Секция IV
Глобализация культуры – миф или реальность?
К.Э. Разлогов
Источник: альманах «Развитие и экономика», №1, сентябрь 2011, стр. 140
Кирилл Эмильевич Разлогов – доктор искусствоведения, директор Института культурологии РАН.
В мире сосуществуют различные представления о культуре. Публицисты вспоминают о том, что только определений культуры насчитывается несколько сотен. Однако я не могу согласиться с тем, что в этой совокупности мнений нельзя обнаружить признаков системности. Скорее наоборот. Силовых полей в этой сфере не так уж много.
Большая часть распространенных воззрений вписывается в представления о так называемой «культурной вертикали». Хрестоматийное определение в этом контексте: «Культура – это все лучшее, что создано человечеством». В соответствии с этим постулатом выстраиваются различные иерархии: и произведений искусства – по художественному качеству, и людей – по уровню культурного развития. В воображаемой вершине всех этих иерархий оказывается точка, где сливаются воедино истина, добро и красота, иными словами – Господь Бог, а точнее – христианская Троица, коль скоро речь идет о европоцентристской концепции, господствовавшей вплоть до рубежа 19–20 веков. Отсюда и идеи Просвещения, согласно которым два-три процента населения земного шара, грамотные настолько, чтобы одолеть многостраничный роман, прилагают все усилия для того, чтобы просветить некультурное человечество. Отсюда и привилегированное положение в сфере культуры литературного и художественного творчества, призванного в новое время (эпоху модерна по Хабермасу) «открывать новое» и способствовать его распространению.
Здесь мы подходим ко второму – инструментальному представлению о культуре, в соответствии с которым формируется государственное управление в промышленно развитых странах, где к ведению министерств культуры относятся, как правило, культурное наследие во всех его формах и текущее художественное творчество.
Иная линия представлений о культуре восходит к этнографии и этнологии и политически оформляется в середине 20 века в результате распада колониальных империй. Самые разные народы, традиции которых ранее интересовали только специалистов, добились независимости и не хотели больше считаться «некультурными». В результате возникло представление о множественности культур и их принципиальном равноправии вне зависимости от числа носителей той или иной культуры. Эти идеи получили воплощение в международной практике, в частности, в рамках ЮНЕСКО. Параллельно под воздействием рыночной экономики и глобализации формировалась новая – компенсаторно-развлекательная – парадигма культурного развития на планете.
В оценке этих явлений я, конечно, буду расходиться в определениях и представлениях с тем, что здесь говорилось о культуре. Иногда даже радикально. Потому что с точки зрения современной культурологии, культура – это система нравов, обычаев и традиций, которые объединяют разные группы людей, разные культурные сообщества. По определению, данному на Конгрессе ЮНЕСКО в Мексике еще в 1983 году, эти традиции и ценности находят выражение не только в произведениях литературы и искусства, но и в образе жизни, обычаях и ритуалах, в повседневной жизни и вообще в правилах общежития и поведения. Соответственно, и культур множество, и культуры определяются на разных уровнях. Скажем, если говорить о культуре правящей элиты в нашей стране, то основным элементом этой культуры оказывается, как ни странно, лагерное прошлое. Одни сидели в лагерях, другие, наоборот, охраняли их.
О.Т. Богомолов: А третьи будут сидеть.
К.Э. Разлогов: Мышление по понятиям, формулировки, которыми пользуются власть предержащие в нашей стране, имеют лагерные истоки, как популярность радио «Шансон». Доказательство тому – разговоры о «беспределе» в устах самых крупных наших политических деятелей. Тут нельзя не упомянуть, конечно, крылатую формулировку «мочить в сортире». С одной стороны, это устанавливает некие общие законы взаимодействия между властью и народом, которые говорят на одном языке и в одних понятиях, но, с другой стороны, свидетельствует о том, что жизнь по понятиям в этом кругу, конечно, значительно более действенный механизм, чем какие бы то ни было механизмы модернизации, предполагающие совершенно другие вещи.
Поэтому особенно интересно наблюдать за тем, каким образом эти понятия трансформируются в ходе нашего политического и культурного процесса, каким образом люди понимают или не понимают друг друга.
