Начиная с 1986 года экономисты, ломавшие голову над реформами в СССР, стали собираться на семинары. Первая такая встреча состоялась в пансионате «Змеиная горка» в Ленинградской области. В семинарах участвовали две группы специалистов – московская, в которую входил Егор Гайдар, и ленинградская, которую представлял, в частности, Анатолий Чубайс. Они обсуждали разрастание финансового кризиса в Советском Союзе, реформирование банковской системы, проблему прав собственности.
По воспоминаниям Виктора Алксниса, будущий реформатор скорее был сторонником «РЕГУЛИРУЕМОЙ ГОСУДАРСТВОМ рыночной экономики и был категорическим противником стихийного рынка образца XIX века, который он «успешно» построил в России».
Со временем взгляды Егора Гайдара эволюционировали от представления о необходимых переменах в экономике СССР до уверенности в том, что саму эту экономику следует демонтировать как не имеющую права на существование. Уже в 1988 году участники семинара договорились до того, что крах СССР неизбежен. Гайдар, как он утверждает, пришел к этой мысли позже – только в 1990 году, после отказа от программы «500 дней», предложенной Шаталиным и Явлинским.
Окончательное и бесповоротное решение идти во власть Гайдар принял в августе 1991 года, в дни путча. Тогда он покинул КПСС, в рядах защитников Белого дома познакомился с Геннадием Бурбулисом, который и убедил Ельцина доверить реформы именно ему. К этому времени команда Гайдара была фактически сформирована: почти весь «классический состав», включая и Чубайса, и Авена, участвовал в семинаре в венгерском Шопроне в июле 1990 года, а весной 1991-го – в конференции во Франции. С сентября 1991 года эта команда разрабатывала реформы уже на 15-й даче в Архангельском.
Считается, что Гайдар повел себя мужественно, возглавив реформы. В либеральной среде бытует такая героическая легенда о том, что все ушли, а Мальчиш-Кибальчиш остался. «Гайдар был человек крайне мужественный… Его очень легко можно представить на капитанском мостике, когда корабль сел на мель и тонет. И он дает команды. Ему это очень просто давалось, он был очень смелый», – живописует коллегу Петр Авен в интервью журналу «Forbes».
Так же себя воспринимал и сам Гайдар. Поэт и эмигрант Наум Коржавин однажды передал рассказ одного из американских экономических советников о том, как они, собравшись «лечить» российскую экономику, «вскрыв тело “больного» на операционном столе, с удивлением обнаружили, что внутренние его органы устроены совсем не так, как их учили в университетах. Этого было достаточно, чтобы большинство иностранных молодых специалистов отказалось от участия в престижном эксперименте и уехало». А Гайдара удержало научное любопытство.
«Вы действительно считаете, что если бы в условиях экстремального кризиса конца 91 – начала 92 года мы поступили так, как описываемые вами американские экономисты, дело пошло бы лучше?», – патетически воскликнул тогда реформатор.
На самом деле вся эта история с незаменимым Гайдаром у руля – миф, сказка все про того же Мальчиша-Кибальчиша. Ее для собственной реабилитации придумала кучка либералов, проводивших эти реформы и/или что-то в результате оных поимевших. В стране существовал мощный класс компетентных советских руководителей, работавших в реальной экономике, которых Гайдар, Чубайс и Кох насильно вытесняли даже из отраслей, из руководства предприятиями, как ненавистных «красных директоров».
Были вполне готовые проводить реформы Григорий Явлинский, Станислав Шаталин, Аркадий Вольский, Юрий Скоков и много кто еще. Но Ельцин с хорошо известным упрямством прораба провел во власть Гайдара. Тому было несколько причин. Чудакова пишет об этом так: «Ельцин устал от тех, про кого в России говорят – «мужик»: «отличный мужик», «настоящий мужик». Устал от их мата, густо покрывающего поле любой беседы… И вот перед ним был тот, к кому слово «мужик» совсем не прилипало»… Как и все интеллигентские представления о Гайдаре, эта версия придумана для эстетического применения – ради вычуры и красоты.
