Секция I
В поисках будущего
О.Н. Дамениа
Источник: альманах «Развитие и экономика», №1, сентябрь 2011, стр. 91
Олег Несторович Дамениа – руководитель Центра стратегических исследований при Президенте Абхазской Республики.
В традиционном абхазском обществе социальное будущее формировалось
«по образу и подобию» прошлого. Каждое новое поколение считало своим
долгом относиться благоговейно к памяти предков.
Тем самым социальный идеал в традиционном абхазском обществе, как платоновский «золотой век», оказывался в прошлом. Несмотря на это, социальное будущее здесь не было окутано мраком неизвестности. Оно представлялось людям, повторюсь, «по образу и подобию» прошлого, о котором в их памяти хранились достаточно ясные и образные представления. Как раз путем экстраполяции этих представлений на будущее и происходило его формирование.
Такой социальный опыт, накопленный в традиционном абхазском обществе, позволял ему функционировать достаточно стабильно на протяжении веков. Но в ходе трансформационных процессов и под воздействием внешних сил этот опыт стал меняться. Вследствие этого людям пришлось переходить к другой культурной матрице – поддерживать свое существование через механизмы не повторения унаследованного ими социального опыта, а развития его. Такие изменения усиливались в связи с наращиванием российско-кавказских интеграционных процессов.
Правда, и в российском обществе роль социального идеала при формировании будущего была чрезвычайно велика. Но при этом социальный идеал, к которому люди стремились, не отождествлялся с прошлым. Напротив, представления о будущем формировались здесь как отрицание наличной формы бытия, в том числе и прошлого. Потому социальное будущее как идеал не имело реального (чувственного) аналога и представляло собой лишь мысленную (абстрактную) конструкцию.
Иначе говоря, к социальному будущему люди стремились здесь не через повторения прошлого, а посредством его отрицания. Потому отношение к социальному прошлому в российском обществе было, как правило, критическим. Прошлое воспринималось как несовершенное. Задача, возникавшая в этой связи, как раз состояла в том, чтобы сделать его совершенным. Но сделать общество более совершенным можно лишь в будущем. Только будущее может быть воплощением социального идеала. Тем самым социальный идеал в самосознании общества оказывался не в прошлом, а в будущем. Не прошлое, а именно будущее, в котором мыслилась возможность достижения социального идеала, выступало в качестве исходной модели действия и критерия оценки реального состояния общества.
Однако готового и понятного для всего общества социального идеала здесь не было, поэтому приходилось его создавать. Это происходило исключительно в элитных кругах. Будущее в таком идеале изображалось как некое предельно справедливое и совершенное общество. Люди же в основной своей массе оставались носителями весьма смутных представлений о предстоявшем будущем. В силу этого они не могли осмысленно и конструктивно участвовать в реализации предлагавшегося им политической элитой того или иного социального проекта. Потому процесс формирования социального будущего в российском обществе, как правило, носил и продолжает носить сложный и напряженный характер.
Течение социального времени по-разному воспринималось в абхазской и русской культурах, по-разному происходило в них формирование социального будущего. Однако это различие не помешало процессу интеграции. В ходе этого процесса абхазская культура по существу перешла на новую (русскую) схему социальной конструкции. Но этот переход долго не осознавался, и будущее по-прежнему не представляло для абхазской культуры какой-либо проблемы. Будущее Абхазии мыслилось ее народом в контексте общероссийского культурно-цивилизационного пространства.
Лишь на рубеже XX-XXI веков, в связи с распадом СССР, проблема будущего встала во весь свой рост и перед Абхазией. Но тогда, в конце прошлого столетия, сколько-нибудь рационализировать свои представления о будущем Абхазии нам не удалось. Помешала война, а также ее последствия (международная изоляция и др.), когда нам приходилось выживать и действовать по схеме «здесь» и «сейчас». О проектировании социального развития общества тогда и речи не могло быть. Будущее в тех условиях осознавалось в обществе через образование независимого государства. Сама независимость понималась довольно узко – исключительно как политическая независимость от Грузии. Люди стремились к политической независимости, но мало задумывались над тем, как ее использовать. Более того, идея независимости, выстраданная людьми столь дорогой ценой, воспринималась ими как самодовлеющая цель. Потому признание независимости Абхазии было воспринято общественным сознанием как достижение некой заветной мечты (конечной цели). Это вызвало некоторое замешательство в общественном сознании: люди вдруг оказались в непривычной ситуации, в ситуации как бы без будущего.
Только сейчас, после признания независимости и обеспечения гарантированной безопасности от внешних угроз, общественное сознание стало освобождаться от политизированных представлений о будущем и концентрироваться на решении задач внутрисоциального обустройства. Истоки такой трансформации общественного сознания нетрудно понять: люди, пережившие войну и послевоенную разруху, хотят восстановить социальный порядок, добиться политической стабильности в обществе и улучшить качество своей жизни. Они хотят жить лучше, но не знают, как это сделать. Их желание жить лучше – это огромный социальный потенциал, который может стать как созидательной, так и разрушительной силой. Благо у нас теперь есть своя государственность, которая может и должна не допустить превращения этого потенциала в разрушительную стихию. Ситуация, возникшая после признания, существенно повлияла и на понимание самой идеи абхазской государственности: люди начинают осознавать, что политическая независимость – это не только средство противостояния грузинским вызовам, но и мощный инструмент для достижения более высокой и значимой цели! Они начинают все большее внимание уделять выполнению государством своих социальных (организующей, управляющей, контролирующей, регулирующей и др.) функций.
