Крым Новорусский
Александр Люсый
Новые политические редакции мифа и текста с точки зрения геополитических рисков
Источник: альманах «Развитие и экономика», №11, сентябрь 2014, стр. 152
Александр Павлович Люсый – старший научный сотрудник Российского института культурологии, член Комиссии по социальным и культурным проблемам глобализации Научного совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН
Тавриду можно будет взять. А от Новороссии придется отказаться.
Лев Славин «Интервенция» (вольное перепрочтение)
Наблюдатель? свидетель событий? войны в Крыму? Масса жертв – все в дыму – перемирие полотенца… Нет! самому совершить поджог! роддома! И самому вызвать пожарных, прыгнуть в огонь и спасти младенца, дать ему соску, назваться его отцом, обучить его складывать тут же из пальцев фигу. И потом, завернув бутерброд в газету с простым лицом, сесть в электричку и погрузиться в книгу…
Иосиф Бродский «Из Парменида» (точное цитирование точного метафорического попадания)
Помыслить завершение истории там, где сохраняется пустая форма суверенности, столь же невозможно, как мыслить исчезновение Государства без завершения его исторических фигур, так как пустая форма Государства стремится порождать эпохальные содержания, а они, в свою очередь, ищут государственную форму, которая стала, однако, невозможной (именно это происходит в бывшем Советском Союзе и бывшей Югославии).
Джорджо Агамбен «HOMO SACER. Совершенная власть и голая жизнь» (просто цитата)
Международное рейтинговое агентство Moody’s изменило прогноз по суверенному кредитному рейтингу России со «стабильного» на «негативный». <…> Moody’s мотивировало ухудшение прогноза по российскому суверенному рейтингу ростом восприимчивости России к геополитическим рискам.
Из ленты актуальных новостей журнала «Русская Фабула»
Что там трещина – Большой Крымский каньон прошел через сердце культуролога. Большинство моих крымских друзей приветствуют изменение статуса Крыма, часть москвичей недовольны формой событий, а киевлян – и содержанием тоже. Объяснение ищу у Джорджо Агамбена, указывающего, что «суверенное государство основывается на “идеологии возможности”», которая заключается в том, чтобы «привести к единству два элемента любой власти <…> принцип возможности и форму его исполнения».
Если обратиться к истории, то короткие вспышки крымской суверенности то гаснут втуне, то порождают новые миры новых измерений и качеств. Взять хотя бы судьбоносное крещение в Херсонесе (как итог осады города) древнерусского князя Владимира Святого, за которым последовало и крещение Киевской Руси как таковой.
Обычное состояние Крыма – быть прекрасной провинцией того или иного государственного образования, обычно имперского, хотя для древних греков это был не сладостный юг, а крайний север с именно здесь, в «киммериан печальной области», расположенным входом в подземное царство Аид. Я, впрочем, на одной теледискуссии об имперском контексте крымской темы однажды заявил: «Крым – сам по себе империя, если под империей подразумевать более-менее гармоничное сосуществование разных этносов». В самом деле, здесь происходило немало военных конфликтов и социальных катаклизмов, но не могу упомнить ни одного большого межэтнического столкновения – даже на почве этнических зачисток. Не было тут, в частности, в отличие от прогремевших этим окружающих пространств, еврейских погромов.
Бывало, здесь образовывалось сразу несколько вполне самостоятельных государств (Херсонес, Боспорское царство). С XII по XV век в юго-западной части полуострова существовало княжество Феодоро, с которым желал династически породниться великий князь московский Иван III. Высшим же выражением политической субъектности Крыма стало Крымское ханство. Хотя оно находилось в формальной зависимости от Османской империи, силовые линии по осям Бахчисарай–Варшава–Москва были определяющими в системе международных отношений XV–XVIII веков, заложив фундамент пресловутого «изобретения Восточной Европы» (Ларри Вульф).
После присоединения Крыма к России в 1783 году территория стала обычной – Таврической – губернией, включавшей боˆльшую часть современной Херсонской области (Северная Таврия) вплоть до 1917 года, когда опять началась череда крымских суверенитетов. Надо сказать, раскачать ситуацию здесь в том году было гораздо сложнее, чем на других просторах Российской империи. Февральско-мартовская революция первоначально именовалась в Крыму, как отмечают крымские историки Александр и Владимир Зарубины, «событиями в Петрограде». Смена власти и формы правления были встречены большинством крымчан скорее с безразличием, нежели с восторгом или неприятием. В районе Черного моря, в отличие от Балтики, особая революционная подготовка не велась. Однако, по мнению историка Михаила Бунакова, революция пришла в армию и флот… «по приказу высших начальников». Не кто иной, как командующий Черноморским флотом адмирал Колчак распорядился об освобождении из тюрем политзаключенных, роспуске полиции, жандармского корпуса и формировании городской милиции. Здесь был опубликован приказ Петроградского совета №1 и дублирующий его приказ военного и морского министра Александра Гучкова, которые отменили звание «нижние чины», ограничения гражданских прав солдат и матросов, титулование офицеров. Смягчалась кара за дисциплинарные проступки. Тут подоспели и газеты из Петрограда и Москвы, а количество газет социалистического направления, призывавших к низвержению государственного строя и разложению дисциплины в армии и на флоте, начало расти. На флоте появились агитаторы, и вскоре настроение команд изменилось. Именно грамотные офицеры, чуждые войне и казарменному образу жизни, прапорщики, вольноопределяющиеся из «интеллектуалов», во множестве возглавившие армейские и флотские комитеты, столь же во множестве возникавшие весной 1917 года, и стали проводниками революционных идей. Таким образом, всю послефевральскую Россию можно представить в виде гигантского открытого информационного пространства, нуждавшегося в адекватном – в смысле соответствующего языка, своевременности и содержательности – наполнении. Однако ввиду отсутствия информации, необходимой для эволюционной трансформации социума, развитие ситуации стали определять слухи, наветы, демагогическая ложь. Информационное поле превращалось в кипящий котел всеобщей подозрительности (Владимир Булдаков).
