В истории России есть малоизвестная страница, о которой только-только начали писать в последние годы. Она связана с обсуждением в середине XIX – начале XX века проектов переустройства империи в направлении ее либо «национализации», либо федерализации. Так, в 1850-е и особенно в начале 1860-х годов некоторые западные и прозападные антирусские идеологи стали выдвигать идеи расчленения Российской империи на два десятка государств. Имена этих идеологов, за исключением лишь Александра Герцена, сегодня ничего не говорят даже любителям русской истории, их знают только специалисты. Но их проекты оказались крайне живучими: неслучайно в 1991 году наша страна была разделена де-факто именно на двад­цать республик.

В противовес этим планам патриотические силы сгруппировались вокруг Михаила Каткова, который яростно отстаивал принцип гражданского национализма, неделимости суверенитета и единства всей территории Российской империи, но в то же время предлагал расширить свободы – вплоть до предоставления права исповедовать любую религию независимо от этнического происхождения.

Велик вклад Каткова в разоблачение «нацдемовщины» в зародыше. В 1864 году он писал в «Московских ведомостях»: «Давно уже пущена в ход одна доктрина, нарочно сочиненная для России и принимающая разные оттенки, смотря по той среде, где она обращается. В силу этого учения, прогресс русского государства требует раздробления его области понационально на многие чуждые друг другу государства, долженствующие тем не менее оставаться в тесной связи между собой. Эта мысль может проникать во всевозможные трущобы; она же, переменив костюм, может занимать место в весьма благоприличном обществе, и люди самых противоположных миров, сами не замечая того, могут через нее подавать друг другу руку, она возбуждает и усиливает все элементы разложения, какие только могут оказаться в составе русского государства, и создает новые. Людям солидным она лукаво шепчет о громадности России, о разноплеменности ее народонаселения, об удобствах управления, будто бы требующего не одной администрации; людям либеральных идей она с лицемерной услужливостью объявляет, что в России невозможно политическое благоустройство иначе как в форме федерации; для молодых, неокрепших или попорченных умов она соединяется со всевозможным вздором, взятым из революционного арсенала. Припомним, что воззвания к революции, какие появлялись у нас, прежде всего требовали разделения России на многие отдельные государственные центры. Еще в прошлом году, в мае месяце, в то самое время, когда началось в обществе патриотическое движение, появился подметный листок, в котором чья-то искусная рука сумела изложить эту программу так, что в ней нашлось место и для идеи царя, и для самого нелепого революционного сумбура. Первое место в этой программе будущего устройства России занимает, конечно, Польша, сверх того, кроме Финляндии, помнится, призывались таким же образом к отдельной жизни Прибалтийский край, Украина, Кавказ. В других программах появлялась еще Сибирь». Таким образом, в программе современных расчленителей России типа Алексея Широпаева нет ни одного оригинального пункта, который не был бы известен лондонским политтехнологам еще полтора века назад.

В отличие от призывов к единству империи, вторая часть программы Каткова – предложение создать мощные группы русских католиков, русских мусульман и т.д., лояльных государству, – вызвала тогда отторжение как в бюрократической элите, так и среди традиционалистских мыслителей. Как известно, Константин Леонтьев в противовес катковскому проекту выдвинул свой, в котором речь шла о единении православных тюрков, финно-угров, монголов и даже православных тибетцев и индийцев под скипетром русского православного царя. В то же время лишь в 2012 году был впервые опубликован программный черновой текст Леонтьева «Семь столбов новой культуры», рисующий очертания ни много ни мало будущего Евразийского союза. К сожалению, до сих пор этот текст практически неизвестен даже историкам и политологам и мало цитируется. Его четвертый пункт гласит: «Великий Восточный Союз (Россия во главе; Царьград центр; славяне; греки; румыны; мадьяры; турки; персияне; индусы…) Систематическое объединение против западноевропейских и американских государств (противу разлагающейся романо-германской государственности). – Таможенные и т.п. ограничения» (здесь и далее курсив Леонтьева). Пятый пункт предусматривает поощрение браков аристократии с простыми крестьянками, причем не только русскими, но и кавказскими, индийскими, среднеазиатскими, шестой – поощрение в интересах государства (православного в своей основе) мистических конфессий и сект и преследование рационалистических. В седьмом пункте речь идет о переходе к традиционным одеждам и обычаям, новым пляскам и хороводам, «стеснительной и упражняющей роскоши» на всей территории будущего «Великого Восточного Союза». Конечную цель своей программы Леонтьев определял так: «Постепенным ходом дел – создать себе тот дом, тот культурный храм, который будет утвержден на этих 7 столпах, и я хочу надеяться на целый нормальный государственный период, то есть на 1000 или 1200 лет – больше нельзя: и то, вероятно, много. – Дело не в вечности, а в великом следе».

