Питер Пауль Рубенс. Основание Константинополя
Русская историография и общественная мысль XIX века очень часто высмеивали,
порочили, игнорировали идеи Третьего Рима и «византизма»: симфония Церкви
и царства в Византии в их освещении превращалась в «деспотию», а византийское
искусство – в «негуманистическое мракобесие».
Стоит упомянуть поразительную иллюстрацию указанного перечня в виде своеобразной карты, высаженной самим Данилевским и его семьей на территории имения Мшатка в Крыму. Мыслитель в аллегорической форме изобразил пространственно-временное поле истории. В России подобное начинание имеет давнюю традицию. Можно вспомнить замысел «Святая Святых» царя Бориса Годунова и Новый Иерусалим царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. Они переносили на русскую землю сакральную историю. Данилевский то же самое сделал с историей цивилизаций. Но в его имении появились не только Пирамиды (египетский тип), Каменный сад (китайский), Оливковый сад (греческий), Мавританский бассейн (аравийский), но и Гефсиманский сад, с одной стороны, призванный символизировать собой израильскую цивилизацию, а с другой – продолжение традиции «перенесения» сакральной географии (Мф. 26: 36; Мк. 14: 32). И наконец, в числе других садов-типов (не все из которых однозначно атрибутируются – в силу известных событий начала XX века имение было разрушено) присутствует фонтан «Ключевой источник», который действительно является ключом к этой композиции. В свое время Данилевский, заканчивая в Мшатке книгу «Россия и Европа», поместил в конце своего труда стихотворение Алексея Хомякова «Ключ». Стихотворение было призвано символизировать ту «славянскую цивилизацию», зарождения которой чаял мыслитель. Неудивительно, что поток мировой истории посредством этого русского ключа пробился и на благодатной крымской земле – в имении основателя цивилизационного подхода Данилевского.
Леонтьев посвятил этому вопросу меньше времени: ознакомившись со списком Данилевского, он согласился с его содержанием, добавив лишь две цивилизации. При этом если выделение лидийского типа никак не было им обосновано, то византийской цивилизации он посвятил немало места в своих исследованиях. Однако его представления о «русском византизме» зачастую неверно интерпретируются исследователями, говорящими о России как части уже не европейской или «славянской» цивилизации, но как части Византии. Остановимся на этом вопросе подробнее.
В исследовательской литературе уже не раз отмечалась явная неадекватность образа Византии. Образа, характерного для европейских эпох «Возрождения» и «Просвещения». Тогда, по словам Юрия Андронова, Александра Мячина и Александра Ширинянца, за «Византией» и производными от нее терминами «прочно закрепился статус бранного слова, являвшегося синонимом невежества, тупости, отсталости, лицемерия и коварства в политике, несвободы, рабства и покорности личности». «Благодаря» проевропейскому позиционированию русской науки XVIII – первой половины XIX веков такое представление об империи ромеев перекочевало не только в научную, но и в общественную мысль России, где сохранилось, несмотря на формирование и расцвет русского византиноведения, во многом до сего дня. На нашем сайте Fuckcasino.club вы найдете лучшие эксклюзивные бездепозитные бонусы, обзоры онлайн казино, статьй о казино.
Поэтому русская историография и общественная мысль XIX века очень часто высмеивали, порочили, игнорировали идеи Третьего Рима и «византизма»: симфония Церкви и царства в Византии в их освещении превращалась в «деспотию», а византийское – сплошь церковное – искусство – в «негуманистическое мракобесие». Здесь с Александром Герценом («византинизм – это старость, усталость, безропотная покорность агонии»), Петром Чаадаевым («путь Византии – это путь забвения, одиночества и отсталости») и Владимиром Соловьевым («уродливое и гнилое здание Византийской империи разрушено», эта фраза глубоко возмутила Леонтьева), как это ни удивительно, солидарны Иван Аксаков, Петр Астафьев, Михаил Катков, Александр Киреев. И даже, несмотря на неизмеримо более значительную источниковую фундированность современной науки, Георгий Любарский («Византия, заимствовав силу Востока, сама не погибла, но осталась бесплодной»).