Война – это война
Александр Храмчихин

Специально для портала devec.ru

Александр Храмчихин– заместитель директора Института политического и военного анализа

Идущие сегодня войны на Украине, в Сирии, Ливии и Йемене, дают большую пищу для размышлений о тенденциях в развитии военного искусства. Вполне естественно, что по этому поводу уже написано очень много. В частности, неким общим местом стал термин «гибридная война», который особенно часто применяется к конфликту на Украине. Пропагандисты обеих сторон уже тысячи раз повторили фразу типа «Россия (Запад) ведет против Запада (России) гибридную войну».

До этого на протяжении почти двух десятилетий таким же общим местом был термин «борьба с международным терроризмом». При этом так и не удалось определиться даже с тем, кто такой и что такое этот «международный терроризм», а под борьбу с ним стали подгонять абсолютно всё. Даже учения СЯС (Стратегические ядерные силы)  с некоторых пор считаются «антитеррористическими». По-видимому, именно в связи с доведением данного термина до полного абсурда и до утраты им всякого смысла понадобился новый термин. Не менее абсурдный и бессмысленный.

Собственно, как и у «международного терроризма», у «гибридной войны» нет даже строгого определения. Чаще всего, под этим подразумевается некое сочетание классической войны, мятежевойны, информационной (в т.ч. кибернетической) войны, экономической войны и дипломатии. Также сюда принято включать «войну без объявления войны». При этом совершенно непонятно, что здесь нового и для чего понадобилось выдумывать звучный, но бессмысленный термин?

Что нового, например, в сочетании классической войны с мятежевойной, в поддержке своих партизан и «чужих» сепаратистов? Не таким ли сочетанием была война против Наполеона, в которой русская армия использовала армейские партизанские отряды и поддерживала крестьянские, а англичане поддерживали испанских партизан? Чрезвычайно широко все воюющие стороны использовали сочетание классической войны с мятежевойной во время Второй Мировой. Даже СССР и Япония, хотя между собой формально не воевали, при этом, однако, засылали друг к другу диверсионные группы и вполне открыто выращивали у себя партизан-сепаратистов (японцы – из русских эмигрантов, СССР – из китайцев и корейцев). После Второй Мировой подобные вещи вообще стали абсолютной нормой. Как и война без ее объявления. После Корейской войны вообще, кажется, никто никому войну официально не объявлял, хотя войн были сотни. Например, США сбросили на Северный Вьетнам больше бомб, чем на Германию в 1942-45, но войну ему не объявляли. Если вернуться в XIX век, то можно вспомнить, что одновременно с Отечественной войной 1812 г. Россия вела войну с Персией (1804-13 гг.). Против Наполеона Россия и Великобритания были союзниками, при этом, однако, Лондон вполне открыто поддерживал Персию против России. Во время многолетней Кавказской войны те же Великобритания, Персия, а также Турция весьма активно поддерживали горцев против России, не объявляя ей при этом войну и даже не разрывая дипломатических отношений. Если пройтись по всей мировой истории, без хронологических и географических ограничений, подобных примеров можно будет привести многие сотни.

Что нового в информационной и психологической войне? Сколько есть война традиционная, столько она дополняется войной информационной и психологической. Это настолько очевидно, что даже нет смысла что-то доказывать. В частности, важнейшей ее составляющей всегда была дезинформация противника в сочетании с военной хитростью. Ярчайшим примером этого является эпизод междоусобных войн в Китае в III в. Выдающийся полководец Чжугэ Лян оказался в городе Сичэн с гарнизоном всего 2,5 тыс. чел., к которому внезапно подошло войско противника численностью 150 тыс. чел., причем руководил им другой выдающийся полководец, Сыма И. Чжугэ Лян приказал открыть все городские ворота, а нескольким солдатам, переодетым в гражданскую одежду – подметать землю у открытых ворот. Сам Чжугэ Лян уселся на городской стене и стал играть на цитре. Эту картину и увидели разведчики Сыма И. Тот им не поверил и сам поехал посмотреть на Сичэн. И увидел то же самое. После чего приказал отступать. Сын Сыма И оказался проницательнее отца и сказал:

– Наверняка у Чжугэ Ляна не было воинов, потому он и разыграл эту сцену. Отец, почему вы отвели войско?

Сыма И отвечал:

– Чжугэ Лян известен своей предусмотрительностью и осторожностью. Еще никогда он не предпринимал ничего рискованного. Сегодня ворота города были широко открыты. Это определенно указывает на подвох. Если бы мои войска вступили в город, они, конечно, пали бы жертвой стратагемы. Предпочтительно было побыстрее отступить.

И все войско Сыма И ушло. Чжугэ Лян, имевший в 60 раз меньше воинов, выиграл с помощью блестящей информационной операции.

В каком-то смысле информационной операцией можно считать «впаривание» греками троянцам знаменитого коня.

