С другой стороны, глобализация отчуждения предлагает лишь одно решение – жесточайшую конкуренцию, оборачивающуюся в действительности тотальным уничтожением человека, общества, культуры, природы. Но сегодня в мире симуляционных смыслов и их проявлений все обретает превращенную форму – даже процесс уничтожения, который в действительности оборачивается принуждением к мутированию и человека, и культуры, и общества, и природы. В результате проблема самоотчуждения современного человека превращается в одну из центральных, вставая в один ряд с такими проблемами, как войны, терроризм, экологический кризис.
В своей конкретной постановке проблема самоотчуждения переформатируется в вопрос: что необходимо для того, чтобы современный индивид, обреченный на анонимное бытие в социуме и в культуре, стал полноценным субъектом истории и культуры? Другими словами, что необходимо для того, чтобы современный индивид из согбенного объекта глобализации отчуждения превратился бы в «выпрямленного человека» (Анатолий Луначарский) мира культуры?
Здесь возьмем на себя смелость категорично назвать как минимум два условия для решения обозначенной задачи. Во-первых, преодоление отчуждения индивида от общественного управления. Во-вторых, преодоление отчуждения индивида от культуры, понимая под этим не только приобщение к культурным ценностям, но и их сотворение.
Да, именно так: не придумывание новых политических технологий и механизмов как очередных костылей института представительной демократии, а формирование основ деятельностной демократии, которая невозможна без утверждения двух ипостасей человека – как субъекта общественного управления и как субъекта культуры. Без этого творческого и гражданского начала – основы субъектного бытия индивида в культуре – ни о каком диалоге народов не может быть и речи. Это особенно значимо для постсоветского пространства, в котором еще живы и те люди, и та культура, которые хранят в себе и память, и живительную силу действительно имевшей место в СССР культурной общности проживавших в нем народов.
Субъектное бытие индивида теперь возможно лишь в рамках частного
пространства, в любых других измерениях индивид низведен до функции:
в экономике он существует преимущественно как агент рыночных
отношений, в социальной сфере – как «человек правил», в культуре –
как анонимный потребитель культурных услуг.
Но на пути становления человека как общественного субъекта сегодня встают два препятствия. Первое из них – отчуждение современного индивида от самой идеи субъектного бытии в истории и культуре. Эта идея для него оказалась ныне вне «зоны доступности», как когда-то гелиоцентрическая система Коперника для его современников.
Субъектное бытие индивида теперь возможно лишь в рамках частного пространства, в любых других измерениях индивид низведен до функции: в экономике он существует преимущественно как агент рыночных отношений, в социальной сфере – как «человек правил», в культуре – как анонимный потребитель культурных услуг.
Кроме того, человеческое мировоззрение сейчас покоится, как правило, на признании господствующих отношений в качестве неких абсолютно неизменных трансценденций, определяющих его бытие, но от него никак не зависящих. Причем набор этих трансценденций может быть самым разнообразным по своему содержанию. Например: идея частной собственности, Бог как субстанция всего сущего, рынок как универсальный механизм регулирования всех отношений, государство как социальный патрон, «русская идея» как знак особой национальной интеграции, Сталин как символ сильного государства, права человека как теодицея современного либерализма и т.д.
Индивид сегодня в значительной степени отчужден еще и от самого творчества, которое целенаправленно вытесняется из всех сфер его жизнедеятельности засильем разного рода технологизма. Обозначенная тенденция постепенно превращает индивида в функционера социальных, рыночных, политических институтов. В любом случае принцип субъектного бытия современным сознанием чаще всего воспринимается не иначе, как чуждая абстракция или идеологический знак прошлого тоталитарного нарратива.
Что касается культуры, то она оказалась во власти тотального рынка, отношений купли-продажи. В прошлом рынок если и влиял на культуру, то главным образом в опосредованной форме, например, через институт социального заказа (в лице мецената, двора, Церкви, государства, политической партии и т.п.). Но прямого рыночного диктата в сфере культуры (причем влияющего не только на ее форму, но и на содержание), как это наблюдается сегодня, еще не было. Ладно, существует рынок «рукописей», но реальностью нашего времени стал уже и рынок «вдохновения».
При этом сам рынок сегодня не является неким автономным институтом. Вырастая из глобальной гегемонии капитала и базируясь на информационных технологиях и современных средствах телекоммуникаций, масс-медийной экспансии, он становится некой тотальностью, проникая во все сферы жизни человека и общества. Но идея вещи, тем более как товара, каким бы полезным и эстетичным он ни был, в любом случае не может быть основой человеческой жизни. Пафос потребительства, особенно в мире культуры, способен рождать лишь метафизику опустошения.
Доминирование принципа частного интереса в экономике, рост социального отчуждения и личной зависимости от расширяющейся сети бюрократических институтов власти, жесткий дрейф российской культурной политики в «ситуацию ноль», сужение коридора личной перспективы – все это загоняет индивида (независимо от его имущественного ценза) в формы (как правило, реакционно-консервативные) частного бытия.
В связи со всем этим возникает вопрос: с помощью какого социального устройства возможно тесное и творческое сопряжение индивида с культурой и без чего невозможно раскрытие его сущностных сил? Причем важно не забывать – связь с миром культуры должна быть «заземлена» на материальные интересы индивида, любые другие интересы – в обход материальных – рискуют рассыпаться при первом изломе социальной реальности.