Заповедное место и грядущая всемирность
Владимир Малявин
Источник: альманах «Развитие и экономика», №9, март 2014, стр. 26
Владимир Вячеславович Малявин – философ, историк, китаевед, доктор исторических наук, профессор Института изучения Европы Тамканского университета (Тайвань)
Александру Александровичу Шевцову –
главе и душе Заповедника русской культуры
Еще раз о глокальности
Кажется, то, что принято называть современной глобализацией, в самом деле обозначило завершающий аккорд, «точку омега» того, что на Западе понимали под мировой историей. Завершение есть не конец, а напротив, восполнение вещей, исполнение обетов, выявление доселе скрытого, достижение предела развития в его прежних формах и перевертывание ситуации, полная смена вектора движения. Река истории, словно натолкнувшись на невидимую преграду, вздулась, пошла бурунами и устремилась ввысь и вглубь в поисках выхода. Человечество вступило в мир пост- и мета-: Постмодерна, постполитики, постсекулярности и т.п., одним словом – постразвития, уводящего в незримые пространства метаистории. Этот резкий поворот не может не напоминать отчасти поворот назад, возвращение к началу пути.
Ни в чем современная ситуация завершения-переворота истории не предъявлена так ясно и наглядно, как в интересе к неведомому и экзотическому, иному и чужому образу мира и человечества. Современный человек, заметил Зигмунт Бауман, «ищет не общее будущее, а иное настоящее». Культурный и экстремальный туризм стал знамением эпохи. Как ни парадоксально, религиозные святыни и культурные достопримечательности, в наибольшей степени представляющие неповторимое лицо своей духовной традиции, стали местами всемирного паломничества. Оказывается, нет ничего более глобального, чем уникально-локальное.
За этим открытием, несомненно, стоит работа современного «информационного» капитализма, который научился превращать в товар само сознание, всякую идентичность – индивидуальную, национальную, культурную. А поскольку идентичность укоренена в чаянии того, чем человек еще не является и чем еще не обладает, капитал, в сущности, научился торговать пустотой, грезами и воспоминаниями, прообразом коих и выступают бренды, это главное условие коммерческого успеха на перенасыщенном товарами рынке. Пустота, не требующая материальных вложений, но дающая наибольшую отдачу, есть самая капиталистическая субстанция.
Между тем если экономика, как говаривал советский классик, должна быть экономной, то экзотика должна быть экзотичной. Здесь мы наталкиваемся, пожалуй, на главный узел противоречий современной эпохи, многое в котором определяет сама природа электронного образа. Последний творится стремительным чередованием двух полюсов бытия – вплоть до их взаимного наложения. Следовательно, речь идет о реальности, которая удостоверяет свою неуничтожимость тем, что заслоняет, скрывает себя, перетекает в инобытие, является экраном самой себя. В свете этой реальности сила проявляется в рассеянии, пребывает в своем отсутствии.
В эпоху информационных технологий капитал колонизировал виртуальное измерение опыта, превратив реальность в гиперреальность телекоммуникаций и добившись окончательного слияния действительности и воображения в бытии электронного симулякра. Последний есть воплощенное само-различие, «разъединяющий синтез» (Делёз) всего и вся, сам себя подменяющий. Сознание растет и крепнет от этой субстанции, потому что оно есть в той мере, в какой уступает самому себе; оно не содержательно, а функционально, его природа – чистое осознавание, осознание ничего никем. Есть доля истины в дерзком утверждении Жана Бодрийяра, что мир заблаговременно спасен в этом автопоэзисе виртуальной плесени «электрического сна наяву».
Смычка экзотики и потребительства – совершенно нелогичная, неразумная – образует знаменитый товарный фетишизм, который в наши дни принял вид электронной гиперреальности. Этот гламурный натурализм на самом деле знаменует полную отделенность планетарного человека от чего бы то ни было реального. Именно господство симулякров позволяет распорядителям электронных СМИ – журналистам, рекламщикам, пропагандистам – утверждать, что они произвольно фабрикуют реальность, но утверждать, как мы увидим ниже, с чрезмерной дозой самонадеянности.
Человек жаждет того, чего у него нет. Его идентичность принадлежит никогда не проживавшемуся прошлому и неизвестному будущему. То и другое услужливо подсовываются ему медиаобразами или безжалостно препарируются современным «маркетингом души». Но ни то ни другое не может устранить различия между открытостью бытия и его предметностью, пустотой сосуда и его содержимым. В железобетонной телекартинке, заменившей мир, всегда есть трещина, в которой зияет бездна свободы.
Бесполезно поэтому морализировать по поводу всеобщей симулятивности современной жизни и тем более пытаться разогнать эти «сумерки просвещения» свечой критических исследований. Нынешнее поколение с пеленок вскормлено симуляцией реальности, как искусственным молоком, и отодрать эту маску от своего лица может разве что вместе с собственной кожей. Но можно надеяться, что воцарившийся ныне нигилизм – как ему и положено – в своем пределе взорвет сам себя, даст способ перевернуть ситуацию. Сказано ведь, что спасение приходит в момент величайшей опасности…
Все дело, конечно, в оптике видения. Можно довольствоваться малой частью своего бытия, которая опознана. И можно принять полноту бытия и позволить себе быть тайной мира. Чтобы видеть мир, требуется не усилие, а как раз освобождение от усилий. Ибо нет ничего более естественного для живого существа, чем видеть, воспринимать, сообщаться с миром. Что остается, когда все оставлено (в том числе оставлено в покое)? Решительно все, но это значит – инобытность всего. Не предмет, не субстанция, не идея, не форма, не сущность. Нерукотворное. Неуловимое, но внушающее незыблемое доверие. Поистине наша личная и коллективная идентичность какими-то тайными, но неразрывными узами связана с родной чуждостью в нас и с нашим, говоря старорусским языком, странноприимством. Эту открытость миру не может подменить и тем более отменить даже океан симулякров.
Историки культуры хорошо знают, что образы идентичности приходят из недосягаемого прошлого. Ностальгия по культурным корням – фирменный знак Модерна. «Чудо, которым была Индия», «Россия, которую мы потеряли»… Современный туризм – второй по обороту капитала бизнес в мире – питается как раз этим неистребимым желанием человека открыть окружающее его пространство. И притом не только далекие удивительные страны, но и собственную – вроде бы, хорошо знакомую – родину. Японцев трудно заподозрить в недостатке национального самосознания, но в Японии вот уже третье десятилетие не прекращается массовая кампания по «открытию Японии»: рядовому японцу предлагается сесть в поезд и сойти на первой попавшейся станции, чтобы, наконец, узнать по-настоящему родную землю. «Япония – экзотическая страна», – гласит девиз этой кампании, которая, помимо прочего или даже в первую очередь, служит коммерческим интересам железной дороги и туристического бизнеса. Но речь идет именно о желании открыть родину и даже о самом предвосхищении открытия. Действительная Япония, как всякая действительность, пожалуй, испортит этот предвкушаемый праздник души.