Таким образом, информационным войнам почти столько же лет, сколько войнам вообще. И, как войны вообще, информационная война видоизменяется по мере развития технических средств. Например, совершенно новым ее аспектом в ХХ в. стала РЭБ (радиоэлектронная борьба).

Психологические операции также известны с глубокой древности. Сломить волю противника, «распропагандировать» его войска и население, манипулировать их сознанием, внести в их ряды раскол по политическому, конфессиональному, национальному признаку пытались все и всегда. В настоящее время роль психологических операций возросла колоссально, по сути, именно они сегодня очень часто подразумеваются под всем понятием «информационная война». Столь существенный рост значения психологических операций объясняется двумя основными причинами. Во-первых, в связи с заметным ростом благосостояния людей в большинстве стран мира, резко уменьшается желание умирать и появляется желание заменить настоящую войну ее «суррогатами». Во-вторых, технологический прогресс создает совершенно новые возможности для воздействия на «умы и сердца».

Первый качественный скачок в этой области произошел в конце XIX – начале ХХ вв. в связи с появлением массовой печати, при том что армии тоже стали массовыми и поистине народными. Печатные СМИ начали оказывать весьма существенное влияние на ход боевых действий, что проявилось во время Первой мировой. Затем к печати добавилось массовое радиовещание, которое повлияло на ход Второй мировой.

Вторым качественным скачком стало появление массового телевидения, воздействие которого на сознание людей гораздо сильнее, чем у прессы и радио вместе взятых. Быстрее всего телевидение развивалось в США, поэтому логично, что именно американская армия стала его первой жертвой. Во время Вьетнамской войны на поле боя ВС (вооруженные силы) США не проиграли, хотя и не выиграли, между сторонами сложился классический стратегический пат. Но «дикари» из вьетнамских джунглей с блеском разгромили американцев их оружием на их территории. Американское телевидение на протяжении всей войны давало из Вьетнама «картинку», из которой обыватель делал однозначный вывод: война для США, во-первых, позорная, во-вторых, она безнадежно проиграна. Реальная ситуация на поле боя никого не волновала, поэтому война действительно была Америкой позорно проиграна. Собственному телевидению, коим прекрасно воспользовался противник.

Абсолютно аналогичная ситуация случилась в России во время первой войны в Чечне. Несмотря на катастрофическое ее начало, уже к лету 1995 г. федеральные силы практически разгромили боевиков. Но последних с такой яростью поддерживали почти все российские СМИ, что это, в конечном счете, привело армию к поражению. Т.е., как это бывает почти всегда, «борьба за мир» привела к затягиванию войны и значительному увеличению количества ее жертв.

 

Затем США в Ираке (имеется в виду кампания 1991 г.) и Россия во второй чеченской извлекли уроки из своих поражений и создали совершенную другую информационную картину этих войн, обеспечив себе поддержку, по крайней мере, собственного населения.

Информационная война в форме психологических операций стала основой победы Запада над СССР в холодной войне. Психологические операции активно вели обе стороны, но Запад переиграл Москву полностью. Советская пропаганда была слишком лжива, неповоротлива, порой просто глупа, ей с определенного момента совершенно не верили не только за рубежом, но и в собственной стране. Одни только экономические проблемы СССР бы не погубили, его убило, в первую очередь, полное психологическое отторжение власти КПСС от населения, в чем очень большую роль сыграла западная пропаганда при полном неприятии собственной пропаганды.

Третьим качественным скачком в развитии психологических операций стало появление интернета, а затем, в дополнение к нему, различных дешевых мобильных электронных устройств, по сути, делающих каждого человека потенциальным журналистом и потенциальным участником информационных и психологических войн.

Таким образом, в сочетании с социальными трансформациями и глобализацией, новые технические средства в информационной сфере создали огромные новые возможности, позволяя воевать не только без объявления войны, но и без стрельбы вообще. Ну, так ведь и военная техника за тот же период прошла через массу качественных скачков и технологических революций, только от этого война не перестала быть войной.

И уж совсем абсурдно видеть новизну в использовании в войне экономических и дипломатических методов. Например «континентальная блокада Англии» Наполеоном не  была экономической войной? Или подводная война Германии против англосаксов в ходе обеих мировых войн? А взаимное забрасывание друг друга фальшивыми деньгами противника во время Второй Мировой (особенно активно этим занимались англичане и немцы)? Тут примеров в мировой истории даже не сотни, а тысячи. А дипломатия – это просто по определению неотъемлемая часть войны, ибо «война есть продолжение политики иными, насильственными средствами».

Таким образом, ничего принципиально нового в нынешних войнах нет, поэтому термин «гибридная война» не имеет никакого смысла. Либо надо заявить, что практически все войны в истории человечества были гибридными. Что, опять же, делает термин бессмысленным, поскольку если некий признак присущ всему данному типу объектов, то выделять его нет необходимости. «Гибридная война» - это примерно то же, что «одноглавый человек».