До сих пор не вполне оцененный мыслитель Владимир Грингмут, взяв лучшее из аргументов как Каткова, так и Леонтьева, на страницах «Русского обозрения» в 1890-1891 годах предложил свой план развития Российской империи, поныне совершенно неизвестный в историографии. Он исходил из того, что фактически Россия уже представляет собой не государство типа европейского, а содружество разных стран и народов евразийского субконтинента, объединенных единой властью. (Подобно тому, добавим мы, как Китай и Индия – это тоже субконтиненты, а их провинции типа Хубэя или Шаньдуна, Бенгалии или Пенджаба соответствуют по своему масштабу Германии или Франции в рамках субконтинента Европы.) Исходя из этого, Грингмут категорически возражал против вмешательства России в дела на Балканах, где у власти уже были прозападные правительства, и предлагал заняться обустройством империи изнутри. Но в каких границах?

В конце XIX – начале XX века Россия, почти лишенная всякого влияния на Балканах, наращивала свою экспансию в южном и восточном направлениях. Покорение Средней Азии (Туркмения была завоевана Михаилом Скобелевым к 1882 году, граница с англичанами в Афганистане установлена в 1885 году, Памир, воспринимавшийся тогда как «арийская прародина», присоединен в 1895 году). Протекторат над Тувой и Монголией, ставший реальностью к 1916 году. Установление официальной сферы влияния в Персии в 1907 и 1916 годах, вызванное пониманием временности условной границы Российской империи в Закавказье, установившейся в XIX веке. Перечисленные шаги представляли собой не столько реализацию заранее продуманной политической программы правительства, сколько серию мер, к которым Петербург был вынужден прибегнуть поневоле, в силу самого потока исторического развития. Отметим в связи с этим крайне важный документ – записку офицера (позже – генерала) Генерального штаба Александра Глуховского 1866 года с обоснованием необходимости таможенного союза России со странами Средней Азии: «Для России необходимо: 1) утвердить свое господство на берегах Амударьи; 2) не допустить утвердиться в Бухаре влиянию какой-либо другой европейской державы; 3) обеспечить жизнь и имущество как своих подданных, так и, по возможности, жителей Средней Азии; 4) развить нашу торговлю. Принимая за главное основание для будущих наших действий достижение этих целей более легким и дешевым образом, России не только не присоединять теперь к своим владениям Бухарское ханство, но даже нет необходимости и делать его вассальным к нам государством. В том и другом случае от России потребуются большие издержки, и она скорее будет связана во многих своих действиях. Поэтому было бы гораздо полезнее и выгоднее образовать из Бухарского ханства самостоятельного союзника, верность и преданность которого были бы обеспечены самым прочным образом. <…> Было бы полезно образовать впоследствии таможенный союз из России и среднеазиатских ханств и нашу таможенную линию перевести не на Сырдарью, а прямо на Амударью. Уничтожение барьера между Россией и Средней Азиею будет много содействовать как развитию нашей торговли, так и прочному утверждению нашего господства в Средней Азии».

