Провал и предательство
1943 год. Битва под Сталинградом ясно дала понять: ни о каком блицкриге не может быть речи. А фраза «я должен оставаться в Германии» в письме Александра означала одно: он здесь только ради борьбы. И борьба начинает приобретать самые серьезные формы. Пятая листовка уже родилась как «Воззвание ко всем немцам!». Тираж был увеличен. Когда заканчивались марки и конверты, ребята раскладывали листовки в городе. Возле домов и магазинов, во дворах и в телефонных будках. Потом и вовсе решились на дерзость.
«Долой Гитлера!», «Свобода!» — вот что увидели однажды утром жители «партийной столицы рейха». 29 надписей и изображений черной краской были нанесены за ночь. При этом участники «Белой розы» особо не прятались. Такое ощущение, что страх был им неведом. Последнюю, шестую, листовку антифашисты сочинили вместе с преподавателем — профессором Мюнхенского университета Куртом Хубером, которому рассказали о своей деятельности.
Гестапо было в ярости. Расписанное антифашистскими лозунгами здание университета в центре города взяли под особый контроль. Листовки передали специалистам для анализа стилистики с целью вычисления авторов...
18 февраля 1943 года Ганс и Софи Шолль выкладывали в университете очередную порцию листовок. Торопились опорожнить чемодан до перемены. Чтобы никто не увидел. Последнюю кипу Софи просто сбросила со второго этажа в холл. Едва ли не на голову университетскому слесарю. Не мешкая, он задержал ребят и вызвал полицию.
Узнав о провале, Шморель решил бежать. Николай Гамасаспян, болгарский подданный, отдал ему свой паспорт. Приятели договорились, что в случае неудачи Алекс скажет, что документы украл. Оставалось переклеить фото... В это время гестапо объявило Шмореля в розыск, крупнейшая местная газета вышла с портретом Александра и заголовком «Вознаграждение 1000 марок за поимку преступника». Некоторые из тех, к кому он просился на ночлег, сообщили о незнакомце в полицию. Да и горную дорогу в Швейцарию, как на грех, завалило снегом... 24 февраля Шморель вернулся в Мюнхен. И тут объявили воздушную тревогу. Спустившись в бомбоубежище, он застал там знакомую Анну-Луизу, окликнул и попросил выйти. А она... начала обсуждать с сидящими рядом женщинами, как поступить с «преступником».
— Родственники Алекса никогда не рассказывали об этом предательстве, — комментирует биограф Шмореля Игорь Храмов. — Но, работая над диссертацией в мюнхенском Институте современной истории, я наткнулся на письмо, адресованное Гуго Шморелю. Уже после войны госпожа Упплегер просила у него прощения за то, что выдала Александра. Аргументы были житейские: его все равно поймали бы, а я ждала ребенка...
Письма издалека
Кристоф Пробст, 23 года. Ганс Шолль, 24 года. Софи Шолль, 21 год... Трое студентов, участников движения «Белая роза», были казнены 22 февраля 1943 года. Процесс проходил в мюнхенском Дворце правосудия, который сохранился в прежнем виде и носит то же название. В здание даже можно свободно войти. Вас только осмотрят на входе. Как в аэропорту перед полетом. И — что удивительно — не спросят никаких документов. Зал с аутентичной обстановкой, где проходил процесс над Александром Шморелем, стал мемориальным.
«Дорогой папа, дорогая мама! Если мне придется умереть, если прошение будет отклонено, знайте: я не боюсь смерти, нет! Поэтому не мучайте себя! Я знаю, что нас ожидает другая, более прекрасная жизнь, и мы еще обязательно встретимся».
«Смерть не означает завершения жизни. Наоборот, это — рождение, переход к новой жизни, великолепной и вечной! Страшна не смерть. Страшно расставание».
«Господь направляет ход вещей на свое усмотрение, но на наше благо. Поэтому мы должны довериться ему и отдать себя в его руки, и тогда он никогда не оставит нас...».
«Недавно прочитал в одной значительной книге пассаж, который так хорошо подходит к вам: «Чем больше трагика жизни, тем сильнее должна быть вера, чем сильнее кажется, что Бог отвернулся от нас, тем больше должны мы доверить свои души его отеческим рукам».
«...Изо дня в день становлюсь все спокойнее, даже радостнее.., мое настроение здесь зачастую бывает намного лучше, чем раньше, когда я был на свободе!.. Все это ужасное «несчастье» было необходимо, чтобы направить меня на истинный путь, и потому это, собственно, совсем не «несчастье»... Я счастлив и благодарю Господа за то, что он дал мне понять это знамение Божие и последовать в верном направлении. Что я знал прежде о вере, о настоящей, искренней вере, об истине, о Боге? — Так мало!.. Все это несчастье было необходимо, чтобы открыть мне глаза. Нет, не только мне, всем нам... Я надеюсь, вы тоже правильно поняли этот божественный знак».
Первый процесс — над тремя товарищами Шмореля — был состряпан на скорую руку. Спустя четыре дня после ареста их обезглавили. Александр ждал своей участи четыре с половиной месяца. И близкие надеялись, что казни удастся избежать. После оглашения приговора на процессе против 14 обвиняемых (в том числе Шмореля и профессора Хубера) 19 апреля родственники стали предпринимать меры для спасения Шурика. Пытались «докричаться» до самого фюрера. Акцентировали внимание на «русскости» Александра — чтобы статья «измена Родине» не коснулась его. Однако в ответ на ходатайство о помиловании, получили категоричное «нет» Г. Гиммлера:
«...Недостойное деяние Александра Шмореля, которое безо всякого сомнения в большей степени обусловлено присутствием в нем русской крови, заслуживает справедливого наказания. ...Было бы безответственно отменить в данном случае исполнение смертной казни».
Николай Гамасаспян договорился со студентом Константином Никитиным, что тот даст Александру велосипед. Шморель от попытки бегства отказался, понимая, что в случае неудачи пострадают все. Впрочем, все и так пострадали. Были арестованы родители и брат Эрих. Попала в застенки гестапо и потеряла глаз сестра Наташа. Отсидел в тюрьме Николай Гамасаспян...
Сам Шурик все время подбадривал родителей, успокаивал своего адвоката. А за несколько часов до казни исповедался у православного священника.
«Мои дорогие папа и мама!
Ничего не поделаешь. Сегодня по Божьей воле мне суждено завершить земную жизнь, чтобы перейти в другую, которая никогда не закончится и в которой мы все снова встретимся. Пусть эта встреча будет вашим утешением и вашей надеждой. К сожалению, для вас этот удар тяжелее, чем для меня, потому что я ухожу с сознанием, что служил моим искренним убеждениям и правому делу. Это позволяет мне со спокойной совестью ожидать смертного часа.
Помните о миллионах молодых людей, расстающихся с жизнью там, на поле битвы. Их судьба — моя судьба. Огромный сердечный привет всем моим дорогим! В особенности Наташе, Эриху, няне, тете Тоне, Марии, Аленушке и Андрею.
Через несколько часов я окажусь в ином, лучшем мире, у мамы. Я не забуду вас и буду молить Господа об утешении и покое для вас. Я буду ждать вас!
Об одном прошу Вас: не забывайте Бога!
Ваш Шурик.
Со мной идет проф. Хубер, от которого передаю вам сердечный привет!»
Это было последнее письмо 25-летнего студента медфака Мюнхенского университета Александра Шмореля из тюрьмы Штадельхайм. В 17:20 военный прокурор Мюнхена телеграфировал в Берлин: «мероприятие проведено сегодня без каких-либо происшествий». На следующий день Александра похоронили на кладбище Ам Перлахер Форст.
