Дети, вполне свободно и довольно часто, но отнюдь не всегда использовавшие мат в разговорах между собой, никогда не матерились при взрослых. Мальчики никогда не ругались матом, если в их компании или даже рядом находилась хотя бы одна девочка или женщина. Девочки вообще не ругались матом (но, конечно, не знаю, распространялось ли это и на их общение между собой). Не помню такого ни от одной из своих одноклассниц с первого по десятый класс. Впервые матерящихся девушек я увидел и услышал только в университете. Но и их было меньшинство.
Исключений из описанных мною формальных и неформальных, но всё равно соблюдаемых правил использования мата было мало. Причём такие исключения всегда и всеми воспринимались негативно или брезгливо. Если кто-то в публичном месте (в транспорте, например) при женщинах, а тем более при детях начинал непристойно выражаться – как правило, это были пьяные, – то им обязательно делали замечание – как женщины, так и мужчины. И как правило же, это срабатывало – без какой-либо агрессии со стороны сквернослова. Я и сам, когда повзрослел, делал такие замечания.
Никогда не слышал, чтобы матерились дети младшего возраста, но примерно с семи лет этим языком овладевали все. Однако и в мальчишеской среде мат не являлся доминирующей формой речи. Более того, на постоянно матерящегося сверстника смотрели как на человека, мягко выражаясь, недалёкого, а проще говоря – как на умственно ограниченного или даже придурковатого.
Вообще в то время использование матерщины прощалось дурачкам и очень старым людям, которые воспринимались как выжившие из ума, а потому не контролирующие себя. Даже пьяный человек, как считалось, имел возможность и должен был контролировать свою речь.
Теперь о неправильностях в моей речи, которые я вынес из детства. Я точно помню только один такой казус, а именно – повелительное наклонение глагола «лечь». Вслед за матерью я (опять же – до университета) говорил не «ляг», а «ляжь». Впрочем, было ещё некоторое количество иных слов, в которых я с детских лет ставил неправильное (не по тогдашней норме) ударение. Но вспомнить их я уже не могу.
А относительно «ляжь» я одно время мучился вопросом, почему есть глагол «лежать», а «ляжь» говорить нельзя. И ещё: можно «положить», а вот «ложиˆть» нельзя, а можно только «класть». Но и «покласть» нельзя (хотя многие так говорили), можно (и нужно) говорить «положить», и даже имеется слово «поклажа».
Сам я «ложить» никогда не говорил, а интерес к этой нелитературной глагольной форме появился у меня, как и у других, после просмотра фильма «Доживём до понедельника».
В известном эпизоде с этим словом меня удивила не сама коллизия, а то, что учительница произносила слово, никогда не слышанное мною не то что от учителей нашей далеко не элитной, выражаясь нынешним языком, школы, а проще говоря – школы из рабочего района, но даже и от соседей по нашему дому, большая часть которых были простыми рабочими. Посему мне этот эпизод сразу показался каким-то искусственным. Сейчас же – ежедневно слышу это слово по телевизору. И не в кинофильмах…
После того как «Доживём до понедельника» с триумфом прошёл по киноэкранам, его стали постоянно показывать по телевизору. В частности, к 1 сентября. И он вытеснил довоенный фильм «Сельская учительница» с Верой Марецкой, которым до того телевидение открывало каждый новый учебный год.
Повзрослев, я продолжал этот фильм любить и смотреть, задумываясь над разными его эпизодами. И однажды понял, что широкая публика обратила внимание на эту языковую ошибку просто потому, что вокруг неё выстроен один из ключевых эпизодов фильма. Между тем я нигде не читал и не слышал, чтобы было отмечено, что в эпизоде с сочинениями гораздо более опытная учительница, причём учительница русского языка и литературы, возмущается публично оглашённым желанием ученицы «иметь много детей», но при этом абсолютно игнорирует, что та зачитала вслух и продолжение этой фразы, неправильно употребляя собирательные числительные. Она сказала, уточняя свою мысль о многодетности: «Двоих мальчиков и двоих девочек!» И даже, кажется, повторила эти слова.
Не должна была учительница русского языка, даже в приступе возмущения «развратностью» своей любимой ученицы, не отреагировать на неправильное употребление в этой фразе собирательных числительных. Двоих девочек – это вообще нонсенс. Но и «двоих мальчиков» говорить нельзя.
По-моему, в этой сцене режиссёр фильма Станислав Ростоцкий рассчитывал, в частности, на внимание именно к этому нюансу: возмущаясь естественным желанием почти взрослой девицы, учительница русского языка не замечает сделанных ею двух грубых ошибок. А должна была бы сказать хотя бы так: «Ты сначала научись по-русски грамотно писать и говорить, а потом уж думай о детях, которых ты, между прочим, должна будешь учить говорить!»
Сейчас, по-моему, с такой точки зрения эту сцену почти никто уже не может оценить. Ведь теперь все даже по телевизору говорят и в газетах пишут «четверо полицейских», «пятеро солдат». В одной газете (между прочим, со славной советской историей, то есть не из новосозданных) я к ужасу своему прочитал в заголовке или подзаголовке даже такое – «девятеро “Жигулей”»!
Скоро, увещеваю я своих студентов, вы будете – вслед за телевизором – говорить «двадцатеро мужчин» и «семьдесятеро подростков».
