– Похоже, Сергей Николаевич, все основные политические темы мы исчерпали. Давайте теперь перейдем к экономике.

– Самый популярный лозунг «патриотического крыла»: уберите экономический блок правительства! Далее следуют фамилии: Шувалов, Дворкович, Набиуллина, Улюкаев и так далее. Ни за одного из них я не заступлюсь и еще добавлю многих, но не считаю этот лозунг ни правильным, ни своевременным. Своевременный и правильный лозунг должен содержать целеуказания в области политики и экономики, должен опираться на технологические карты достижения поставленных целей. А вот когда «цели ясны», когда ресурсы просчитаны, что и как делать – известно, тогда можно подбирать исполнителей на все те должности, которые сейчас занимают названные деятели. Не они определяют экономическую политику, а президент страны. И в этой политике я с ним не согласен. По всей видимости, и он не согласится с моими предложениями, буди они ему высказаны. Я так предполагаю, потому что есть позиции авторитетных экономистов, которые мне близки и чьи голоса доносятся до президента. Я не буду в рамках интервью пытаться даже кратко излагать пункты необходимой стране экономической политики – мы в альманахе этим занимаемся из номера в номер и будем заниматься впредь. Отмечу лишь, что ни за рекомендациями «альтернативных экономистов», ни за нашими выступлениями пока не следует никаких изменений. Стало быть, либо Путин «с нами» не согласен, либо мы пребываем в иллюзии в отношении его возможности поступать так, как он думает и считает нужным. Так что экономика – вопрос острый, важный, но не он один является критически слабым местом.

– А что, на ваш взгляд, является такой зоной основного риска?

– Самым опасным, трагическим, труднее всего восстанавливаемым я считаю всё происходящее в области образования. И снова не стану трепать фамилии Фурсенко и Ливанова. Они реализуют ту политику, какую им приказано реализовывать. А политика эта – ошибочна. Причем не столько в той жуткой конкретике деградации всех ступеней образовательной системы, не столько в утрате критериев, кадров, институтов – хотя что же может быть ужаснее названного? Ужаснее, трагичнее названного является смена смысла, цели образовательного процесса как такового. Произошло это сразу, в первые дни разрушения государства, поскольку те, кто его уничтожал, очень точно знали и знают, где находится сердце у живой России. Сердцем России является образование, направленное на воспитание. Если образование не нацелено на воспитание человека и гражданина, жизнь из России уйдет, вытечет по капле. Не хочется перечислять сейчас все орудия пыток и казни образования, примененные в России за последние 25 лет: «болонская система», «ЕГЭ», «ювенальная юстиция», «реформы вузов», «критерии эффективности» и прочая, и прочая… Перефразирую Достоевского: всё дозволено, если образование не должно воспитать человека и гражданина – нравственного, культурного, знающего и умеющего. Образование и культура должны быть единым комплексом, сложным образом согласованным пространством, в котором человек растет, развивается, формируется как личность, способная к творчеству и к восприятию творчества, обладающая культурными потребностями.

– Сергей Николаевич, образование – это наша общая боль, и если в той области, которую мы обычно называем политикой или практической политикой, власть предпринимает правильные и продуманные действия, то в образовании всё не просто глухо, но становится лишь хуже и хуже. Ну, это отдельный разговор. А я еще хотел спросить вас вот о чем. Говоря о политике, вы четко и систематически изложили свое кредо, объяснили, в чем вы согласны с властью, а в чем – нет. Но политикой невозможно заниматься исключительно рационально. Очень многое начинаешь понимать гораздо точнее и тоньше, когда для анализа того, что происходит, включаешь, например, такое чувство, как вкус. Вкус в политике – это очень важный инструмент для восприятия – на каком-то иррациональном уровне – текущего момента. Поэтому хочу поинтересоваться у вас, насколько вы доверяете своему политическому вкусу? Кто вам нравится – а кто, напротив, откровенно не нравится? Как вы понимаете, я имею в виду как раз именно интуитивные симпатии и антипатии.

