В России разработка геоэкономического инструментария исследователями и освоение геоэкономического подхода государственными учреждениями начались непосредственно после распада СССР. Российская концепция геоэкономики при этом в значительной мере отошла от прочтения предмета в русле идей геополитики и конфликтологии. Геоэкономика понимается скорее как пространственная локализация типов экономической деятельности в глобальном контексте и связанная с этим феноменом новая формула мирового разделения труда, а также как слияние политики и экономики в сфере международных отношений, формирование на этой основе системы стратегических (глобальных) взаимодействий.
Данное направление, тесно связанное с развитием процессов глобализации, активно развивалось в 1992-1993 гг. в Главном управлении стратегического анализа развития внешнеэкономической деятельности МВЭС РФ. Геоэкономический подход углублялся в теоретическом отношении (велась разработка формальной схемы геоэкономического атласа мира) и применялся на практике при планировании стратегии внешнеэкономической деятельности России как в целом, так и в ее региональных и отраслевых аспектах. Геоэкономические реалии учитывались, в частности, при разработке концепции транспортных коммуникационных систем и при сравнительном анализе достоинств и недостатков широтных систем «Восток–Запад» и меридиональных – «Север–Юг» (1992), они обсуждались при формулировании «Основных положений внешнеполитической стратегии РФ» (1993).
В настоящее время в российской геоэкономике доминируют две исследовательские модели:
- гексагональная конструкция глобального геоэкономического универсума, разработанная автором настоящей статьи;
- понимание геоэкономики Эрнестом Кочетовым как политики и стратегии повышения конкурентоспособности государства в новом глобальном контексте.
Ниже излагается авторский взгляд на геоэкономическую формулу мироустройства.
Транзит актуальных форм человеческого общежития
Становление нового формата государственности неоднозначно по характеру и неодномерно по содержанию рождающихся в русле процесса влиятельных и дееспособных социально-политических конфигураций.
Число национальных государств и разного рода квазигосударств превысило на сегодняшний день две сотни. В пестром конгломерате можно встретить чрезвычайно разные образования: полуторамиллиардный Китай и население островного атолла, отколовшуюся мятежную провинцию и этнос, сражающийся за обретение суверенного национального очага.
Эти и подобные им образования, будучи объединенными контекстом международной практики, разделены в то же время степенью достигаемого успеха в вопросах адаптации к нормативам суверенного национального государства. А также степенью признания данного успеха со стороны мирового сообщества.
В результате система национальных государств как сообщество исключительных субъектов международных связей (inter-national relations) дополняется инновационными конструкциями.
Относительная гомогенность системы размывается, а правовые основания меняются под воздействием полифонии агентов перемен, прагматично ранжируемых в соответствии с уровнем влияния, оказываемого на состояние мировой среды (intra-global relations).
На сегодняшний день можно, пожалуй, различить три кластера перемен, три слоя социального текста, которые приходится учитывать при толковании миропорядка и моделировании действий в условиях подвижной реальности.
Во-первых, это новая композиция международных отношений, то есть различные формы адаптации к изменившимся условиям «традиционной» национальной государственности (nation state), перераспределяющей полномочия сразу по трем векторам – глобальному, конфедеративному, субсидиарному.
Во-вторых, одновременно мы наблюдаем изменение логики актуальных мировых связей и соответственно – императив обновления способов анализа сложноподчиненной конфигурации геополитических и геоэкономических зон (geo-economic areals).
Наконец, в-третьих, имеет место генезис новой среды и ее обитателей, в том числе корпораций-государств (corporation-state) – влиятельных протосуверенов, объединяющих экономические функции с социальными/политическими амбициями и все увереннее чувствующих себя в антиномийной структурности одновременно интегрируемого и диверсифицирующегося социокосмоса.
Ситуацию, кроме того, усложняет реально существующий «четвертый слой» мировой политической конструкции: параллельное синкретичное сосуществование прежних и новых антропосоциоструктур. При этом приходится анализировать не только актуальную феноменологию мировых конструкций, но также динамические связи и взаимодействия, которые возникают или только еще могут возникнуть между разнородными персонажами глобальной драмы.
Таким образом, обновление топографии социальных пространств имеет характер комплексный, «композитный». А делегирование национальной государственностью полномочий (суверенитета) совершается по различным направлениям и реализуется в различных регистрах. Все это – часть грандиозной системной реорганизации глобального сообщества, получившей ярлык «постсовременности» (Постмодерна).
Новый миропорядок
Активный поиск золотой формулы грядущего миропорядка происходил на протяжении всего прошлого столетия, включая привычный, связанный с национальной государственностью регистр социальной/политической практики.
Этот поиск отражен, к примеру, в миропроектности Коминтерна (1919) – вспомним строки из манифеста III Интернационала, где провозглашалось: «Национальное государство, давшее мощный толчок капиталистическому развитию, стало слишком тесным для развития производительных сил. Пролетарская революция освободит производительные силы всех стран из тисков замкнутых национальных государств, объединив народы в теснейшем хозяйственном сотрудничестве на основе общего хозяйственного плана».
Но подобная же динамика была пунктирно прочерчена и в замысле Лиги Наций (1919) – этом своеобразном прообразе грядущих мировых регуляторов, организации, содержавшей также зародыш будущей международной бюрократии. И занимавшейся в числе других проблем вопросами инновационного госстроительства на обезличенных постимперских пространствах (не имея при этом собственной территории, но распоряжаясь – то есть в некотором смысле обладая – территориями, «подмандатными» ей).
Своя версия «нового общественного порядка» просматривалась в идеях и практике итальянского корпоративизма (фашизма), а также в мрачной эскизности Ordnung’а…
Во второй половине XX века поиск «золотого сечения» нового мирового порядка проявился в утверждении биполярной системы мироустройства – «содружества социалистических стран» и «капиталистической системы», в процессах массовой деколонизации и становления «третьего мира», в формировании глобального «свободного рынка».
А также в создании Организации Объединенных Наций, включающей несколько десятков ассоциированных и аффилированных международных организаций, в том числе достаточно влиятельных и вполне автономных. И в тех существенных подвижках, которые внес в прописи международного права такой институт, как Совет Безопасности ООН (1945), – подвижках, связанных с делегированием сообществом суверенных государств определенных властных полномочий этому коллективному органу, включая право при определенных обстоятельствах на применение вооруженной силы против суверенных государств.
Дальнейшая судьба феномена мировых регулирующих органов связана с судьбой коалиции «Большой шестерки/семерки/восьмерки» (1975). И с генезисом такого своеобразного мирового регулирующего организма, как «мировая господствующая держава» (по выражению Колина Пауэлла в бытность его государственным секретарем США) или «новый орган всемирно-политической власти» (Збигнев Бжезинский).
Наряду с формированием мировых регулирующих организмов отмечу распространение феномена стран-систем.
В одной из своих ипостасей это те же Соединенные Штаты, чья административно-политическая граница не совпадает с границами «национальной безопасности» и «зон жизненных интересов».
В еще более явном виде – становление и расширение Европейского союза, особенно родившееся в его лоне «государство Шенген».
В иной версии миростроительства – Большой Китай, вбирающий такие сегменты, как Макао, и образующий симбиотическую структуру с автономией Гонконга. А в перспективе, возможно, с другими территориями, имеющими прямое и косвенное к нему отношение.
Это также аморфное постсоветское пространство, которое способно на останках структурности СНГ породить в том или ином формате системы государств – как связанные с Россией (например, ЕврАзЭС), так и независимые от нее (ГУАМ либо конфигурации западно-южной балтийско-черноморской общности).
