Даже выстроенные властями ограничения преодолевались естественным образом – по формулярным спискам прослежены браки с ясашными. Впрочем, отмечались и случаи незаконных (с точки зрения служителей разных религиозных культов) гражданских браков русских с татарами, в том числе новообращенными в православие, но для ускорения процесса обрусения власти поощряли подобные брачные связи.
Однако количество смешанных браков не основной показатель этноконфессионального взаимодействия. Такое взаимодействие зависит от исторического опыта проживания в смешанных поселениях, влияния идеологических установок государства и обстоятельств. Так, при недостатке знатоков из православных для корректировки перевода использовались мусульмане. Сибирский бухарец Ният-Бакы Атнометев и ичкинский татарин Амир бен Мурат – мулла из деревни Тагыл – помогли тобольскому священнику, учителю татарского языка Иосифу Гиганову, при работе над изданным в Петербурге в 1804 г. «Российско-татарским словарем». Они исправляли ошибки и выписывали арабские и персидские слова.
Подготовленные в светских – «русских» – училищах педагоги из числа мусульман передавали ученикам свое мироощущение, способствуя формированию новой генерации сибиряков, открытых новациям. В качестве примера можно привести бухарца, учащегося подобного заведения в Тобольске, бывшего членом местного общества любителей науки. Его перу принадлежит статья «Мнение магометан о смерти пророка Моисея», опубликованная в 1789 г. в первом в азиатской части России печатном альманахе «Иртыш, превращающийся в Иппокрену». При этом важен не только текст, но и тот дискурс, в котором он функционировал. Журнал предназначался местным читателям, в основном православным. Язык статьи – русский – говорит о владении автором литературными нормами, обеспечивавшими равноправную коммуникацию в среде сибиряков. Этот случай, пока еще локальный в социальной практике края рубежа XVIII-XIХ веков, показал тенденцию – изменение общественных настроений – и отразил переплетение иррационального (отношение к своей религии сибирских мусульман) и рационального – знания первых просветителей из числа тюрков.
Нельзя сводить все новации только к статье этого бухарца, так и не ставшего «культурным гибридом», застрявшего между двумя культурами, так как в том же альманахе опубликована анонимная «Повесть о султане Тогрул-Бек-Арсламе», рисующая образ предавшегося «лености, роскоши, всякого рода невоздержанности, особливо же пьянству» правителя, в итоге потерявшего трон. Повесть, проникнутая идеями Жан-Жака Руссо о нравственной чистоте живущих в патриархальности людей, аллегорически намекала на придворные порядки и нравы, уже осуждавшиеся частью просвещенных россиян.
Публикация в альманахе статьи «Мнение магометан о смерти пророка Моисея» и «Повести о султане Тогрул-Бек-Арсламе» важна для оценки понятия другой как составной части собственной идентичности сибиряков. Это вносило амбивалентность в общественные отношения, заставляя социум институализировать присутствие за счет предоставления ему соответствующей ниши.
Подобные люди, как правило, уже не возвращались во взрастившую их среду, но исполняли роль активных коммуникаторов в межкультурных контактах. И здесь вопрос не о количестве, а о качестве. Изучавшие русский, турецкий (татарский), арабский, персидский, маньчжурский, калмыцкий языки по окончании становились не только переводчиками, но и деятелями своих культур.
Существует мнение, что Русская православная церковь в первой половине ХIХ века не вела крупномасштабной прозелитской деятельности, но число мусульман, пожелавших принять православие, по сравнению с предшествующим столетием «постоянно возрастало». Данный факт, согласно приведенному мнению, объясняется «утратой господствующего положения татарской родовой знати, привлечением на государственную службу значительного числа мусульман, происходящим сближением христиан и мусульман, упрочением государственных позиций». В качестве же примера приводится переход в православие в 1823 г. 240 мусульман. Приведенное мнение спорно, а количество неофитов – не показатель. Что же касается знати, ее положению ничего не угрожало. Даже лишившись постов в управлении волостями, представители «белой кости» сохраняли политическое и религиозное влияние, оставались при своей образованности по-исламски и по-русски, а также при капиталах и при земле.