Если применительно к Средней Азии эти рекомендации были русским правительством в значительной мере выполнены, то готовности дать такую же степень самостоятельности ранее присоединенным Закавказью и Польше Петербург еще не проявлял. Следствием такой негибкости стали и катастрофа 1917–1922 годов, и то, что Россия опять стоит перед необходимостью буквального осуществления намеченного в записке подполковника Глуховского полтора века назад. Именно по причине указанной негибкости на рубеже XIX-XX веков для правительства России были характерны метания в области национальной политики. То начинали бездумную и бессмысленную русификацию там, где провести ее не было никакой возможности, понапрасну озлобляя поляков, финнов, армян, грузин, немцев. То, напротив, допускали явное ущемление прав русского населения в некоторых частях империи. «Да, у нас всё так: то кулак, то распростертые объятья!» – жаловался Александру Кирееву Николай II, который уже не мог контролировать эти метания администрации.

А тем временем изменилась социально-демографическая ситуация. По итогам Всероссийской переписи населения 1897 года в империи (не считая территорий Финляндии, Хивы, Бухары и Тувы) оказались 69,3 процента православных и 66,4 процента русских (из которых 44,3 процента были великорусами – здесь и далее под «русскими» мы понимаем все три восточнославянских субэтноса, а об «украинстве» упомянем ниже). Да, рождаемость была высокой, смертность снижалась, и к 1913 году население страны выросло в полтора раза. Но несмотря на две трети господствующего народа и первенствующей конфессии, не считаться с оставшейся третью населения уже было нельзя. В то же время 66–70 процентов – это такой показатель, который делал ситуацию в Российской империи резко отличной от ситуации в Германии и Китае, в которых титульный этнос составлял до 90 процентов населения, и от ситуации в Австро-Венгрии и Османской империи, где титульный этнос был в меньшинстве.

Разнобой во мнениях о том, как следует управлять такой империей, усилился после 1905 года. Большинство монархистов-черносотенцев, будучи крайне жестко настроенными по отношению к евреям, полякам, финнам, в меньшей степени – к немцам, грузинам, армянам, в то же время хорошо относились к другим народам империи, особенно мусульманским, и не желали их принудительно русифицировать. Не было единства на этот счет ни среди октябристов, ни среди кадетов. Позицию социалистических партий, стоявших за расчленение России на основе «принципа самоопределения», рассматривать здесь не стоит.

Тем временем между 1905 и 1914 годами родилось несколько вариантов нового русского национализма, предлагавшего сплочение всех этносов в единую гражданскую русскую нацию с единым языком. В конечном счете эта программа логически вела к отрицанию православно-самодержавной традиции и к призывам к отделению окраин (Михаил Меньшиков, отчасти Павел Ковалевский). Так рождался русский «уменьшительный национализм», говоря попросту – великорусский сепаратизм, призывавший к самоубийству собственного народа и лишению его суверенитета над родным «большим пространством» из благих побуждений.

В то же время поздние славянофилы пытались найти разумный компромисс между требованиями сохранения русского ядра империи и удержания ее целостности. Интересен проект одного из их вождей – Дмитрия Хомякова, – предложившего в 1906 году разделить два понятия – Русское царство с центром в Москве и Российскую империю со столицей в Петербурге. Последняя включала бы в себя как Русское царство, так и Царство Польское, Великое княжество Финляндское, Грузию, Армению, Хивинское ханство, Бухарский эмират и пр. При этом с перспективой расширения границ в область славянских стран Восточной Европы и Балкан и в сторону Персии, Уйгурии, Монголии и Маньчжурии. Следует по достоинству оценить оригинальность этого подхода и в то же время признать, что в буквальном виде он был абсолютно нереализуем, однако мог послужить отправной точкой для новых – более реалистичных – проектов.

Первая мировая война поставила, как минимум, три местные проблемы в ряд первоочередных для империи, как это показано в блестящих работах Александры Бахтуриной.

Во-первых, речь шла о Финляндии, фактически не участвовавшей в войне и всё более отдалявшейся от Петербурга.