Во-первых, Гайдар пообещал Ельцину именно обвальный характер реформ. Постепенные преобразования, растянувшиеся на годы по тому же венгерскому сценарию, не могли бы удовлетворить уральского строителя, чудом прорвавшегося во власть. Не настолько суверенно там, во власти, он себя чувствовал. Ельцину нужно было экономическое чудо за полгода, которое он мог бы в пику коммунистам предъявить народу: вот, они не могли, а я – смог. Во-вторых, Гайдар посулил Ельцину крупную денежную поддержку со стороны Международного валютного фонда. А «американский обком» связывал такую поддержку со своим желанием видеть во власти исключительно тех людей, которые были бы ему выгодны для полной и максимально мстительной победы в холодной войне. США нужны были Козырев, Гайдар, Чубайс и Кох, чтобы организовать в новой России распродажу активов, утечку военных технологий, обнищание и смертность населения, разгул криминала и войну. Все это Гайдар им обеспечил.
Сверхсмертность – как в блокадном Ленинграде
Либерализация цен – без широкого общественного и экспертного обсуждения, без проведения разумной приватизации, без введения мер по сохранности сбережений граждан – была объявлена в январе 1992 года. Вечный круглый отличник и медалист, доктор экономических наук, как герой сказки «…и о его твердом слове» без колебаний встал на капитанский мостик. О самозваных докторах, «правительстве завлабов» профессор Колумбийского университета и лауреат Нобелевской премии по экономике Джозеф Стиглиц потом скажет: «Величайший парадокс в том, что их взгляды на экономику были настолько неестественными, настолько идеологически искаженными, что они не сумели решить даже более узкую задачу увеличения темпов экономического роста. Вместо этого они добились чистейшего экономического спада. Никакое переписывание истории этого не изменит».
В 90-е годы ученые экономисты нанесли стране чудовищный, по многим позициям невосполнимый ущерб. В результате реформ в стране вместо провозглашенной рыночной экономики была создана система, ориентированная на финансово-торговые спекуляции и растаскивание природного и созданного Советским Союзом богатства.
В результате либерализации цен и последующей гиперинфляции индекс потребительских цен с 1992 по 1995 год увеличился в 1187 раз. Из-за отсутствия финансирования рухнули наукоемкие производства, современные технологии были заброшены, экономика деградировала в техническом отношении. При этом прекращение финансирования научно-исследовательской и опытно-конструкторской деятельности аргументировалось академичным «невмешательством государства в экономику», которая якобы сама должна была все починить. «Ваши станки – дерьмо, никому не нужны; что надо – будем скупать за границей», – отрезал однажды Гайдар. Советская наука, к которой принадлежал сам реформатор, в 90-е была подвергнута фактическому уничтожению. Усердие, с которым доктор наук стимулировал деградацию специалистов, изумляет. Но пока закрывались НИИ, занимавшиеся технологиями, площадные болтуны, разглагольствовавшие о рынке и демократии, получали свои институты.
Страшнее всего философия невмешательства в экономику сказалась на социальном положении населения. «Экономический детерминизм» реформаторов требовал сокращения бюджетных расходов на образование, медицину, науку и другие отрасли социальной сферы. Немудрено, что реформаторами вообще была провозглашена достаточность для населения России обязательного семилетнего образования. Такая экономия на населении, разумеется, не приводила к экономии самого населения.
Катастрофическое ухудшение питания жителей России повлекло за собой резкий рост заболеваемости и смертности. Сверхсмертность за период 1991–2003 годов составила 4 млн человек – число, сопоставимое со сверхсмертностью в годы Великой Отечественной войны.
Число тяжких и особо тяжких преступлений в России вышло на рекордный уровень (свыше 1 млн 600 тыс. в год в 1994 году) и зашкаливало до 2001 года. Отказавшееся от всяких функций государство стимулировало воцарение в России особой, криминальной реальности, которая охватила все сферы – от крупного бизнеса и власти до армии и милиции.