В связи с отречением Николая II от престола перед военнослужащими в Крыму обострилась проблема присяги. 12 марта флот был приведен к присяге новой власти. Русские генералы и офицеры сделали свой выбор, но окончательный выбор оказался не за ними.
10 мая съезд Советов Таврической губернии окончательно определил советскую тактику на период до Учредительного собрания. Одна из его резолюций гласила: «Считая, что интересы революции в России диктуют в некоторых случаях в целях установления и закрепления демократического строя согласованности действий пролетариата, крестьянства и демократически настроенной буржуазии, съезд признает, что тактика Советов рабочих и солдатских депутатов должна вести не к возбуждению классового антагонизма, а к выяснению классового самосознания пролетариата». То есть ведомые «меньшевиками» Советы попытались в Крыму встать на путь пресечения классовой розни, стремясь закрепить мирный путь развития революции. Однако в сложившихся условиях «выяснение классового самосознания пролетариата» было уже идентично «возбуждению классового антагонизма», а февральско-мартовский перелом успел ознаменоваться истреблением офицеров на Балтийском флоте (Кронштадт, Петроград, Гельсингфорс).
В основе революционаризма солдатской массы было архаичное неполитическое бунтарство, в результате чего новая революция оказалась чрезвычайно примитивной по своей человеческой природе (впрочем, любая революция – в той или иной мере проявление социальной энтропии, осложняемой в некоторых случаях территориальным размежеванием). Как описывал осень 1917 года в Крыму участник событий полковник Николай Кришевский, «хотя и нет в Севастополе убийств, подобных кронштадтским, но есть что-то липкое, цепкое, ползучее, что-то нездоровое, не революционный подъем и красота, а страх и заискивание перед загадочной матросской и солдатской массой». Эта масса, внешний для Крыма элемент, и стала главным двигателем социалистической революции. 16-17 ноября 1917 года Губисполком созвал Всекрымский съезд Советов (Симферополь). Он девятью голосами против семи объявил Октябрьскую революцию «преступной авантюрой», признал решения II Всероссийского съезда Советов неправомочными и констатировал необходимость передачи власти «Таврическому съезду представителей городских дум, земств, демократических и националистических организаций», или «демократическому совещанию Тавриды». Однако в итоге его ждала судьба Учредительного собрания в Петербурге.
Параллельно набирало силу крымско-татарское национальное движение. В Бахчисарае был созван курултай, сформировавший «Крымско-татарское национальное правительство» под руководством муфтия Челебиджана Челебиева, провозгласившего лозунг «Крым для крымцев» (подразумевая под «крымцами» все население Крыма). Написанное им воззвание Мусисполкома гласило: «Чрезвычайные обстоятельства повелевают народам Крыма взять на себя заботу об устроении судьбы своего края и объединиться для общей дружной работы на благо всех народов, населяющих Крым. Как и в какой форме может быть разрешена поставленная ныне перед Крымом эта задача, может решить только коллективное мнение и воля живущих в Крыму всех народностей». Это правительство сформировало «армию» из нескольких тысяч националистов, которая разоружила солдат береговой батареи в Евпатории и попыталась в декабре 1917 года штурмовать Севастополь. Однако матросы Черноморского флота и солдаты Севастопольской крепости разгромили эти отряды, Челебиев был взят в плен и расстрелян.
В результате непростого сплетения социальных и геополитических процессов по инициативе Ленина в Крыму в марте 1918 года была провозглашена Таврическая Республика Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (Республика Таврида), вскоре переименованная в Таврическую ССР. Был сформирован местный Совет народных комиссаров в составе 8 большевиков и 4 левых эсеров. Деятельность учреждений республики была направлена на преобразования в духе казарменного военного коммунизма. В собственность республики перешли: железнодорожный транспорт, торговый флот, многие предприятия, банки, связь, внешняя торговля, леса, крупные имения, имущество церковных и религиозных общин, гостиницы, постоялые дворы, меблированные комнаты, театры, кинематографы, музыкальные предприятия, аптеки (вскоре денационализированы), отчасти типографии. Все недра земли и моря – руды, соль, воды, нефтяные источники – были объявлены достоянием всего народа и Республики Тавриды. Некоторые местные руководители стали проявлять более радикальные инициативы. Так Балаклавский совет – Балаклавская коммуна, – получив телеграмму СНК Республики Тавриды о передаче в его распоряжение контрибуции с буржуазии, отбил следующий ответ: «Балаклавский совет, в отличие от всех остальных Советов Тавриды, проводит в жизнь основной принцип социализма – уничтожение классовой структуры современного общества. Балаклава больше не знает эксплуататоров и эксплуатируемых. Местная буржуазия, благодаря целому ряду декретов Совета, как класс перестала существовать. Все частные хозяйские предприятия перешли и переходят в руки Совета. Балаклава с каждым днем все более и более принимает вид и характер социалистической коммуны».
Однако эксперимент с первым крымским социалистическим суверенитетом оказался непродолжительным. Уже в следующем месяце отряд армии созданной по условиям Брестского мира Украинской Народной Республики под командованием полковника Петра Болбочана вторгся на территорию республики, открыв дорогу двигавшимся вслед немецким войскам. С «красной опричниной» в Крыму, как назвал этот период Антон Деникин, было покончено.