В прошлом рынок влиял на культуру в опосредованной форме, через институт
социального заказа: в лице мецената, двора, Церкви, государства, политической
партии... Но прямого рыночного диктата, влияющего не только на форму,
но и на содержание, как это наблюдается сегодня, еще не было. Ладно, существует
рынок «рукописей», но реальностью нашего времени стал уже и рынок «вдохновения».
Да, сегодня эти вопросы кажутся нам не решаемыми в принципе. Но в далекие 1920-е годы, еще на заре становления советской системы, они не только ставились, но и решались. И решались в практике социального творчества революционных масс, суть которого заключалась не просто в отрицании господствующих отношений отчуждения, но – самое главное – именно в их деятельностном и диалектическом преодолении (назовем этот процесс разотчуждением).
В основе социального творчества, понимаемого как творчество новых общественных отношений по поводу решения самых разных насущных проблем, лежала не какая-то абстрактная идея (будь то религиозная, национальная или державная и даже не идея эгалитаризма). В основе его лежала даже не идея как таковая вообще, а – что принципиально важно – именно принцип деятельности по преодолению конкретно-исторических форм отчуждения (разотчуждение). Это первая особенность социального творчества.
Вторая особенность: социальное творчество на тот период стало конкретно-исторической формой общественного управления революционных масс.
По поводу чего возникало это социальное творчество? Да по поводу решения самых разных проблем: очистки железнодорожных путей от снега, налаживания сельских школ и клубов, разгрузки товарных поездов, организации фронтовых театров и т.д. И осуществлялось оно, как правило, в условиях жесткой борьбы низового энтузиазма с бюрократизмом и патриархальностью.
Третья особенность: будучи деятельностью особого вида, социальное творчество предполагало и соответствующего субъекта – не исполнителя и не функционера, но именно творческого и сознательного субъекта культуры и истории. Вот чем была продиктована востребованность нового онтологического принципа – субъектного бытия индивида. Бытия активного и напряженного, творческого и трагического. Это задавало и новый тип общественного противостояния Нового человека как творца истории и мещанина. И нередко это противостояние было более жестким, чем даже на гражданской войне. Гибель Маяковского – одна из тяжелых потерь в ходе такого противостояния. Борьба на этом фронте продолжается и сейчас.
Как-то в одном из своих интервью Франц Кафка сказал: «<…> человек отказался от участия в созидании мира и ответственности за него <…> большинство людей живут без сознания сверхиндивидуальной ответственности, и в этом, мне кажется, источник всех бед».
Так что социальное творчество 1920-х несло в себе не только логику разрешения общественных противоречий, но и являлось формой развития субъектности индивида, востребованной во всем богатстве своих конкретных проявлений и потенциальных возможностей.
Например (да – противоречиво и зачастую примитивно), тогда решалась проблема снятия отчуждения рядового индивида от практики общественного управления. Необходимость включения революционного индивида в общественные преобразования рождала у него объективную потребность в культуре. Такая потребность диктовалась тремя вещами. Во-первых, необходимостью материального обустройства мира, разрушенного и покалеченного кризисами и недавно отгремевшими войнами. Во-вторых, стремлением сохранить те политические завоевания, которые ему пришлось защищать в тяжелой классовой борьбе. В-третьих, задачей понять, как обустраивать этот мир в соответствии со своим классовым интересом. Все это превращало культуру в самую насущную необходимость. Причем культуру в широком смысле этого слова, а именно: понимание социально-политического контекста, творческую организационную смекалку, управленческие способности и навыки, знание существа решаемого вопроса, умение вступать в диалог с представителями разных социальных групп и классов в условиях острой политической, а нередко и военной конфронтации.