«Украсили с истинно итальянским вкусом»
При Иване III состоялись объединение значительной части русских земель вокруг Москвы и ее превращение в центр Русского государства. Можно сомневаться в масштабности притязаний русского государя, в восприимчивости государственной власти к идее «Москва – Третий Рим», принадлежавшей монаху псковского Елизарова монастыря Филофею. Можно сомневаться в серьезных политических последствиях мифов о получении царских регалий от византийского императора Константина Мономаха и о происхождении великих князей от римского императора Августа, однако новаторский строительный проект великого князя Ивана III, принявшего титул «государя всея Руси», ясно свидетельствует об его значительных политических амбициях и серьезных намерениях. Как реализовать проект Вечного города, города-грезы, caput mundi (глава мира, лат.) в своих пределах? Очень просто – пригласить итальянцев.
В разное время над памятниками нового Кремля работали Аристотель Фиораванти (Успенский собор), Антон Фрязин (Антонио Джиларди, Тайницкая и Водовзводная башни), «главный архитектор Москвы» Пьетро Антонио Солари и Марко Руффо (Грановитая палата, 6 башен Кремля, в том числе Боровицкая, Спасская, Никольская), Алевиз Фрязин (Алоизио да Карезано, великокняжеский дворец в Кремле, часть укреплений), Алевиз Новый (Архангельский собор в Кремле), Бон Фрязин (колокольня Ивана Великого). Болонец Аристотель Фиораванти, строитель коронационного кафедрального собора – Успенского собора московского Кремля, инженер, принимавший участие в военных походах Ивана III на Новогород и Тверь, был одним из учеников архитектора и скульптора Антонио ди Пьеро Аверлино по прозвищу Филарете, творца бронзовых врат собора Святого Петра в Риме и автора «Трактата об архитектуре», описывавшего план Сфорцинды, первого идеального города эпохи Ренессанса – восьмиугольной звезды с судоходными каналами и зелеными скверами. Кремль – не Сфорцинда, но несомненно, что при Иване III эта крепость возводилась по правилам итальянского фортификационного искусства и с оглядкой на каноны идеальной цитадели.
Баронесса де Сталь, посещая Кремль в 1812 году, уловила сходство двух градов. Она писала: «Невольно сравниваешь Москву с Римом, но не потому, что она имеет сходство с ним в стиле своих зданий, этого нет; но удивительное сочетание сельской тишины и пышных дворцов, обширность города и бесчисленное множество церквей сближают Рим Азии с Римом Европы».
Петербуржцу Рим представлялся не в таком отдалении, как москвичу. Столица северной империи больше, чем Москва, напоминала своего античного предшественника. В этом заслуга архитекторов времен Екатерины II – Павла и Александра I Винченцо Бренны, Джакомо Кваренги и, пожалуй, прежде всего Чарльза Камерона, уроженца Шотландии, но, безусловно, совершенного итальянца в своих артистических пристрастиях. Он явился в папский Рим еще юношей и, избрав своим идейным руководителем Палладио, занялся римскими термами. Реализовать собственные архитектурные проекты ему было суждено в русских землях. Здесь, в северных болотистых низинах, он разбил римские парки, украсив их в Царском Селе «агатовыми комнатами», «холодной баней», «висячим садом». В Павловске по его замыслам были выстроены императорский дворец, «Храм дружбы», «Вольер», «Колоннада Аполлона».
Работы итальянских мастеров ознаменовали не только период объединения русских земель вокруг Москвы, появления новой – северной – столицы и новой Российской империи, но и рождение Советского государства. В 1931 году был объявлен конкурс на проект Дворца Советов – главное и самое величественное здание Советского Союза.
Победителем конкурса стал Борис Иофан, впоследствии один из официальных архитекторов сталинской эпохи, автор знаменитого «Дома на набережной». До революции Иофан учился в Италии, в Риме, в мастерской Армандо Бразини, реставратора множества римских церквей и монастырей, участника конкурса проектов Дворца Советов в 1931 году и автора книги «L’Urbe Massima» (1917 год), состоящей из графических виˆдений некоего идеального Рима, в котором древнеримская классика эпохи цезарей сочетается с чертами города будущего. Монументальность замыслов Бразини завораживает. И, кажется, покоряет самого Сталина. Проект Иофана с мотивами от его итальянского наставника встает в ряд с исполинскими башнями, задуманными Бразини, – Дантеумом и Башней христианства. Дворец Советов – башня-фантом – еще раз напомнит о непрерывной связи Италии и России, их прошлого и будущего уже в советской культуре.
«Итальянцы нам ближе, чем…»
Между советскими коммунистами и коммунистами-чиполлинами и графами вишенками, как между Путиным и Берлускони, неизменно разыгрывалась комедия дель арте. Стороны попадали в забавные положения и искали из них изящные выходы в круговерти геополитической борьбы ХХ века. Это гипнотизирующее круговое движение подметил Горбачев, когда после похорон Берлингуэра вел переговоры с итальянскими товарищами: «Разговор был откровенный, но все время он как бы вертелся по кругу». В этих взаимоотношениях было все – едкие шутки, горькие обиды, богатые дары, серьезные разногласия, драматические моменты – подчас с летальным исходом, как, например, смерть Тольятти в «Артеке» после тщетных попыток встретиться с Хрущевым, – и «выгодные приобретения», например, лицензии на производство 124-го «Фиата», которые еще раз обозначили особость итальянско-советских отношений. Ее выразил Брежнев, когда после доклада министра автопрома Александра Тарасова о том, что лучшим автомобилем по результатам испытаний оказался «Рено», генсек сказал: «Итальянцы нам ближе, чем французы». Это правда, особенно советский авиаконструктор Роберт Бартини и советский физик-ядерщик Бруно Понтекорво.
Италия, страна южноевропейская, небогатая, чья былая пассионарная активность истрачена (хотя ее протуберанцы еще порой выплескиваются на улицы итальянских городов), находит дополнительные силы для жизнедеятельности на стороне, пусть даже эта сторона и выходит на восток. Разница между тем, что было тогда, и тем, что есть теперь, состоит лишь в том, что во взаимоотношениях ИКП и КПСС (не говоря уже о прочих политических силах в Италии) была идеологическая подоплека. Берлингуэровский еврокоммунизм был не просто альтернативой советскому коммунизму, он являлся вызовом советскому коммунизму, краеугольным камнем которого было высеченное в граните слово из Советского Союза. Ныне же на передний план вышли деловые интересы и бизнес-планы, претворяемые в достижения так называемых геополитических целей.