– Спасибо за тонкое, неочевидное наблюдение: наличие вкусового отношения к политике. Именно вкусового, а не «близок» или «неблизок» по своим взглядам. Причем это не то же самое, что харизматичность, например, или артистичность – качества, которые в политике, особенно публичной, ценятся высоко. Харизматик влияет на всех или почти на всех. Но при этом остается место и такому тонкому флюиду, как «а на мой вкус…» «Он мне нравится» – если выйти за пределы эротизмов всех направлений – означает близость к образу идеального и одновременно должного. То есть вот на этом месте идеальным был бы именно такой. «Такой» – это сложная сумма внешности, пластики, манеры речи, происхождения, этничности… Политтехнологи стараются учитывать, прогнозировать фактор симпатии-антипатии. Но чаще всего их приглашают «продвинуть» не наиболее приемлемое из многих лицо, а конкретного человека, который и является заказчиком. Тогда приходится его как-то «облагораживать», легендировать его личность, приукрашивать плакатную внешность… Но и у этих технологий есть свои пределы и ограничения. Электоральные технологии во многом строятся на театральных законах. Выборы – это грандиозное мистериальное шоу. Точное соответствие облика роли и образу имеет значение зачастую более важное, чем глубинные смыслы предлагаемой идеологии. Ведь все говорят примерно одно и то же, но одному – «верят», другому – нет. Один – «нравится», другой – почти что противен. И вот эта самая «противность» может обрушить в глазах простого избирателя любые распрекрасные идеологии. Обсуждать публично внешность человека – в большинстве случаев просто неприлично. Но есть исключения. Обсуждать соответствие или несоответствие внешности актера образу, исполняемой роли – вполне допустимо, принято и широко распространено. Восхищение выбором режиссера артиста Владимира Толоконникова на роль Шарикова в «Собачьем сердце» уместно, хотя вряд ли это лицо доставляло его владельцу в жизни одну только радость. Обсуждение публичного политика с точки зрения его внешности не столь принято, но, я считаю, не только допустимо, но и оправданно. «Простой народ» и в частных разговорах, и в публичном пространстве социальных сетей делает это, не ощущая никаких ограничений. Известных политиков и государственных деятелей часто обозначают как «рожа», «харя», «мурло» и так далее. Вынося за рамки вопрос о вежливости и хамстве, отмечу, что политические аналитики и политтехнологи должны с холодным сердцем исследовать и принимать во внимание этот аспект. Но есть проблема и посложнее: если говорить о вкусах не по отношению к человеку, политику, а к политической системе, к идеологии. Здесь ведь тоже далеко не всё решается на уровне рацио. Тут очень много эмоционального. Нарочито упрощенно говоря, если ничего не знать об истории фашизма в ХХ и XXI веках, а прочитать изложение основных принципов, то на рациональном уровне может не возникнуть сильного отторжения. Так, некие замечания, уточнения – а в целом, «нормальная» программа. А вот практика применения, реализации неких принципов может дополнить их весьма негативным содержанием и вызвать соответствующие эмоции. Если я сейчас загляну «себе в сердце» (после омерзительного избирательного шабаша 1996 года «голосуй сердцем» стало трудно апеллировать к этому инструменту, но тем не менее…) и без гнева и пристрастия посмотрю на наших политических лидеров, то ни один из них не вызовет у меня чувства «нравится». Все больше или меньше «порченные». Лидер – это не тот, у кого больше всех власти. Лидер – это тот, кто владеет умами и сердцами, видит будущее, описывает его и зовет за собой. Такого у нас нет.

– Сергей Николаевич, так как интервью юбилейное, то позволю себе не только допустимый, но даже принятый в подобных случаях вопрос из разряда, так сказать, неполиткорректных. Вы кому-нибудь завидуете? Присуще ли вам сопоставлять собственные успехи с успехами других?