В связи с этим возникает вопрос, почему столь бессмысленный термин возник? Скорее всего, как было показано в начале статьи, изначально он стал заменителем сильно износившейся «борьбы с международным терроризмом» применительно к войнам, которые вели США и их союзники на Ближнем и Среднем Востоке. Использование же его для описания украинского конфликта стало следствием шока, который испытал Запад от действий России, которую он давно списал со счетов не только как глобальную, но даже как региональную силу. Для объяснения своей неготовности и неспособности на эти действия отреагировать была срочно придумана теория, что Россия показала нечто принципиально новое и ранее невиданное в военном искусстве. Отечественные же пропагандисты с удовольствием подхватили термин и «вернули» создателям.

На самом деле, то, что происходит сегодня, очень напоминает триумф классической войны, которую, вроде бы, уже совсем «отменили» в пользу высокотехнологической войны и мятежевойны.

В высокотехнологичной и сетецентрической войне нет «ничего плохого, кроме хорошего». Гарантированно поражать цель с первого выстрела – мечта военных с того момента, как появилось само понятие стрельбы. Если развитие технологий дает возможность создать высокоточные боеприпасы, они будут созданы обязательно. Рассеивание «тумана войны», т.е. получение максимума информации о противнике, а также безупречная работа собственных систем связи и управления – мечта военных с того момента, как появилось само понятие войны. Если развитие технологий позволяет достичь максимальной ситуационной осведомленности, а также объединить собственные ВС в единую сеть – это тоже будет сделано обязательно. Всё это придает армии совершенно новые возможности, спорить здесь просто не о чем. Только не надо ничего абсолютизировать и доводить до абсурда. Ведь мы уже успели пронаблюдать эволюцию данной концепции от триумфа первой иракской войны через «задавливание массой» в Югославии и «избиение младенцев» в ходе классической фазы второй иракской войны к позорному фарсу в Ливии. Если в первой иракской войне доля высокоточных боеприпасов, применяемых коалицией, была достаточно незначительна, а ни о какой сетецентричности еще и речи не было, при этом был наголову разгромлен чрезвычайно сильный противник в лице тогдашних ВС Ирака, то в Ливии 20 годами позже применялись только высокоточные боеприпасы, противник был чрезвычайно слаб, но натовская авиация не добилась вообще ничего (Каддафи был свергнут путем подкупа союзных ему племенных вождей и действий западных ЧВК – частных военных компаний).

Уже совершенно очевидно, что качество не отменяет и не заменяет количества, а средство поражения не должно быть дороже уничтожаемой им цели. Собственно, эти факторы непосредственно взаимосвязаны между собой. В рамках сетецентрической концепции информационные сети объединяют между собой «платформы», т.е. традиционную боевую технику (танки, самолеты, корабли и т.д.). Сеть кардинально повышает эффективность платформ, но от этого она не становится важнее платформ. Именно платформы по-прежнему первичны. Более того, именно платформы являются носителями тех самых высокоточных боеприпасов. При этом даже при 100%-ной точности их попадания (что в боевой обстановке почти невозможно) нельзя поразить больше целей, чем имеется боеприпасов. Уже поэтому фактор количества никуда не делся.

Кроме того, как платформы, так и средства поражения стоят денег. Если ваш боеприпас стоит столько же, сколько пораженная им вражеская платформа, значит в экономическом аспекте вы понесли одинаковый ущерб с противником. Можно, конечно, поставить вопрос так, что путем уничтожения платформы вы предотвратили тот ущерб, который она могла нанести вам. Но ведь и ваш истраченный боеприпас тоже никому больше ущерба не нанесет. И не кончатся ли ваши высокоточные боеприпасы (или деньги на них) раньше, чем у противника платформы, после чего он сможет нанести вам какой угодно ущерб. В ходе агрессии против Югославии в 1999 г. страны НАТО почти не понесли потерь, при этом, однако, их затраты на операцию оказались почти такими же, какой ущерб они нанесли Югославии. Однако в тот момент этого почти никто не заметил, потому что с количеством платформ и боеприпасов у НАТО еще никаких проблем не было, а суммарный экономический потенциал был почти на три порядка выше, чем у Югославии. Но в Ливии тупиковость подобного варианта стала очевидной. Поскольку США от ливийской кампании почти полностью устранились, для Европы война стала полным позором. Воюя без всякого противодействия ПВО противника, ВВС европейских стран НАТО за пять месяцев израсходовали практически все запасы своих очень дорогих боеприпасов, сожгли гигантское количество очень дорогого на тот момент керосина, при этом не смогли обеспечить своим ливийским союзникам победу на земле. Они даже не смогли выбить всю технику, имевшуюся у сил Каддафи, хотя эта техника была металлоломом, произведенным, в лучшем случае, в 80-е гг., к тому же безобразно эксплуатировавшимся. Именно потому и пришлось покупать вождей и задействовать ЧВК.