Перемена веры имела место – равно как и иные трансформации внутри самой уммы, например, распространение в массах протестных настроений. Дело в том, что напряженность и неустойчивость, особенно в приграничных взаимоотношениях, провоцировала как прямым, так и косвенным образом причастность номадов к различным протестным движениям. Сложная геополитическая обстановка в империи, побуждавшая центр нередко импульсивно реагировать на любые недовольства, заставляла российское правительство проявлять осторожность в выборе внешнеполитических мероприятий. Сохранившаяся документация пограничной администрации свидетельствует, что больше всего власти опасались даже не набегов степняков, а различных слухов, которые распространялись беглыми татарами, муллами, иногда и некоторыми российскими чиновниками. По мнению властей, слухи могли стать серьезной помехой для реализации реформ в Степи. Поэтому велась активная контрпропаганда. Например, делались попытки доказать, что согласно шариату мусульманам разрешается пребывать в подданстве у немусульманских правителей, а в период русско-турецких войн от лица властей распространялись объявления-обращения, содержавшие доводы о легитимности войны. Протестные настроения отражались и в фольклоре. Это подтверждает баит «Рэддия назар», защищавший ценности ислама в условиях насильственной христианизации.
Но властям приходилось считаться и с позицией Церкви. Дело в том, что синодальный указ от 24 декабря 1828 г. призывал усилить миссионерскую работу среди иноверцев и предписывал открыть в Сибири ряд миссий. Не отказавшись от стратегической цели, Церковь лишь изменила тактику миссионерства – испытывая на себе давление политических факторов и сопротивление других конфессий.
Власти лавировали, а негативная реакция на информацию – например, о мусульманском «фанатизме» – поддерживала многовековые стереотипы. Такие стереотипы углубляли социальный и психологический антагонизм между «русским центром» и населением, типизировавшимся с помощью терминов «азиат», «мусульманин», «татарин», попадавших в обобщенно-политическую категорию зла. Вполне возможно, что, как считал специалист по истории ислама Марк Батунский, государственные идеологи «стремились представить татар потомками монгольских завоевателей и, исходя из этого, в отношении их культуры вели более жесткую политику преследования».
Исследователи справедливо замечают, что одновременно могли проводиться разные линии. Во-первых, агрессивная, отличавшаяся стремлением государства к насильственной ассимиляции или к сегрегации мусульман на основе господствующей идеологии. Во-вторых, прагматическая, гибкая. Для такой линии характерно желание обеспечить стабильность на периферии империи «методами сотрудничества с мусульманскими элитами», а также с помощью поддержания «относительной терпимости к исламу». В то же время и реформаторство сибирских мусульман предполагало приспособление части уммы к реалиям современной жизни через адаптацию культурных, экономических, политических нововведений, как и стандартов поведения.
Наряду с вольной миграцией в Сибирь мусульман из Поволжья продолжилось и невольное переселение – осужденных по уголовным и политическим статьям, в том числе участников восстаний и заговоров, проходивших под антирусскими и исламскими лозунгами. Так, здесь оказались участники Андижанского восстания 1898 г., о которых Дмитрий Менделеев, посещавший родной Тобольск, написал: «Меня повели в находящуюся с краю каторжную тюрьму, где заключены на разные сроки завзятые убийцы и преступники вроде андижанских среднеазиатцев, учинивших фанатические убийства в военном лагере около Андижана. Для магометан приглашают муллу, чтобы религиозное настроение умиротворяло запертую жизнь и облегчало внутреннее самосознание».
Западная Сибирь принадлежала к «местам не столь отдаленным». Только на территории Томской губернии насчитывалось 6 пересыльных тюрем, через которые осужденных этапировали дальше на восток. Иногда изоляция являлась мерой, введенной из-за политических обстоятельств, сословных, этнических, региональных противоречий и борьбы за лидерство в уголовной иерархии. По замечанию тюремной администрации мусульмане с Кавказа «благодаря своей национальной неустрашимости и решительности, а также пылкому темпераменту не боятся русских и держат себя вызывающе по отношению к ним».
Исламофобия на тот момент уже нехарактерна для всего российского общества. А вот для Церкви исламская проблема не была на периферии. Например, в 1851 г. Тобольская духовная консистория отметила: «Что воспрещение русским проживать в домах магометан и носить одежду подобную магометанской не будет согласовано с местными обстоятельствами Сибирского края, и, не говоря о затруднительности сей меры, она не только не принесет пользы, но может возродить даже вредные последствия, ибо всякое нововведение резко действует на умы людей грубых и необразованных, особенно же между дикарями, к числу коих принадлежит большая часть сибирских инородцев, исповедывающих магометанскую веру».