Возьмите в руки, наставляю я их, классические книги. Даже открывать эти книги не нужно – взгляните только на обложки. Или вспомните названия старых фильмов: «Два капитана», «Три мушкетёра», «Четыре танкиста и собака», но «Трое в лодке, не считая собаки», «Сердца четырёх», «Семеро смелых»… Исключение – «Волк и семеро козлят» (но «Белоснежка и семь гномов»).
«Три человека», но «из леса вышли трое» – эта формула известна мне со времён школы и университета. А сейчас что делают с числительными?! Уши хочется заткнуть…
Да, сейчас даже странно вспоминать об этом, так как ныне с экрана телевизора и от людей, претендующих на статус интеллигентов или интеллектуалов, ты слышишь «складыˆ», «цехаˆ». В начале 2013 года я увидел по телевизору старый советский, середины 50-х годов, кинофильм о заводской жизни, где рабочий (!) задал вопрос: «Что происходит в цехе?», – а не «в цеху», как сейчас говорят практически все.
В 60-е годы некоторые слова, довольно свободно использовавшиеся в разговоре между хорошими знакомыми, всё равно считались грубыми и просторечными, а посему никогда не звучали по телевизору. Например, сейчас почти каждый день слышишь от кого-нибудь, в том числе и от вполне интеллигентных (по внешним признакам), людей присловье: «Зачем мне этот геморрой?» В наше время, включая все 70-е и 80-е, это было совершенно невозможно. Мало того что в обыденной речи названия всех стыдных болезней использовались крайне редко. Некоторые из этих названий являлись просто официальными медицинскими терминами, но считалось неприличным употреблять их в устной речи. Например, сифилис называть сифилисом было можно, а вот поименовывать публично триппер – нет. То же и к геморрою относилось. А сейчас геморрой (в смысле любой проблемы, даже не болезни) – расхожее в телеэфире слово, которое с лёгкостью произносят даже артисты старых московских театров. Причём не только мужчины, но и женщины!
Знатоки, любители и почитатели литературного русского языка, извините меня за то, что здесь и ниже я вынужден выходить за рамки литературной нормы и своих личных языковых правил, но ничего не поделаешь.
Слова «задница» и «жопа», конечно, использовались взрослыми при детях. В частности, при угрозе наказания (например: «Не будешь слушаться – отлуплю по заднице!»), но весьма и весьма дозировано. Или при употреблении каких-либо устойчивых выражений – как традиционных, так и бытовавших в то время.
Слово «говно» я впервые услышал в публичном пространстве с экрана телевизора, а именно: при демонстрации по телевизору последней серии фильма Сергея Бондарчука «Война и мир». Там фельдмаршал Кутузов, сообщая о разгроме французов, вдруг во всеуслышание произносит: «Мордой – и в говно!»
Помню, как удивились мои мать и отец, смотревшие в тот момент телевизор вместе со мной, когда услышали это с экрана… Разумеется, не потому, что они не слышали этого слова раньше или не использовали его сами в своих взрослых разговорах.
Кстати, на этом слове тогдашние молодые интеллектуалы демонстрировали своё превосходство над профанами – объясняя, что, во-первых, пишется это слово не через «а», а через «о», а во-вторых – ещё более высокий уровень посвящённости, – что это слово очень любил употреблять Ленин.
В советских фильмах (как и в обыденной речи) выражение «сукин сын» использовалось легко и повсеместно. А вот слово «сука» как ругательное – уже крайне редко. Оно почти приравнивалось к матерному (неприличному). Причём в фильмах это ругательство, как правило, адресовалось мужчинам, то есть теряло своё сексуальное значение. По отношению к женщинам – гораздо реже и только в соответствующем событийном контексте.
Конечно, я мог бы поделиться ещё кое-какими воспоминаниями-наблюдениями на сей счёт, но всего не расскажешь, многое ещё придётся помянуть и в дальнейшем, а сейчас ограничусь в освещении обсценной лексики уже сказанным.
Поднимусь на уровень выше.
Отдельные слова, ныне считающиеся абсолютно допустимыми (возможно, уже и лишившимися пометки «разг.» или «простореч.» в словарях), в моём детстве, отрочестве и юности никогда не употреблялись в более или менее официальной (публичной) обстановке. Например, мандраж и мандражировать. Мне запомнилось, что когда однажды – надо думать, уже за пределами 70-х годов – я услышал в телевизионном эфире от одного из спортивных комментаторов на соревнованиях по фигурному катанию, что такой-то фигурист начал мандражировать, то очень удивился.
Вообще в сфере языка я воспитан и образован как пурист. И до сих пор таковым остаюсь. Посему, как правило, ещё и не люблю такие слова – не люблю не только произносить, но и слышать их. И никогда не произношу.
Это относится, например, и к глаголу «оклематься», который сразу, как только я его впервые услышал, мне не понравился. Не знаю, когда он легализовался как литературная норма (хотя что сейчас можно считать нормой?), но в моём отрочестве и юности я его не слышал. Так же, как и глагол «облажаться». Тоже грубый, тоже был когда-то просторечным – теперь нынешние великие (так как иных теперь не водится) писатели земли Русской запросто используют его в публичных выступлениях.