Таким образом, высокотехнологичность и сетецентричность, если довести их до абсурда, не гарантируют победы даже над слабым и архаичным противником. Если же армия европейского типа, т.е. высокотехнологичная, но оснащенная крайне незначительным количеством техники и панически боящаяся потерь, встретится в бою с армией, имеющей большое количество платформ (пусть и не очень новых) и хорошо обученный и высокомотивированный личный состав, то поражение европейцев практически гарантировано. Высокотехнологичность им совершенно не поможет. Именно поэтому круг противников, против которых готовы воевать европейцы, сокращается уже почти до нуля. Таковые теперь остаются только в Тропической Африке.

У американцев не только с качеством, но и с количеством техники и с мотивацией личного состава всё гораздо лучше, чем у европейцев. Тем не менее, они уже начали догадываться о том, что высокотехнологичность и сетецентричность, с одной стороны, безальтернативны, с другой стороны, никакой панацеей не являются. Например потому, что вся сетецентричность и очень значительная часть высокоточности могут быть одномоментно утрачены, если противник эффективно применит средства РЭБ. И это может стать сильнейшим шоком для американских военнослужащих, которые психологически не способны воевать без абсолютного технологического превосходства над противником, да и просто этому уже не обучены. Если в этом случае противник выставит много платформ, пусть и несколько уступающих в качестве американским, он вполне может рассчитывать на успех. А если перед ВС США окажется противник, также являющийся высокотехнологичным и сетецентрическим, то получится классическая война на новом уровне, в которой, как было и до высокотехнологичности, решающими факторами станут количество техники, уровень боевой и морально-психологической подготовки личного состава.

 

Как известно, никакое оружие, включая ядерное, никакая технология не стали чьей-то монополией на хоть сколько-нибудь продолжительное время. Поэтому и термин «высокотехнологичная война» в его нынешнем понимании в обозримом будущем утратит смысл. Ведь, например, Вторая Мировая была чрезвычайно высокотехнологичной по сравнению с Первой Мировой и просто космической по сравнению с Наполеоновскими войнами, тем не менее, никто ее так не называет. Сегодня всего лишь происходит переход классической войны на очередной технологический уровень. Будет еще, как минимум, один такой переход – когда произойдет массовая роботизация ВС. Именно этот переход может стать последним, но это уже другая тема.

Не менее интересную трансформацию переживает мятежевойна.

Сам по себе факт доминирования в последние полвека мятежевойны над обычной войной сомнений вызывать не может: почти во всех нынешних войнах хотя бы один участник является негосударственным субъектом. Это прекрасно вписывается в современную тенденцию тотального разгосударствления всего, чего можно и чего нельзя. Именно поэтому так популярны сегодня ЧВК, вытесняющие регулярные государственные армии. К тому же прекрасно известно, что для регулярной армии воевать против партизан гораздо сложнее, чем против другой армии, что дополнительно стимулирует негосударственные субъекты воевать против государственных.

Однако в последнее время здесь начинает наблюдаться весьма интересная тенденция – негосударственные субъекты всё чаще начинают воевать как регулярные армии, т.е. вести не партизанскую, а вполне себе классическую войну, чем во многом уничтожает сам смысл понятия «мятежевойна».

Так, в 2011 г. в Ливии обе стороны воевали совершенно одинаково, чисто классическими методами. То, что внедорожники «Тойота» с пулеметами, ЗУ-23 и ПТРК использовались в боях гораздо более широко, чем бронетехника, объяснялось лишь нехваткой у ливийцев бронетехники из-за ее крайнего износа. В Сирии мятежники всех мастей, захватив немало техники сирийской армии, также очень быстро перешли от партизанских методов ведения войны к классическим. Ни малейшей партизанщины не было и нет на Украине, гражданская война там на 100% носит классический характер – армия против армии, бронетехника и артиллерия против бронетехники и артиллерии. В полной мере сказанное относится и к йеменским хуситам – у них также есть полный спектр наземной техники, которую они используют в боях против правительственных войск и «аравийской коалиции». Во всех случаях проблемы у повстанцев лишь с авиацией. Она остается монополией правительственных сил на Украине и в Сирии, в Йемене ее заменяют ВВС «аравийской коалиции». Впрочем, у хуситов в ответ есть замена авиации – тактические ракеты Р-17 («Скад») и «Точка», которые они применяют очень эффективно.

Неким апофеозом перехода мятежевойны в классическую форму оказался феномен «Исламского халифата».

