Печать

Почему Толстой начал играть в теннис
Джеральд Марзорати (Gerald Marzorati)

Несколько лет назад, собирая материалы для книги о попытке стать серьезным игроком в теннис, когда тебе, как в моем случае, уже за 60, я наткнулся на одну фотографию на веб-сайте, посвященном вопросам литературы. На ней на переднем плане был изображен пожилой человек с деревянной ракеткой в правой руке. Это был белый мужчина, с бородой в стиле патриархов Восточной Церкви. Он был одет — я даже не знаю, как сказать — возможно, для какой-то народной свадьбы. В подписи под этой фотографией было сказано, что на ней изображен Толстой. По другую сторону от сетки находилась женщина в кафтане, доходящем до лодыжек; может быть, это его дочь и наперсница Александра? А человек моложе Толстого, его партнер в парной игре (его лицо затемнено головой Толстого) — кто он?

Всех людей мне не удалось идентифицировать, и то же самое можно сказать о фотографе. Супруга Толстого София начала заниматься фотографией в конце 1880-х годов, и после нее остались сотни фотографий членов семьи Толстого, и поэтому были основания подозревать, что именно она и была тем фотографом. Однако на этой фотографии отсутствовала дата. Один из блогеров литературного портала The Millions увидел ее в твите, размещенном Элиф Батуман (Elif Batuman), сотрудником и автором этого портала. Сама Элиф Батуман изучала русскую литературу и писал о ней. Она, в свою очередь, обнаружила ее на фотохостинге Pinterest, где ее разместил кто-то из людей, связанных, если я не ошибаюсь, с Einaudi, с крупным итальянским издательством. Никто из них не смог предоставить мне ни дополнительную информацию ни относительно фотографии, ни о том времени, когда она могла быть сделана.

Но я подумал: Толстой должен был быть старше меня в тот момент, то есть это должно было быть на стыке веков. А затем я подумал: Толстой играл в теннис? Я просто должен узнать об этом больше (Возможно, я пытался таким образом отвлечься от книги, работа над которой шла ни шатко ни валко). Я смог найти еще несколько фотографий Толстого на корте. Одна из них была напечатана в книге «История тенниса по версии Бада Коллинза» (The Bud Collins History of Tennis) и была датирована 1896 годом — тогда Толстому исполнилось 68 лет. На этом снимке Толстой позирует в темной крестьянской рубахе из тонкого, похожего на холст хлопка и с поясом, а также в темных брюках, сапогах и казацкой шапке. Правой рукой он поддерживает свисающую вниз ракетку. А недалеко от его правого сапога, судя по всему, виднеется мяч. Его выражения лица — тщательно контролируемый гнев — явно свидетельствует о том, что он только что проиграл очко.

Что же заставило Толстого в таком возрасте начать заниматься теннисом? Или, другими словами, что привело его к этой игре? Когда ему было за сорок, он считал теннис причудливой роскошью, досугом нуворишей, чем-то малозначимым, неестественным, а еще детской игрой, вызывающей восторг у богатых взрослых, отказывающихся взрослеть. Нам известна его точка зрения на основании того, что сказано в 22-ой главе шестой части романа «Анна Каренина», над которым он работал в 1870-е годы, когда эта модная игра в «лаун-теннис» была разработана и запатентована майором Уолтером Уингфилдом (Walter Clopton Wingfield), офицером британской армии. Принято считать, что Уингфилд использовал несколько источников, разрабатывая правила для своей игры: проходящую в помещении и похожую на сквош английскую игру рэкетс (game of racquets); «реальный теннис», практиковавшийся при дворе Генриха VIII; французскую игру jeu de paume^; баскскую игру под названием пелота, а также бадминтон.

