Иоахим Флорский. Книга фигур. XIII век

Nihil novi, или Носорог секуляризма
Вадим Прозоров

Источник: альманах «Развитие и экономика», №6, июнь 2013, стр. 118

Вадим Борисович Прозоров – заместитель главного редактора научного и общественно-политического альманаха «Развитие и экономика»

1

Как простец, дивясь смене понтификов в Ватикане, я полагал бы, что папа Бенедикт ушел именно по той причине, которую он назвал, – преклонный возраст и немощь. К этой немощи можно, разумеется, пристегнуть разные идеологические и политические мотивировки отречения или назвать его проявлением идеологической и политической немощи, паралича воли. Кардинал Ратцингер и не стремился занять кафедру святого Петра. Когда ему исполнилось 70, он, будучи префектом важной конгрегации Римской курии, просил Иоанна Павла II освободить его от тягостного бремени и отправить туда, где он всегда чувствовал себя привольно, – в Ватиканскую библиотеку, чтобы он мог «посвятить себя исследованию интересных документов и материалов <…> подлинных шедевров, способствующих раскрытию истории человечества и христианства». Впоследствии папа Бенедикт вспоминал это прошение и сокрушался от того, что оно не было удовлетворено. Стремясь избежать избрания, Йозеф Ратцингер выступил истинным григорианцем, следуя примеру, явленному преемникам святого апостола Петра отцом Церкви и римским епископом Григорием Великим, который, по легенде, даже бежал из Вечного города, чтобы не стать папой и не утратить заветное равновесие, обретенное в уединенной созерцательной жизни. Но, как и в случае с Григорием, для Ратцингера все было предрешено.

Через 7 лет после избрания папа Бенедикт продолжал помнить о последних годах понтификата Иоанна Павла II и, страдая от своей немощи и не желая подвергать Церковь испытанию в высокотоксичной среде секулярного мира, запросился на покой. Он ушел, а новым преемником святого апостола Петра избрали кардинала и архиепископа Буэнос-Айреса Хорхе Марио Бергольо. Это прелат давно известный, уважаемый в Новом и Старом свете, простой и правильный, умеющий принимать взвешенные, благотворные и порой нелицеприятные решения. Его избрание никоим образом не должно привести к большим переменам в Католической церкви, положить начало всеохватывающим реформам или означать появление новой парадигмы папства. Он не из тех, которые рубят с плеча и увлекаются химерами. Да и нужды такой нет для Католической церкви, которая по-прежнему твердо стоит на скалистом основании, невзирая на бушующие вокруг штормы.

Пока складывается впечатление, что все останется как прежде – в русле традиционной политики Римской церкви, определенной Вторым Ватиканским собором и скорректированной постсоборными понтификами, а комиссии по реформам, усовершенствованиям и обновлениям в определенных областях всегда были и будут создаваться впредь для того, чтобы выполнять свои частные задачи с той или иной долей успеха, например, реформировать Институт религиозных дел – так называемый Банк Ватикана, хотя он и без того приносит Святому престолу стабильный и немалый доход. Наблюдатели-конспирологи, насочинявшие занятные истории о связях масонских лож, мафии, Ватикана и недавно символично усопшего «черного папы» Джулио Андреотти, придают этому банковскому делу ключевое значение в устроении будущего Католической церкви. Для папской же канцелярии это рутинная процедура финансового тюнинга, практикующаяся со времен позднеантичных латеранских казначеев-аркариев.

2

Если вообразить себя посвященным и попытаться читать знаки, которые были поданы Ватиканом в последнее время, то может предстать такая картина. Поверим педофилам пера, насилующим младенчес­кое чистодосочное сознание современного мира картинами грядущих мировоззренческих и социальных катастроф, и вообразим себе Католическую церковь в преддверии клацающей острыми зубищами необъятной пасти дьявольски секулярного мира. В такой ситуации нужно накопить силы, сосредоточиться, сплотиться, чтобы противостать адскому врагу – духу разобщения, индивидуализма, ненависти, одиночества и «спиритуальной светскости».

Некогда один великий папа, вступив на римскую кафедру в пору жесточайшего мора, нашествия иноплеменных и прочих напастей, вывел весь Рим на крестный ход. Процессия двигалась через Вечный город от Латерана к старой базилике Святого Петра. Многие падали замертво. Живые продолжали брести, вознося свои моления Богу. Когда папа поравнялся с мавзолеем Адриана, воздвигнутым на берегу Тибра, над гробницей императора (теперь здесь Замок святого ангела) появился архангел и вложил свой меч в ножны, подав тем самым знак, что мольба римлян, вновь ощутивших себя единым телом, услышана на небесах. Чума прекратилась. Подобного подвига могут ждать католики от нынешнего папы. Ватикану понадобятся чудесные силы, чтобы сладить с секулярной смутой и оправдать надежды миллионов верных.

Новый папа, как неоднократно подчеркивалось, иезуит. В связи с этим возникает (по крайне мере, в моем воображении) определенная апология его понтификата, зиждущаяся на мистическом основании католической традиции. В XII веке в Южной Италии жил один цистерцианец. Его считали мистиком и визионером, подозревали в ереси и милленаризме, он же утверждал, что он ученый, пытающийся вывести историчес­кие законы на основании Священного Писания.

Он предложил разные варианты интерпретации истории, один из которых предусматривал ее разделение на три эпохи, отчасти накладывающиеся друг на друга так, как это было изображено в его «Книге фигур». Это была проекция божественного триединства на человеческую историю. Соответственно первый этап – это эпоха Отца, второй – Сына и третий – Духа Святого. Эпохи перекрещиваются, взаимно проникают друг в друга, и потому их границы оказываются размытыми. Недоброжелатели ученого цистерцианца видели в последнем периоде тысячелетнее царство Божие на земле, предваряемое невиданным доселе столкновением добра и зла.

Каждой эпохе в этой троице были свойственны свои движущие силы – новые люди, деятельность которых формировала общественный строй и церковный порядок. Именно они прокладывали пути евангелизации в христианский период. Такими силами этому средневековому монаху представлялись монашеские ордена, выражавшие главные чаяния своего времени и способные отвечать на его вызовы. Последующая неискоренимая традиция связывала первую эпоху после Боговоплощения с трудами святого Бенедикта Нурсийского, его последователей бенедиктинцев и цистерцианцев, преображавших мир вокруг созерцательным уединением, молитвой и трудом. Вторую же ассоциировали с проповедью, простотой и нищетой жизни святого Франциска Ассизского и его братьев. Минориты явились тогда, когда завершилась эпоха умилительного сезонного нищенства крестьян, которые, чтобы добыть звонкую монету, приходили туда, где расточительная знать исправно выполняла свою обязанность – охотно давала подаяние. Настала пора модернового нищенства со всеми ужасами и уродствами современного его типа. Фран­цис­канцы взяли на себя попечение о таких же нищих, как и они сами.