Предшественник «халифата», «Аль-Каида» стала олицетворением самого понятия мятежевойны и, по сути, синонимом понятия «международный терроризм». Это сетевая структура, которая «везде и нигде», не имеет никакой контролируемой территории и даже не пытается создавать хотя бы какое-то подобие государственных институтов. Подобное устройство организации казалось залогом ее успеха. Тем не менее, за полтора десятилетия тем странам, которые были главными целями исламского терроризма – США, России, Израилю – удалось (в первую очередь – чисто силовыми методами) либо полностью подавить, либо минимизировать и маргинализировать терроризм на своих территориях. «Аль-Каида» до сих пор действует в Сирии (в лице «Джебхат-ан-Нусры»), Йемене, Алжире, Нигерии. Тем не менее, «того здоровья уже нет». Кризис структуры был очевиден давно, появление «халифата» стало самым ярким его проявлением.

«Исламский халифат» (или «Исламское государство», что одно и то же) оказался полной противоположностью «Аль-Каиды». Он именно государство с территорией и всеми положенными институтами, строительству которых уделяется очень большое внимание. Да, это государство откровенно преступное и полностью тоталитарное, но, тем не менее, это государство. Нацистская Германия тоже была откровенно преступной и глубоко тоталитарной, но никто не сомневается в том, что это было в высшей степени полноценное государство.

Одним из государственных институтов «халифата» является армия. Захватив много техники в Сирии (не только у сирийской армии, но и у разнообразных оппозиционных группировок, особенно «умеренных прозападных») и еще больше в Ираке, чья армия, по сути, распалась, «халифат» создал полноценные сухопутные войска, оснащенные большим количеством бронетехники и артиллерии. Только с авиацией у «халифата» проблемы. Тем не менее, он ведет нормальную классическую, а не партизанскую и не террористическую войну. Теракты с помощью смертников иногда тоже используются, но это, по сути, лишь некий специфический «заменитель спецназа», а отнюдь не основной и, тем более, не единственный способ ведения «халифатом» боевых действий. Либо вообще действия энтузиастов-одиночек, относящихся к «халифату» лишь декларативно. Война против «Исламского халифата» – это уже не борьба с терроризмом. Это именно нормальная война, которую надо вести всерьез и с полным напряжением сил. Только почти никто не хочет этого признавать.

То, что классическая война «армия против армии» ушла в прошлое, стало в последние годы чуть ли не общим местом. Уже почти аксиомой считаются утверждения типа «никогда больше не будет крупномасштабных танковых сражений». При этом доказательство у подобных утверждений, по сути, одно – то, что таких сражений давно не было. Мягко говоря, это доказательство не кажется убедительным.

На самом деле, ситуация прямо обратная: классическая война не просто никуда не делась, ее значение лишь возрастает.

Многочисленные кадры из Ирака и Йемена подтвердили то, о чем мы все догадывались, но боялись произнести вслух – «Абрамсы» и «Брэдли» горят и взрываются от попадания ПТУРов ничуть не хуже, чем Т-72 и БМП-2. Одновременно все нынешние войны на Украине, на Ближнем Востоке и в Африке подтвердили и то, что как бы хорошо не горела бронетехника (независимо от места ее изготовления), но обойтись без нее совершенно невозможно. Нет ей никаких, даже чисто теоретических заменителей. О чем тоже можно было догадаться. Во время Второй Мировой танков было уничтожено значительно больше 100 тысяч, но вывод из этого факта был сделан один – танков нужно как можно больше и как можно лучшего качества. С тех пор в этом плане, на самом деле, ничего не изменилось.

Более того, последние военные конфликты показали, что нужно избавляться от фетишизации авиации, которая стала очередным общим место после «Бури в пустыне» и Югославии-99. Многомесячная операции ВВС европейских стран НАТО в Ливии не принесла им, по сути, ничего, хотя было истрачено несколько тысяч высокоточных боеприпасов, а противник вообще не имел ПВО. Свергнуть Каддафи удалось лишь с помощью спецоперации. В гражданских войнах на Украине и в Сирии правительственные войска обладают монополией на применение авиации, но им это не помогает. И те, и другие формально имели более 500 боевых самолетов и вертолетов, но все – еще советского производства, крайне изношенные и уязвимые от наземной ПВО. Поэтому украинская авиация иссякла всего через четыре месяца войны, сирийская хоть и летает до сих пор, но ее влияние на ход войны весьма ограничено. И даже российская авиация коренного перелома пока не обеспечила, она всего лишь спасла Асада от скорого краха. Гораздо более современные самолеты натовско-арабской коалиции, якобы воюющей против «Исламского халифата», победы над этим образованием также не принесли (впрочем, скорее всего, они и не собирались побеждать). Многочисленные и очень современные самолеты американского производства ВВС «аравийской коалиции» (у самих США F-15 и F-16 гораздо старше, чем у Саудовской Аравии и ОАЭ) убили в Йемене несколько тысяч мирных жителей, но не обеспечили победу над хуситами и не спасли собственные сухопутные войска от очень серьезных потерь в людях и технике. Из всего этого, разумеется, ни в коем случае не следует, что авиация бесполезна, из этого следует, что одной авиацией войны не выигрываются. Они выигрываются, как и раньше, на земле.

