Наконец, очевидна диверсификация суверенитета как на путях легальной дефедерализации (недавний опыт СССР, Чехословакии и Югославии или другие ситуации относительно недавнего прошлого, приведшие к образованию суверенных государств – наподобие генезиса Бангладеш или Эритреи), так и в русле многоликой субсидиарности вкупе с процессами универсальной глокализации.

Субсидиарность, ее двоюродные и троюродные родичи наряду с привычными ситуациями автономизации (Северная Ирландия, Шотландия, Баскония, Каталония, Корсика, Фландрия и т.п.) сегодня включают в себя множащуюся феноменологию «непризнанной государственности» (Северный Кипр, Карабах и др.), венчурные формы ее легитимации (Палестинская автономия, Косово), поиск иных способов адаптации (Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия).

Специфическая этническая либо «национально-освободительная» государственность периодически проявляется, к примеру, на Африканском континенте (как лимитрофы искусственно прочерченных границ) либо в виде повстанческих криминальных и полукриминальных латиноамериканских «республик сельвы». Равно как этноконфессиональные (Дарфур), трайбалистские (зона Великих африканских озер), демодернизированные (Сомали, Афганистан) образования. Или обширный, хотя и принадлежащий прошлому, южноафриканский опыт строительства бантустанов.

Стоит упомянуть сумятицу несостоявшихся и обанкротившихся государств. Или многоликих транзитных «золотых земель», мятежных автономий: от квазигосударствен­ности каренов и монов в Юго-Восточной Азии до «зоны племен» на афгано-пакистанской границе, плавно переходящих, в конце концов, в трансграничную и своеобразно социализированную структурность полевых командиров и наркотрафика.

Пожалуй, наиболее интригующим регистром практики является пространство новых акторов на планете: государств-корпораций и корпораций-государств – территориальных, деятельных и антропологических организован­ностей, активных и дерзновенных протосуверенов, отличных от прежних форм государственности и социальной организации в целом.

В процесс по-новому прочитанной субсидиарности вовлекаются при этом не только регионы, автономии или мегаполисы, но и разного рода амбициозные корпорации, обладающие трансэкономическим целеполаганием.

Это также идущий на смену гегемонии буржуазии новый политический класс – сгустки сознаний и воль, субъекты и агенты драматичных перемен, совершающихся в человечес­ком космосе. Человек-manterpriser (человек-предприятие) институализирует себя как аутосуверена, следуя формуле: «Нет общества, есть только индивиды». Именно занимающий в мире властные позиции эклектичный слой четвертого сословия очерчивает контур новой глобальной социальной конструкции – пространства обитания трансграничного сообщества, развивающегося по собственным лекалам, знаменующего и ускоряющего самим фактом своей экспансии формирование постсовременного универсума.

Суммируя изложенное, можно констатировать: на планете возникают новые формы влиятельных транс- и парагосударственных образований, утверждаются альтернативные конфигурации международных связей: действуют мировые регулирующие органы, страны-системы, на пороге правовой легитимации поколение социоконструктов, рожденных в частности процессами субсидиарности и глокализации. Другими словами государственность сохраняется, но обретает новую историчес­кую формулу так же, как несколько веков назад истори­чес­кой новацией явилось само национальное государство.

Геоэкономическое мироустройство

Понятие геоэкономики имеет несколько расшифровок, наиболее актуальная из которых – это область практики, представляющая амальгаму экономики и политики.

Геоэкономическая формула мироустройства, сохраняя определенную преемственность с прежней практикой миростроительства (догоняющей модернизацией), реализуется, однако же, в заметно ином историческом формате, отчасти напоминающем прописи сословного (слоистого) мира. Генетически произрастая из кодов фритредерства, сегодня она закрепляет и технологизирует намеченное в прежнем политическом языке разделение мира на большие пространства Востока и Запада, Севера и Юга, «индустриально развитых стран» и «третьего мира» и т.п.

Формирующуюся геоэкономическую конструкцию (геокон) можно описать как специфичное соподчинение шести ареалов, два из которых являются транснациональными, а четыре имеют географичес­кую локализацию. Это:

• транснациональный космос штабной экономики (Новый Север);
• трансгеографическое теневое пространство мирового андеграунда и трофейной экономики (Глубокий Юг), интегрирующее останки несостоявшейся либо обанкротившейся государственности, а также инволюционные формы социально-экономической практики и глобальной маргинализации, подобно ленте Мёбиуса плавно смыкающееся с глобальной теневой стиральной машиной квази-Севера;
• высокотехнологичный Североатлантический регион (Запад);
• связанное с массовым промышленным производством Большое тихоокеанское кольцо (Новый Восток);
• традиционный сырьевой Юг;
• не обретший внятный геоэкономический профиль сухопутный океан Северной Евразии, связанный с перспективами развития либо деградации российской государственности.