– Сейчас-то я, несомненно, свободен от зависти. Как и почему – постараюсь ответить, но сперва попытаюсь вспомнить свою молодость. Был ли я всегда лишен зависти? Наверное, нет, но что-то конкретное вспоминается с трудом. Ну, наверное, я мог завидовать юноше, которого мне предпочла симпатичная мне девушка. Но это, вообще говоря, не зависть, а ревность. Чувства близкие, но не одно и то же. Могу вспомнить немало случаев, когда кто-то добивался больших, чем я, успехов при объективно равных стартовых возможностях. Но каждый такой случай мне понятен в мельчайших деталях: где-то я не проявил нужных качеств, где-то сработали связи, которых у меня не было, где-то помог или помешал случай… И никакой зависти – когда всё понимаешь – не бывает. Как только понял природу и алгоритм возникновения чувства, эмоции – они уже не властны над тобой. Ты над ними властен. В этом состоит основа той методики управления миром эмоций, которую я излагаю в книге «Искусство жить». Надо научиться задавать самому себе правильные вопросы – вот и всё. Есть и другой аспект проблемы. Я в основном определился в пространстве ценностей, хотя по-прежнему воспринимаю этот процесс как динамичный. Я почти никогда не хочу чего-то, чего у меня нет. Если же подобное желание возникает, то оно либо становится конкретной целью, задачей, которую я спокойно решаю, либо отвергается. Я уже очень многое попробовал, много видел и познал. Я не жажду карьеры в системе власти, не стремлюсь к богатству. Могу, однако, спокойно принять и то и другое. Или же отвергнуть и то и другое, хорошо зная, чем за это придется расплатиться в своей каждодневной жизни, в своем моральном выборе, в отношениях с друзьями. Я почти свободен от ненужной самоидентификации, которая так мучает очень многих. Я двигаюсь по направлению к состоянию отсутствия всякой идентификации: я – это я, «просто существо», я – это жизнь как таковая. Все ипостаси, все одежды, которые мы на себя надеваем: я – физик, я – писатель, я – начальник, я – патриот, я – либерал, я – москвич, я – турист и так далее, – это вещи реально существующие, и я не предлагаю ни себе, ни другим от них отказаться, сесть в позу лотоса под деревом бодхи и уйти в нирвану. Но я предлагаю самому себе и остальным не давать этим ипостасям заслонять от личности ее единственную подлинную сущность, каковая лишена всяческих идентификаций. Вплоть до отсутствия отделенности от всего остального мира.

– Вы живете очень интенсивной культурной жизнью: регулярно слушаете оперы, классическую музыку. Что это – дань моде, стремление соответствовать определенному имиджу или внутренняя потребность?

– Конечно, потребность. Причем потребность, которая с возрастом только усиливается. О, если бы мне кто-нибудь – скажем, министр культуры – выписал некий пропуск, позволяющий проходить в любой театр без билета… У меня был такой знакомый, старший товарищ, ныне уже покойный, который действительно ежедневно ходил в театры. Волшебного пропуска у него не было, билеты приходилось «доставать». Года примерно с 1946-го и до 2011-го – года своей смерти – он не пропустил ни одного спектакля, концерта. Был настоящим знатоком, эрудитом, особенно в области балета. Я бы, пожалуй, так – ходить каждый день – не смог: мне нужно «прийти в себя» после музыкальных впечатлений. Но ходил бы очень часто. Большой театр, Консерватория, Зал Чайковского, Театр Станиславского и Немировича-Данченко – вот основные площадки моих интересов. То есть мои пристрастия – музыка и музыкальный, оперный театр. Драматические театры вызывают у меня не интерес, а довольно сильное раздражение. Положение дел в драматических театрах я оцениваю как катастрофическую деградацию. Прежде всего – режиссуры. И проблема снова упирается в смыслы: зачем нужны театры, кино? Многие нынешние «деятели от культуры» считают, что кино и театры – такая же отрасль экономики, как любая другая, что и кино, и театры должны давать прибыль. А прибыль достигается массовостью, а массовость обеспечивается рекламой и, увы, пошлостью. Поэтому, например, некто «кот Матроскин» одной рукой отгребает из нашего с вами бюджета огромные деньги «на содержание», другой допускает на сцене матерщину, заявляя, что, мол, «не надо отворачиваться от реальной жизни». А ежедневный аншлаг выводит любой театр из зоны не то что критики, а просто здравой аналитики. Есть, конечно, и хорошие театры, и хорошие режиссеры. Например – театр-студия Петра Фоменко. Но главное для меня, конечно, музыка.

– Но вы тем не менее буквально профессиональный театрал. Мне доводилось читать ваши рецензии только что прослушанных постановок, и они впечатляли отточенностью суждений, профессионализмом. Во всяком случае, театральная и музыкальная критика – это, несомненно, близкая вам сфера.

– Да, по мере накопления впечатлений и просто долгого зрительского опыта возникает потребность высказаться. Раздражителями обычно выступают те спектакли, которые не понравились. Например, связанные с экспериментами в области оперной режиссуры, так называемая режопера. Примитивная политизация любого – хоть и античного – сюжета стала непременным атрибутом: без прямого присутствия или явного намека на Сталина, Берию и ГУЛАГ нашим режиссерам обойтись бывает трудно. Непременно надо также раздеть догола как можно больше героинь и героев… И даже с этим можно было бы смириться, если бы всё было спето и сыграно на должном уровне. Но ведь и это – большая редкость.