В связи со всем этим нам надо окончательно, бесповоротно и навсегда забыть некогда очень популярный тезис о том, что Российская армия должна быть «маленькой, профессиональной, ориентированной на борьбу с международным терроризмом под прикрытием ядерного зонтика». К счастью, мы не успели ступить на этот самоубийственный путь и уподобиться Европе, которая добровольно лишила себя военной силы, решив, что большой войны больше никогда не будет. На самом деле, Российская армия, как и всегда раньше, должна быть большой, призывной (точнее – смешанной) и ориентированной на классическую войну «армия против армии», причем по всем азимутам. Ядерный зонтик, разумеется, абсолютно необходим, при этом он, на самом деле, никакой гарантией ни от чего не является (это отдельная тема). Противопартизанскую и антитеррористическую войну на собственной территории должны вести Внутренние войска (иначе непонятно, для чего они вообще существуют). ВС тоже должны уметь вести подобные операции (особенно ВДВ, спецназ и фронтовая авиация), но это ни в коем случае не должно быть их главной задачей.

 

К счастью, Россия не успела заболеть «авиационным фетишизмом», поэтому нет необходимости от него излечиваться. Основой наших обычных сил должны остаться сухопутные войска. В них должно быть много танков и БМП на танковых шасси. Т.е. необходимо развивать семейство «Армата», пожертвовав ради них «Курганцем» и «Бумерангом», в которых нет никакой необходимости. Артиллерия, в т.ч. реактивная, осталась «богом войны», что подтвердили события на Украине, поэтому ее тоже должно быть много. Авиация должна обеспечивать наземные операции, а не заменять их. Можно при этом только порадоваться тому, что она получает ценнейший боевой опыт в Сирии, где, как раз, и обеспечивает наземные операции.

Что касается высокотехнологичности и сетецентричности, здесь Россия обладает «преимуществом отсталости», т.е. имеет возможность учитывать чужие ошибки. В частности, осознать, что качество ни в коем случае не отменяет и не заменяет количества, а боеприпас не должен быть сопоставим по цене с целью. Главное же то, что нам высокотехнологичность и сетецентричность нужны не для превращения войны в компьютерную игру и «избиения младенцев», т.е. многократно более слабых противников, а для войны с «себе подобными», т.е. армиями также большими, высокотехнологичными и сетецентричными. Именно к таким предельно тяжелым и жестоким войнам необходимо готовить личный состав. При этом необходимо максимально развивать и совершенствовать те классы вооружений, в которых мы наиболее сильны и которые дадут нам очень большое асимметричное преимущество в высокотехнологичной войне – наземную ПВО и средства РЭБ (а в ВМФ – подводный флот). Вообще, очень важно не копировать никого из основных потенциальных противников, а быть асимметричными по отношению к ним, развивая уже имеющиеся преимущества.

В связи со всем этим нельзя не затронуть «вечный» вопрос комплектования ВС рядовым и младшим командным составом. Этот состав можно разделить на 4 категории: призывники, контрактники, наемники, добровольцы. В подавляющем большинстве случаев, призывниками и контрактниками комплектуются регулярные ВС, наемниками – ЧВК, добровольцами – иррегулярные формирования, ведущие мятежевойну.

С точки зрения уровня боевой подготовки на первом месте из этих категорий находятся, конечно, наемники («дикие гуси», «псы войны»). Именно они являются истинными профессионалами военного дела. Что касается трех остальных категорий, то ранжировать их по уровню боевой подготовки невозможно, здесь всё зависит от конкретных случаев и условий. С точки зрения уровня мотивации на первом месте, разумеется, добровольцы, которые идут не просто служить, а воевать, причем за идею. Мотивация наемников тоже очень высока, но они воюют исключительно за деньги, т.е. их можно просто перекупить, чем они и опасны. Уровень мотивации призывников также должен быть высок, они отдают долг Родине (правда, далеко не всегда их самоощущение действительно является таковым). На последнем месте заведомо контрактники, которые приходят служить за деньги. Именно служить, чтобы эти деньги получать, но отнюдь не воевать, рискуя умереть (зачем тогда деньги?). Наемники идут на риск смерти сознательно из-за специфического психологического устройства, у контрактников оно совершенно другое, умирать они не собираются. Более высокой мотивация будет у того контрактника, который до этого отслужил по призыву. Кроме того, разумеется, нельзя забывать о том, что только с помощью призывной системы можно создать в стране значительный мобилизационный резерв на случай большой войны, особенно если идет речь о внешней агрессии.