Вот один пример. Заместитель министра культуры (не буду его называть – кто именно, не имеет значения) в тот момент, когда был объявлен курс на инновации, сказал на официальном форуме приблизительно следующее: «Вот теперь все понятно, у нас культура будет инновационной». С точки зрения современных научных представлений, культура не может быть инновационной, потому что культура по своей природе консервативна. Культура базируется на том, что связи, обычаи и традиции, объединяющие людей, должны по возможности быть стабильными, иначе все будет сломано. Взаимопонимание будет разрушено. Поэтому культура, с этой точки зрения, – враг этих изменений, этой модернизации, даже если бы они делались на какой-то более разумной основе, нежели та, на которой они делаются здесь. Поэтому, когда мои коллеги, деятели культуры, обвиняют наши власти, Путина и Медведева, что в их посланиях Федеральному собранию не упоминается слово «культура», я думаю, что оно не упоминается не случайно. Потому что у них умные советники: они понимают, что культура – чуть ли не главный враг того, что они пытаются сделать. И что поэтому культуру и упоминать нечего.
Когда у Медведева появился термин «культура», он сказал о чем? Он сказал, что надо терпимее относиться к авангардистским тенденциям в творчестве. Да, действительно, в культуре есть маленький, тоненький инновационный слой, который на русском языке принято называть актуальным искусством. Это не просто современное искусство, создаваемое живущими художниками, а именно актуальное искусство, которое отвечает на тот вопрос, который здесь прозвучал: а что будет в будущем? И это актуальное искусство, как правило, нарушает культурные нормы, обычаи, традиции, ломает наши представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, разрушает нравственные устои и так далее. Поэтому за организацию выставки «Осторожно, религия!» люди идут под суд, поэтому художник, приковавший себя к забору нашего института и написавший на спине «Я не сын божий», вызывает глобальный скандал, хотя мы не разрешали эту акцию. Но, с точки зрения искусствоведа, это нормальная провокационная акция современного художника. Лающий художник Кулик или целующиеся милиционеры, которых со скандалом министр культуры отказывается отпустить за рубеж. Вот это – инновация в культуре, и против этой инновации вся культура объединяется и начинает бороться, в том числе и судебными мерами.
О.Т. Богомолов: Исключая Швыдкого.
К.Э. Разлогов: Швыдкой – человек более гибкий, я бы так сказал.
Вторая вещь, которую нужно с этой точки зрения иметь в виду, – в этой, казалось бы, чисто художественной борьбе иногда схлестываются непримиримые интересы. Вот недавно смотрю по каналу «Россия – Культура» обсуждение пермского эксперимента. Галерист Марат Гельман привез актуальное искусство в Пермь. Пермь – традиционный русский город со своими культурными традициями, с писателем Алексеем Ивановым, которого я считаю одним из самых крупных современных писателей. Именно с ним во главе вся пермская интеллигенция и восстала против Гельмана и варягов, которые привезли это актуальное искусство с благословения местного министра культуры. То есть культура как традиция абсолютно противостоит инновациям сначала в культуре, а затем и в обществе.
Есть ли в искусстве какие-то тенденции, которые следуют в одном направлении с культурой в целом? Есть. Это та самая ненавидимая, я думаю, подавляющим большинством людей за этим столом массовая культура, которая уже больше века развивается по принципу развлекательности. Развлекательность стала главным вектором культурного развития уже в конце 19 века. В начале 20 века она победила, и в течение ста с лишним лет победно шествовала по миру. Бороться против массовой культуры, как говорит мой друг, польский режиссер Кшиштоф Занусси, это все равно, что бороться против плохой погоды. Да, можно побороться, но толку от этого не будет никакого, потому что вся современная культура завязана на принципе удовольствия и, соответственно, развлекательности и базируется на той самой рыночной экономике, которую мы всячески пропагандируем.
Что получается в результате? В результате те перестройки, которые строились у нас в самом начале горбачевских реформ, были основаны на элементарной шизофрении. То есть мы говорили: что такое «перестройка»? С одной стороны, это рыночная экономика, демократия, правовое государство, либерализм и так далее. С другой стороны, это восстановление русской православной церкви, средневековья, древних обычаев и традиций. Это вещи диаметрально противоположные, они абсолютно друг с другом не сочетаются.
