Кстати пресловутая дата 1980 года, всерьез или с сарказмом называвшаяся рубежом предполагавшегося и неисполненного завершения строительства коммунизма, была сроком создания лишь его материально-технической базы. Имелось в виду, что к этому времени общество только «вплотную подойдет к осуществлению принципа распределения по потребностям», произойдет постепенный переход к единой общенародной собственности. Полностью построение коммунистического общества предполагалось завершить в последующий период, примерные хронологические рамки которого на тот момент еще только должны были стать предметом обсуждения и планирования.
Особо подчеркивалось, что развитие общества и производства будет обеспечиваться «не путем принуждения, а на основе понимания общественного долга», диктоваться «всем укладом коммунистического общества». При этом «труд и дисциплина не будут в тягость человеку», а «трудовая деятельность перестанет быть только средством к жизни и превратится в подлинное творчество, источник радости».
Что не удалось, почему не удалось, кто в этом виноват – и кто просто был заинтересован в том, чтобы оно не удалось, – вопросы естественные и огромной исторической и политической важности. Но это вопросы самостоятельные и отдельные. В данном случае речь идет о другом.
Наука превращается в непосредственную производительную силу. В результате такой фундаментальной трансформации роли науки «общественные блага польются, как из рога изобилия», а человек выводится из непосредственного процесса производства и становится над ним как организатор и контролер.
Если несколько уточнить терминологию, то создание коммунистического общества – это решение трех задач. Если описывать их не в рамках той или иной политико-идеологической пристрастности, а на технологически-функциональном языке, то задачи выглядят следующим образом.
Первая – создание постиндустриальных производства и экономики информационной эпохи, основанных в первую очередь на достижениях передовой науки, предполагающих, что все трудовые операции, не требующие самостоятельного принятия решений, переданы технике и автоматике, а за человеком сохранены лишь операции с самостоятельным принятием решений. То есть человеку оставлен лишь тот труд, который требует от него и дает ему возможность творческой реализации.
Вторая – учреждение всеохватывающего общественного самоуправления, в котором будут принимать участие все заинтересованные граждане. Понятно, что если не исповедовать идею экспорта революции и совершения ее в форсированном темпе в мировом масштабе, общество будет нуждаться в системах, защищающих его от возможных внешних угроз. Но все остальное действительно передается самоуправлению. Это можно называть хоть системой полновластия Советов, хоть развитым гражданским обществом. Хоть земством. Хоть соборностью. Хоть Джамахирией. Хоть Коммуной. От названия не меняется суть – люди, а не отстраненный от них бюрократический аппарат решают проблемы организации своей собственной жизни.
Третья – развитие человека, предоставление ему всей полноты доступа к образованию и культуре, формирование его отношения ко всем согражданам как к собратьям. По-сути, утверждение принципа: «Отнесись к другому так, как хочешь, чтобы отнеслись к тебе». И создание возможностей и потребности реализовывать себя в творческой созидательной деятельности художника, врача, инженера, исследователя, поэта, учителя. В целом – превращение в непосредственную производительную силу не только науки, но и собственно человеческой творческой способности.
Превращение человека из потребителя в творца, свободного времени из не всем доступной роскоши – в главное богатство, самого общества из общества, где главное – потреблять, в общество, где главное – познавать и созидать.
Постановка вопроса о строительстве коммунизма иногда в повседневно-пропагандистском плане сводилась к тезису: «Будете хорошо работать – построите коммунизм, а вот там вам все достанется». Здесь на деле существенно смещались акценты и приоритеты: эти цели – не вознаграждение за праведную жизнь и послушное поведение, не то, чем коммунизм обещает отплатить за идеологическую верность. Эти цели – его суть.
Вопрос: «А не построить ли нам коммунизм?» – это вопрос о том, хотим мы общества с описанными выше параметрами или не хотим. Если не хотим, тогда какое общество нам нужно? Живущее по законам шариата? Реабилитировавшее «Майн Кампф»? Принявшее за основной закон «Домострой»? Колонию США, живущую под управлением комиссаров ОБСЕ, десять лет назад описанную в антиутопии Рыбакова «На будущий год в Москве»? Россия под протекторатом ОБСЕ. В Ставрополе шариатский суд судит Шаманова и Трошева. По всей стране выискивают «военных преступников». Запрещены советские фильмы, не имеющие разоблачительной по отношению к тоталитаризму направленности. Включая «Бриллиантовую руку» и «Доживем до понедельника» – как показывающие, что при тоталитаризме могли быть хорошие люди. В школах – комиссары ОБСЕ – завучи. Запрещена героизация тоталитаризма, запрещено утверждать, что войну против Германии выиграл СССР. Зато в школах же свободно продаются сигареты и пиво – свобода подростков не должна ограничиваться. Для проезда из Ленинграда в Москву нужно представить обосновывающие документы и получить разрешение комиссаров ОБСЕ – во избежание неконтролируемой миграции. Ну, и так далее. В художественном плане это как раз то, что год назад в иной лексике предлагалось в инсоровско-юргенсовских докладах.
Так чего же мы, в конце концов, хотим?
Страну, производящую научные знания и на их основе обеспечивающую функционирование своего производства, – или страну, поставляющую сырье и зависимую от чужих технологий?