Первоначально Уингфилд называл свою игру «сферистикой» (sphairistike), что на древнегреческом языке означает «игра в мяч», однако более значимым примером его маркетинговой сообразительности является его идея относительно создания специального комплекта, состоявшего из ракеток, мячей, сетки, стоек и готового к отправке заказчику. В 1874 году, в первый год его участия в этом бизнесе, он отправил тысячи своих наборов — в английскую сельскую местность, в Филадельфию, штат Пенсильвания, и даже еще дальше. Один из этих комплектов — в воображаемом мире — оказался на «тщательно выровненном и убитом крокетграунде» рядом с домом толстовской героини Анны, оставившей своего мужа и сына и шокировавшей московское общество тем, что она стала жить со своим любовником Вронским, и именно в этом доме, как описано в романе, ее посещает Долли, жена ее брата, ее последняя настоящая защитница в том мире, от которого она отказалась — и который отказался от нее.

После формального обеда, утомившего и испортившего настроение Долли — в этой главе, как читатель догадывается, она представляет точку зрения Толстого, — гости направляются к теннисному корту и начинают играть. Вскоре оказывается, что в теннис играют преимущественно мужчины: они бегают, смеются, кричат и потеют в своих сюртуках. Набоков любивший теннис, любивший Толстого и, возможно, бывший величайшим знатоком «Анны Карениной», сделал заметку, которую я обнаружил в рукописи его «Лекций по истории русской литературы». «Вот интересная деталь: мужчины с позволения дам сняли свои сюртуки и продолжили игру в рубашках». Наблюдая за ними, Долли чувствует, как ее настроение ухудшается.

«Ненатуральность больших (людей), когда они одни, без детей, играют в детскую игру» огорчает ее. А игра в теннис наводит ее на мысль том, что те игроки, за которыми она наблюдает, также играют и за пределами корта — этот Вронский и его друзья представляют собой новый тип людей, это люди с буржуазными устремлениями, которые во всех аспектах своей жизни являются «актерами» и для которых любая окружающая обстановка является «театром». На основании всего этого можно подумать, что Толстой ненавидит теннис и все то, что, по его мнению, с ним связано. Но если это так, то не становилось ли его презрение более глубоким по мере его старения, отдаления от общества и погружения в глубокие размышления этического плана?

Я смог найти небольшую книгу под названием «Как живет и работает граф Толстой» (How Count Tolstoy Lives and Works), написанную П. А. Сергеенко — журналистом и современником Толстого — и опубликованную в английском переводе в 1899 году. Это доброжелательный и детальный портрет Толстого, когда ему было уже далеко за 60 — к тому времени он был национальной иконой и международным авторитетом, а сама книга состоит, преимущественно, из интервью, в которых Толстой размышляет о писательстве, искусстве, политике и крестьянской жизни.


Однако Сергеенко делает много из того, что можно считать ранними истоками «новой журналистики», и из его замечаний и описаний бесед вы получаете в реальном времени представление о все возрастающем моральном отношении Толстого к жизни, о его морализаторстве — речь идет о его желании отказаться от собственности (к ужасу его супруги), о вегетарианстве (он пил кофе с миндальным молоком!) и о его отказе от секса (в некотором роде). Все это можно считать составными частями его собственного варианта христианского спиритуализма, который был причиной его душевного кризиса, увеличения количества последователей «толстовства» и его конфликта с Православной церковью.


Посреди всей этой суеты оказывается теннис, хотя я не нашел упоминания об этом в современных биографиях Толстого, которые мне удалось найти. По словам Сергеенко, Толстой каждую неделю проводил очень много времени на корте, который он устроил в Ясной Поляне, в его поместье в 1600 гектаров, расположенном примерно в 200 километрах к югу от Москвы. Сам корт находился рядом с обсаженной березами дорогой, которая вела от возвышавшихся въездных ворот, и недалеко от дома, в котором было 32 комнаты. Сергеенко описывает игру после обеда, свидетелем которой он стал: игроки — среди них седой, с загорелыми скулами Толстой — бегали, били по мячу и кричали. «И нетрудно догадаться, что Лев Николаевич (Толстой) является страстным поклонником этой игры», — отмечает Сергеенко, поскольку эта игра «требует значительных мышечных усилий с его стороны. Он играет страстно и увлеченно, но не теряет самообладания. Его постоянная работа над собой чувствуется даже в его игре в лаун-теннис».