Когда уважаемые люди говорят и пишут, что только на основе наших национальных традиций, нравственности и русской православной церкви мы добьемся, наконец, ускоренного инновационного развития и достойного места в современной цивилизации, это просто бессмыслица. То, что это бессмыслица – понятно, понятно, и по каким причинам это говорится.
Сейчас принимается закон о возвращении церкви в том числе того, что ей не принадлежало или что было отобрано еще Петром Первым. И здесь опять есть своя логика, с которой я начал. А именно: поскольку цивилизация, в которой мы живем, к сожалению, в известной мере цивилизация воровская, то все воруют. А для того, чтобы вы дали нам воровать, мы тоже должны дать вам воровать. Вот какой культурный синдром реально стоит за законодательным актом, в трех чтениях обсуждавшимся в Думе. Вот почему вся музейная общественность восстала против этого законопроекта, и почему ни одному музейщику не дают сказать ни слова на всех официальных обсуждениях. Вот почему на телевидении организуется пропагандистская кампания, что все в музеях воруют, что в музеях сидят жулики. Потому что без этого нельзя провести вот эту маленькую операцию, которая родственна принципам торговли индульгенциями в Средние века.
А что действительно есть, и что будет? В отличие от политики, где предсказать будущее трудно, в культуре все проще. 30–40 лет тому назад я говорил, а затем и писал, что в первую очередь будут развиваться экранные формы культуры, благодаря новым технологиям будет расширяться аудитория искусства и возможности творчества, будут расширяться границы допустимого. Все это действительно происходит, и ничего страшного в этом нет, как бы просвещенные элиты ни пугались.
Что такое глобализация культуры? Это обычаи, традиции, привычки,
нормы, ценности, которые объединяют все население земного шара.
Появится общий язык, общий набор понятий, терминов, представлений
о том, что такое хорошо и что такое плохо.
Соответственно, что такое глобализация культуры? Это значит, что появляются тексты, обычаи, традиции, привычки, нормы, ценности, которые объединяют все население земного шара. Конечно, это абстракция, реально всегда есть исключения. Существуют где-то в джунглях пигмеи, есть отшельники, старцы, которых русская традиция культивирует и обожествляет, которые будут находиться вне этой глобальной массовой культуры. Но это единицы. А все остальные будут жить в этой культуре. И благодаря тому, что они будут жить в этой культуре, у них будет общий язык, общий набор понятий, терминов, представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо. Мы можем с этим не соглашаться, спорить и даже вливаться в ряды антиглобалистов, но общая тенденция от этого не изменится.
О.Т. Богомолов: А общий язык будет английский?
К.Э. Разлогов: Общий язык будет английский. Хотя может быть и китайский, кстати. Во всяком случае, думаю, в Сибири китайский даже более вероятен, чем английский. И получается, что эта глобализация культуры – чуть ли не единственное спасение от той разобщенности человечества, которая есть на самом деле. У всех разные интересы, но есть общие ценности, которые сохраняются. Что это за общие ценности, и чему служит, к примеру, общераспространенная чудовищная телевизионная продукция? Если не фиксироваться на количестве выстрелов и безобразий, которые действительно появляются на экранах, то в основе популярной кино– и телепродукции остаются семейные ценности, отношения детей и родителей, похищенные дети, которые возвращаются к родителям, наказание тех, кто поддается искушению супружеской неверности, возвращение супругов в лоно семьи. То есть в течение телевизионного дня повсеместно распространяются какие-то очень простые истины в основном в вариациях, которые были придуманы в Латинской Америке и переведены потом на русский язык нашим отечественным телевидением.
Поэтому взгляд, с точки зрения культуры, на то, что происходит, в том числе и в экономике, несколько специфичен. И этот иной взгляд позволяет понять, где, в каких точках культуры можно воздействовать на массы людей, а в каких нет. Культура заимствования никуда не денется. Культура стяжательства, которая кормит религиозные организации во всем мире на протяжении многих веков, тоже никуда не денется. Культура коррупции, которая есть часть нашей национальной традиции, никуда не денется. Идея того, что от нелепых законов мы спасаемся тем, что они не выполняются, тоже никуда не денется. Но в этих пределах можно что-то придумать, что с помощью очень тонкого механизма социального и культурного регулирования, используя наши культурные традиции, будет все-таки приводить к каким-то позитивным результатам не только в социополитическом, но и в социокультурном плане. Весь вопрос в том, как это сделать?