{div width:385|float:left}{module 3_Ataturk}{/div}Несколько приземленная покладистость храма снаружи, вполне органично впитавшая в свой облик и позже пристроенные четыре минарета, резко контрастирует с ощущением нигде не виданного простора внутри храма. Этот простор поглощает даже куда менее органичные, чем минареты, висящие на углах чуть ниже купола восемь щитов из ослиной кожи с изречениями из Корана и именами первых халифов. Ататюрк приказал убрать отсюда эти щиты, но сразу после его смерти в 1938 году они были возвращены на место. В 2006 году в храме было возобновлено и проведение мусульманских религиозных обрядов. Но храм остается прежде всего музеем.
Аналогичный упрек (насчет искажения исконного вида) можно сделать и по поводу упирающихся в купол реставрационных лесов (которые сами по себе представляют современное инженерное чудо). Невольно возникает обратное сравнение – не стали ли минареты своеобразными лесами-подпорками веры (чтоб и христианство фаллически-реанимационно взбодрить)? В целом же именно константинопольская София, при всех ее «переделках», сформировала облик Стамбула. Между прочим, это тоже вполне греческое название, только с турецким акцентом. Топоним Стамбул (Istanbul) произошел от искаженного греческого выражения eis ten polin – «в город».
Турки оказались в роли санитаров исторического биоценоза, и лес категорий
пророс лесом мечетей. Неожиданный смысл приобретает неоднократно
отмеченное позднейшее внешнее сходство Ататюрка с волком (но не лесным,
а степным). О биоисторической органичности перетекания Византийской
империи в Османскую свидетельствует не только архитектура, но и характер
имперского устройства.
Застраивая город мечетями, турки учились архитектуре прежде всего у прежних хозяев города – византийцев. У множества совершенно византийских на вид храмов XVI, XVII и даже XVIII веков, «украшенных» минаретами, прототип один и тот же – софиеобразный. Прав, пожалуй, политолог Сергей Черняховский: «Мусульманский Стамбул в каком-то смысле куда больше можно считать продолжателем Византии, чем Москву, ставшую центром и основой совершенно иного мира». Фактическое падение Византийской империи произошло еще в 1204 году, когда Константинополь с подачи Венеции был взят крестоносцами, почти шестьдесят лет (а не несколько дней, как турки) непрерывно грабившими город в рамках так называемой Латинской империи. Восстановленная же в 1261 году Византия Палеологов была уже явной пародией. Турки оказались в роли санитаров исторического биоценоза, и лес категорий пророс лесом мечетей. Неожиданный смысл приобретает неоднократно отмеченное позднейшее внешнее сходство Ататюрка с волком (но не лесным, а степным). О биоисторической органичности перетекания Византийской империи в Османскую свидетельствует не только архитектура, но и характер имперского устройства, жестокие нравы монаршествовавших в обеих империях династий. Вплоть, кстати, до института евнухов, какие бы осовремененные византийско-российские метафоры ни проповедовал в своем поп-кино – нашумевшем телефильме «Гибель империи. Византийский урок» – архимандрит Тихон (Шевкунов). При этом турки, конечно, значительно упростили имевшую множество внутренних перегородок структуру общества. Согласно закону Юстиниана, адресованному префекту претория Демосфену, раб-ремесленник стоил 30 номисм, в то время как необученный раб – 20 номисм. Раб-евнух, владеющий каким-либо ремеслом, ценился в 70 номисм.
Что первым делом сделал Мехмед II, когда в 1453 году утихли страсти штурма? Приказал выбросить из могилы на съедение собакам прах 96-летнего венецианского дожа Энрико Дондоло, стараниями которого собравшиеся было опять освобождать Святую землю от неверных в рамках Четвертого Крестового похода крестоносцы и оказались у стен Константинополя. А потом, когда с пола Софии была смыта кровь попытавшихся спастись здесь осажденных, султан распорядился внести в храм деревья в кадках и развесить по вервям золотые клетки с птицами, дабы производимое здесь на завоевателей впечатление рая стало абсолютным. И неправда, что его конь поскользнулся на еще залитом кровью полу, и всаднику, чтобы не упасть, пришлось опереться о стену у алтаря ладонью, отпечаток которой и сейчас показывают докучливые гиды. На самом деле Мехмед вошел в Софию спешившись и даже посыпав свой тюрбан пылью в знак смирения и примирения – даже не дождавшись, когда с пола будет смыта кровь. Акт о взятии города Мехмед приказал составить по-гречески, на ионийском диалекте – языке Фукидида.
Однако вернемся к не столь назидательным истокам русского «Текста Софии» (или, может быть, текста о невозможности такого текста) – туда же, где находятся и истоки русского текста как такового, – к «Повести временных лет»: «И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми и служба там лучше, чем в других странах». Лучше не скажешь и сейчас о силе эстетического воздействия внутреннего пространства Софии. Именно здесь случился с нами первый эстетический укус в орган веры. Вероятно, стоит под этим углом перечитать и пушкинскую «Песню о вещем Олеге». А вот древние жители Крита, говорят, были устроены так, что когда их кусала змея, то она же и умирала…
Диагноз нашему укусу поставил Василий Розанов: «Разлагаясь, умирая, Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия у постели умирающего очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу и дала клятвы умирающему». А суть этой клятвы заключалась прежде всего в том, чтобы хранить в сердце чувство смертельной ненависти к западным племенам, более счастливым по своей исторической судьбе. Так, Второй и Третий Римы стали степенями отрицания Первого… И воспринятый при этом христианский дух оказался опосредованным, утяжеленным множеством обременений, которыми византийское православие за несколько столетий успело уснастить христианскую веру и которые стали не приближать человека к Христу, а, напротив, удерживать на некоторой дистанции.