Кадры из Йемена, демонстрирующие разгром саудовских войск хуситами, вызывает даже некоторое недоумение – а учили ли вообще саудитов воевать? Излишне говорить, что саудовская армия – «профессиональная», т.е. полностью контрактная. Перед нами очередное подтверждение того, что подобные ВС не имеют ни мотивации, ни подготовки и проигрывают в бою всегда, если только не имеют над противником подавляющего численного и, главное, технологического превосходства, как ВС США. Впрочем, у саудитов над хуситами тоже имеется абсолютное численное и технологическое превосходство. Но не помогает, ибо саудиты – «профессионалы». А против них воюют добровольцы, у которых не очень хорошо с техникой, но зато отлично с мотивацией. С другой стороны, призывная сирийская армия, которая сейчас де-факто стала добровольческо-призывной, демонстрирует просто феноменальную устойчивость в тяжелейшей гражданской войне.

Если страна воюет или считает высокой вероятность войны, то она может иметь только призывную армию, это совершенно очевидно. Отменив призыв из чисто популистских соображений (еще при Януковиче), Украина вернулась к нему сразу после того, как в стране началась гражданская война. Призыв на Украине идет не очень успешно, что обусловлено, мягко говоря, непростым психологическим состоянием украинского общества, но отчасти это компенсируется наличием добровольцев. В итоге боеспособность украинской армии оказалась гораздо выше, чем можно было ожидать, исходя из того катастрофического состояния, до которого ее довели все четыре предыдущих президента этой страны. Литва восстановила призыв, посчитав высокой вероятность агрессии со стороны России. В данном случае не имеет значения, насколько правы литовцы в оценке вероятности российской агрессии, речь о том, что если страна готовится реально воевать, армия должна быть призывной. Более того, призывная армия – это народная армия, она естественна для демократических обществ. На сегодняшний день мы имеем два примера референдумов о принципе комплектования ВС. Они прошли в 2013 г. в Австрии и Швейцарии, которым уж точно не угрожает никакая внешняя агрессия. Тем не менее, в обоих случаях население проголосовало за сохранение призыва. А в Норвегии, выбившейся из общеевропейских тенденций, в том же 2013 г. введен призыв даже для женщин.

В связи с заметным улучшением внутренней ситуации в ВС РФ, у нас разговоры о необходимости создания «профессиональной армии», к счастью, в последнее время почти прекратились. Стало окончательно ясно, что армия должна быть смешанной. При этом необходимо окончательно прийти к тому, что контрактником может быть только тот, кто отслужил полный год по призыву, а потом прошел жесткий дополнительный отбор.

Необходимо также целенаправленно добиваться понимания того, что воинская профессия принципиально отличается от всех остальных профессий тем, что подразумевает обязанность умереть по приказу Родины. Каждый потенциальный контрактник должен предельно четко осознавать, что именно за эту готовность Родина обязуется платить ему достаточно хорошие деньги. Поэтому контрактник не может выбирать себе место службы на территории страны или за ее пределами и не имеет права отказываться от участия в боевых действиях. Невыполнение приказа должно вести, как минимум, к немедленному увольнению из рядов ВС по дискредитирующей статье без всяких выплат, как максимум – к военному трибуналу.

В целом, последние военные конфликты в очередной раз подтвердили, что «профессионализация» армии более или менее равносильна ее ликвидации как реальной военной силы. Подобная армия становится неким симулякром, который не выдержит столкновения ни с каким серьезным противником.

Принцип комплектования ВС по-прежнему имеет очень высокое значение потому, что психологический фактор на войне остается важнейшим. По этой самой причине – только воинская профессия подразумевает обязанность умереть.

Соответственно, если граждане некой страны категорически не готовы умирать ни за какую идею, т.е. армия и общество в целом не готовы к сколько-нибудь серьезным потерям, то у такой страны, фактически, нет армии. Потому что ее невозможно применить даже для обороны.

Из-за значительного роста уровня жизни, не менее значительного снижения рождаемости и доминирования в обществе идеологии гедонизма, постмодернизма, толерантности и политкорректности именно такая беда произошла почти со всеми европейскими странами. Если в годы холодной войны Европа вынуждена была заниматься серьезным военным строительством, то после ее окончания европейцы сами себя убедили, что больших войн больше никогда не будет, а будет лишь «борьба с терроризмом» и миротворческо-полицейские операции в слаборазвитых странах. Поэтому произошел тотальный переход от призывных армий к контрактным, сильнейшее сокращение вооружений и техники, предназначенных для ведения классической войны, а также военных расходов в пользу социальных. При общем сокращении военных бюджетов произошел значительный рост расходов на содержание личного состава, поскольку даже в мирное время люди готовы служить лишь за очень большие деньги, а в военное – за огромные деньги, но при этом так, чтобы их всё равно ни в коем случае не убили. Кроме того, современная техника и высокоточные боеприпасы стали очень дорогими, поэтому Европа способна приобретать их в микроскопических количествах и совершенно не готова их терять: то, что полвека назад считалось расходным материалом, теперь стало буквально на вес золота. В итоге Европа уже сейчас перестала быть реальной военной силой. Переориентация с классической войны на «борьбу с терроризмом» привела к тому, что европейские армии теперь не могут ни вести классическую войну, ни бороться с терроризмом.