Введение элементов глобального управления в современную экономику приводит к синтезу хозяйственных и властных функций, что отразилось в актуализации категории «геоэкономика», понимаемой как слияние политики и экономики, формирование на данной основе системы стратегических взаимодействий. На самом деле, экономика все чаще выполняет управленческие и властные функции, а власть соучаствует в решении экономических задач. Но главное – и то и другое нередко осуществляется за пределами национальных территорий. Постепенно сумма хозяйственной деятельнос­ти на планете – в процессе мирового разделения труда – приобретет черты целостной структуры, политэкономи­ческого организма, отдельные компоненты (члены) которого имеют специализированный характер. Иначе говоря, современная экономическая практика транснациональна и глобальна, хотя и привязана к определенным географи­ческим ареалам. Отсюда еще один из смыслов в содержании категории «геоэкономика», фиксирующий пространственную локализацию (географическую и трансгеографическую) различных видов экономической деятельности, новую типологию мирового разделения труда в глобальном универсуме.

Дело в том, что модули («этажи») геоэкономической машины, разнесенные в пространстве, находятся в определенных производственных взаимоотношениях. К примеру, производство природного сырья и материальных изделий связано в устойчивую диаду. То же самое можно сказать о «сырье» интеллектуальном и высокотехнологичном производстве. Проанализировав палитру подобных отношений, мы можем построить целостную сложноподчиненную (иерархичную) матрицу, объединяющую в единую композицию весь спектр хозяйственной и финансовой деятельности на планете.

Геокон можно представить как «китайский шар» – конструкцию из пяти уменьшающихся шаров, расположенных один внутри другого. Такая конструкция является неплохой моделью геоэкономической организации мира. На внешней поверхности геокона расположено пространство Нового Севера – охватывающее прочие экономические миры. Оно генетически связано с Североатлантическим регионом, но обладает собственным историческим и трансгеографическим целеполаганием. Экономика космополитичного модуля прямо связана с владением весьма значимым символическим капиталом, с принятием и проекцией властных решений, с финансово-правовым регулированием операций, с информационной, интеллектуальной и цифровой экономикой, с областью высококвалифицированных услуг. Собственно материальное производство оставляется для других геоэкономических персонажей.

Доминанта следующего геоэкономического ареала («первого внутреннего шара») – производство высоких технологий, расположенное в Североатлантическом регионе. И если первый – транснациональный – «этаж» мы обозначили как «Север», тогда второй – географически локализуемый – регион следует, наверное, сохраняя типологическую преемственность, именовать Западом. Североатлантическая мир-экономика выполняет функции своеобразного «высокотехнологичного Версаче», занимаясь производством лекал и образцов, причем далеко не только в области одежды и обуви, но – главное – в сфере высоких технологий, которые, с определенными ограничениями для технологий военных и некоторых других, тиражируются затем в других регионах планеты.

И прежде всего на просторах Большого тихоокеанского кольца. Сегодня тихоокеанский регион в геоэкономи­ческом смысле – это не только Северная и Юго-Восточная Азия, Австралия и Океания, ареал включает такую нетрадиционную ось, как Латинская Америка – Индостан. Это Новый Восток, связанный с массовым промышленным производством, включая наукоемкие и высокотехнологичные товары. Еще один географически мотивированный регион – Юг, расположенный преимущественно в тропической и субтропичес­кой зонах. Основа его геоэкономической ориентации – производство природного сырья.

Следующая зона, пожалуй, наиболее сложна для анализа с точки зрения ее хозяйственной ориентации. Это «сухопутный океан» Евразии – точнее, Северной Евразии, – в политическом отношении во многом связанный с историчес­кими судьбами России. Если бы речь шла о построении формальной модели, то структурообразующим началом данного «большого пространства» – своеобразного геоэкономического гипер-Севера – по ряду косвенных признаков могло бы стать производство интеллектуального сырья для широкого круга нововведений (как инженерных, так и социогуманитарных). В таком случае пространственная организация мира точно соот­ветст­вовала бы умозрительной формуле «мировой производственной мегамашины» – единого комплекса мирового хозяйства. На практике, однако, этого не произошло.