, дал присягу Временному правительству и понуждал к этой присяге других, а также ничего не сделал для самого царя и царской семьи. В итоге освобождение от опеки царской власти привело не к свободе, а к гонениям на Русскую церковь и к уничтожению русской православной культуры, верным защитником которых был царь. Характерна в этом плане судьба одного из первых новомучеников – митрополита Киевского Владимира (Богоявленского). В марте 1917 года он лично помогал выносить обер-прокурору Владимиру Львову царское кресло из зала заседаний Синода. При этом архиепископ Арсений Новгородский прокомментировал подобный шаг: «Вот выносят символ цезарепапизма!» Но уже в январе 1918 года митрополит Владимир был убит большевиками, причем по подстрекательству монахов Киево-Печерской лавры. И это стало возможным именно вследствие уничтожения «цезарепапизма».
То есть сто лет назад в России проявились те же процессы, что и веками ранее в Византии. Когда власть ослабла, церковная иерархия попыталась взять реванш, поставив под сомнение сам принцип монархической государственности, – чего никогда не было в Византии, где патриарх не мыслился без императора. Это явилось одной из причин крушения Российской империи и сделало возможными гонения на православных христиан при советской власти.