США обладают огромным военным потенциалом, выше там и психологическая готовность общества к войне. Тем не менее, хотя и с заметным отставанием Америка движется по описанному выше европейскому пути. В частности, Пентагон уже официально объявил, что США больше не будут вести никаких наземных войн, даже ограниченных типа иракской или афганской. Разве что спецоперации.

По всем этим причинам «сильнейший в мире военный блок» НАТО превратился в чисто виртуальную величину. Его суммарный военный потенциал формально очень велик, хотя и продолжает неуклонно сокращаться, но бесполезен – альянс готов его применить только в том случае, если заведомо не подразумевается сопротивления и потерь. Причем «точка невозврата» явно пройдена, ведь сломать сложившиеся психологические установки в западных обществах невозможно, да никто и не собирается этого делать. Наоборот, вышеупомянутые постмодернизм, толерантность и политкорректность на сегодняшнем Западе стали таким же «единственно верным учением», каким в СССР считался марксизм-ленинизм.

Всё сказанное прекрасно подтвердилось в связи с украинским кризисом. Антироссийская истерия на Западе стала, в первую очередь, отражением паники. В НАТО совершенно серьезно испугались российской агрессии, понимая, что отразить ее неспособны. При этом, однако, никаких реальных усилий по изменению ситуации предпринято не было. И в 2014, и в 2015 гг. в НАТО продолжились общие сокращения вооружений и военных расходов. Не принято ни одной новой военной программы, не сформировано ни одной новой воинской части. «Меры по защите Восточной Европы» с переброской в этот регион нескольких пехотных батальонов или даже на ротационной основе (чтобы «воины» не перенапряглись в «прифронтовой зоне», т.е. в рижских и варшавских кабаках) носят откровенно гротескный характер.

Россия на бумаге гораздо слабее НАТО, но фактически – сильнее альянса. Наше качественное и количественное отставание в вооружениях и технике отнюдь не столь велико, как это принято считать, а по некоторым компонентам превосходство на нашей стороне. Особенно учитывая тот факт, что в последние 3-4 года Россия производила больше техники, чем всё НАТО (включая США). Более того, очень часто применение старых «тупых», но зато предельно дешевых боеприпасов обеспечивает тот же эффект, что и высокоточные боеприпасы НАТО, при несравненно более низких затратах. Главное же в том, что ВС РФ могут быть реально применены, причем в очень значительных масштабах и в войнах любого типа. Общество и сама армия к этому вполне психологически готовы. Т.е. в распоряжении России есть силовой инструмент, у НАТО – нет.

В итоге, как показали события на Кавказе, на Украине, в Сирии, если некая страна (в т.ч. непризнанная) выбрала своим союзником Россию, то ей гарантирована реальная помощь и защита в критической ситуации. Если страна или оппозиционная группировка выбрала своим союзником НАТО, то ей гарантировано жестокое избиение со стороны России при полном отсутствии помощи со стороны «самого мощного альянса в истории». Сохраняющийся в мире, в т.ч. на постсоветском пространстве, культ НАТО всё больше напоминает религиозный. Именно потому, что он прямо противоречит очевидным фактам. Впрочем, у этого культа очень опытные жрецы. Не только в Вашингтоне и Брюсселе (их мотивация очевидна), но и в Москве (нашему руководству очень нужен внешний враг в качестве «пугала» для своего населения). При этом необходимо отметить, что Москва, продолжая рассказывать о натовской военной мощи, тем самым наносит вред самой себе. Как показывают всё те же примеры Грузии, Украины, Сирии, не только обыватели, но и люди, облеченные властью, очень часто мыслят мифами и штампами, а не фактами. Раздувая натовский миф, Москва сама подталкивает в сторону НАТО некоторые страны, которые, если бы смотрели правде в глаза, могли бы стать нашими союзниками.

Россия внезапно и скачкообразно перешла в последние годы в новое геополитическое качество, поскольку готова задействовать силовой инструментарий, в отличие от ослабевшего западного «гегемона». При этом не надо обольщаться – переход в новое качество обусловлен, в первую очередь, не нашими успехами, а грубыми ошибками Запада. Большая опасность в том, что наш традиционный неизживаемый «западноцентризм» может привести и к повторению западных ошибок, которые у нас по инерции примут за «передовой опыт цивилизованных стран». Нельзя жертвовать количеством ради качества и, самое главное, нормальной армией ради «компактной профессиональной». Нельзя забывать о том, что самая дорогая для страны армия – та, на которой экономят. И вообще, нельзя придумывать себе очередное «единственно верное учение» вопреки здравому смыслу.

Источник: devec.ru