Еще одной ценной найденной мной книгой оказался второй том биографии Толстого, которая была опубликована в 1910 году и автором который является Элмер Моод (Aylmer Maude), который вместе со своей женой Луизой находился в дружеских отношениях с Толстым и который перевел несколько его романов и статей на английский язык. В своей книге под названием «Жизнь Толстого: последние годы» (The Life of Tolstoy: Later Years) Моод, который был на 30 лет моложе Толстого, рассказывает о том, что манера игры Толстого в теннис отличалась от того стиля с акцентом на сильные удары, который был характерен для мужчин в Англии в 1890-х годах.


 


В Ясной Поляне это все еще была игра майора Уингфилда: длинные розыгрыши мяча с использованием «свечей» и вращений мяча, подача выполнялась ударом ракетки снизу, и мяч пролетал на расстоянии около метра над сеткой, расположенной значительно выше, чем сегодня, когда ее высота в середине составляет около метра. Однако Толстой относился к игре серьезно: «Он был, скорее, близорук, однако быстрота его движений была просто поразительной, и он удивил меня тем, что выигрывал сет, когда я играл против него, хотя я имел привычку играть довольно часто и играл вполне сносно».


Проштудировав все эти старые сочинения, я из книги Батуман «Одержимые» (The Possessed) — она представляет собой увлекательный сборник статей о русской литературе и о тех, кто сильно в нее погружен — узнал о том, что «один профессор из Йельского университета», присутствовавший несколько лет назад на посвященной Толстому международной конференции в Ясной Поляне, рассказал об обращении Толстого в конце жизни к теннису. Я направил Батуман сообщение по электронной почте, и она сообщила мне, что имя этого профессора — Владимир Александров (Vladimir Alexandrov).


Я попытался в интернете найти его статьи, но ничего там не обнаружил. Но я, тем не менее, узнал о том, что профессор Александров в 2013 году опубликовал книгу под названием «Черный русский» (The Black Russian), о Фредерике Томасе (Frederick Thomas), который был сыном бывшего раба в Миссисипи, а затем стал богатым бизнесменом в царистской России. В своей автобиографической заметке на веб-сайте, посвященной этой книге, Александров написал: «Я был заядлым игроком в теннис до того, как начал работать над „Черным русским“. Но Фредерик Томас оказался таким удивительным характером… что теннис стал все больше казаться мне отвлечением от того дела, которым я хотел заниматься». Я решил его не беспокоить.


Мне не удалось найти высказываний самого Толстого об этой игре — ни в его дневниках, ни в других местах. Однако примерно в то же время, когда Толстой начал играть в теннис, он научился ездить на велосипеде. Его семилетний сын Ванечка умер за месяц до этого, и Толстой был сильно опечален. Московское общество велосипедистов-любителей бесплатно предоставило ему велосипед и уроки, которые проходили на дорожках сада в его имении. Ему это нравилось, и езда на велосипеде, как и игра в теннис, стала частью его обыденной жизни: он катался на велосипеде каждый день по завершении своих утренних дел.


Его занятия шокировали некоторых крестьян, а также, судя по всему, не вызывали одобрения у некоторых его друзей и последователей, которые считали езду на велосипеде глупым занятием и даже нехристианским: как это соотносится с отказом от материального мира, о котором он говорил? Ведь он духовный лидер, мудрец: чем он, вообще, занимается, когда крутит педали, как ребенок? Можно только себе представить, что они говорили о его игре в теннис.


Толстой рассуждает об подобных озабоченностях в своем дневнике. Когда я читал его дневник, меня поразило то, что Толстой защищал себя так, как Вронский мог бы написать в своем дневнике о послеобеденной игре в теннис за двадцать лет до этого, если бы он самокритично обсуждал свои поступки перед сном, хотя, на самом деле, он не принадлежал к такому типу людей. Толстой хотел тренировать свое тело. Ему нравилось пробовать новые вещи. Он увидел возможность получить удовольствие и удовлетворение от физической активности. «…Мне не совестно, — записал он в своем дневнике, — мне все равно, что думают, да и просто безгрешно, ребячески веселит». Толстой — пожилой, серьезный литератор, преследуемый смертью наблюдатель за Большими вещами, тем не менее, все еще хотел играть.

Источник: inosmi.ru