В этом контексте, в контексте начавшегося после признания восстановительного процесса, и возникла острая надобность в социальном проектировании, направленном на формирование будущего Абхазии. Решение этой отнюдь не простой задачи требует выполнения ряда условий, ключевым из которых является моделирование самого социального будущего. Чтобы формировать социальное будущее, его мысленный образ должен быть в сознании действующего коллективного социального субъекта (КСС).
Это означает, что уже сегодня мы должны понимать, в каком обществе хотели бы жить в будущем. Иначе говоря, нам важно знать, кто мы есть на самом деле и кем хотели бы стать в будущем. Одним только политическим самоопределением вряд ли возможно ответить на этот вопрос. Здесь требуется так же культурно-цивилизационное самоопределение.
{div width:300|height:170|float:left}{module Запад}{/div}Очевидно, что без зримых представлений о будущем осознанно формировать его невозможно. Анализ и оценка текущих социальных реалий предполагают учет того идеала (цели), к которому общество стремится. Будущее, таким образом, влияет на настоящее и во многом определяет то, что делают люди в своей повседневной жизни. На текущие социальные реалии влияет не только прошлое, но и будущее. Привычный причинно-следственный (детерминистский) подход к социальной практике не раскрывает всей ее сложности. Связь между прошлым, настоящим и будущим не однолинейная, а многосторонняя; будущее, еще не состоявшееся, здесь может оказать влияние и на настоящее, и даже на восприятие уже прошедшего. Будущее таким образом предваряет начало процесса социальных преобразований, осуществляемых реально действующим КСС.
Однозначно ответить на этот вопрос нам пока трудно. Ситуация усугубляется тем, что в обществе нет ясных представлений о своем будущем, по которому люди могли бы ориентироваться в своей жизни. Повторяю, политическое самоопределение не может служить ответом на выше поставленный вопрос. Речь здесь идет о социокультурном мире, в котором мы хотели бы жить в будущем.
Дальнейшая индивидуализация человека в российском обществе
стала уже серьезной угрозой самому его существованию.
В поисках новой модели социального жизнеустройства будущего нам часто приходится оглядываться на культурно-историческое наследие, которым мы сегодня располагаем. При всей его важности на одном только собственном опыте формировать свое социальное будущее будет чрезвычайно сложно. Мы не можем развиваться каким-то своим особым путем. Абхазия – это маленькая страна, и она очень зависима от внешнего мира, и прежде всего от России. Для нас важно знать, в каком направлении развивается сегодня внешний мир. Но Россия, судя по всему, пока стоит на перепутье. Выбор той или иной политической доктрины, как видно, еще не означает, что соответственно ему меняется и ценностная ориентация общества, менталитет и ментальность людей. Будучи на стыке Запада и Востока, придерживающихся полярных моделей социального развития, Россия не свободна от их влияния. Запад, как известно, исповедует сегодня либеральное мировоззрение, в основе которого лежит индивидуальное начало. Человек в условиях современной техногенной цивилизации ориентирован в конечном итоге на потребление и наслаждение. Последние для него являются высшей ценностью и составляют смысл его бытия. Причем используемая здесь технология жизнеобеспечения развивается человеком таким образом, чтобы он мог постоянно наращивать свой капитал при минимуме затрат на его производство. Этим вызван примат материальных ценностей над духовными, экономики над культурой в жизни Запада.
{div width:320|height:230|float:left}{module Восток}{/div}Противоположной модели социальной организации придерживается Восток. В основе этой модели лежит консервативное мировоззрение. Его социальная максима состоит не в изменении (преобразовании) сложившейся формы жизни, а в ее сохранении (повторении). Сам социум организован здесь на коллективистском начале, в котором свобода индивида ограничена и подчинена интересам групповой солидарности. Формирование самой групповой солидарности происходит здесь на базе прежде всего духовной общности людей. Потому примат духовных ценностей над материальными, культуры над экономикой стал традиционной нормой жизни для восточных обществ. В конкурентной борьбе с Западом сила Востока состоит не в наращивании военно-технического потенциала, а в генерировании собственно человеческих ресурсов. Трудно смоделировать здесь третий путь развития, хотя история в будущем может внести свои коррективы. Правда, теоретически третий путь можно осмыслить как синтез либерального и консервативного, индивидуального и коллективного, материального и духовного, но это уже из области мифотворчества. В действительности же России придется сделать свой выбор. Но это, видимо, долгий и мучительный процесс. Очевидно, что выбор Россией своего пути развития во многом зависит от динамики взаимоотношений Запада и Востока. В то же время Россия обладает огромным ресурсным, а не только углеводородным, потенциалом. Сможет ли она воспользоваться этим потенциалом - покажет будущее. Пока же можно сказать лишь то, что дальнейшая индивидуализация человека в российском обществе стала уже серьезной угрозой самому его существованию. Это стало угрозой и для нас.