{div width:275|float:left}{module Чарская}{/div}Во­об­ще сам та­нец, ес­ли на не­го взгля­нуть не как зри­те­лю, а с мес­та хо­тя бы од­но­го из ле­бе­дей, ко­то­рый его тан­цу­ют, очень слож­ный, хо­тя, как и все в ба­ле­те, выг­ля­дит буд­то бы так и долж­но всё быть, а не как ина­че, и всё са­мо со­бой ра­зу­ме­ет­ся.
Пом­ню, как на ре­пе­ти­ции Люд­ми­ла Ми­хай­лов­на Чарс­кая до­би­ва­лась синх­рон­нос­ти в дви­же­ни­ях каж­дой из че­ты­рех ба­ле­рин – как од­ной. Имен­но этот та­нец мне бы­ло слож­нее все­го иг­рать, хо­ро­шо, что та­кое слу­ча­лось не так час­то, и я боль­ше ре­пе­ти­ро­вал с со­лис­та­ми. На про­тя­же­нии это­го тан­ца все че­ты­ре ар­ти­ст­ки сцеп­ле­ны пе­рек­ре­ст­ны­ми ру­ка­ми и рас­пус­ка­ют их толь­ко на пос­лед­ние два ак­кор­да в кон­це – под ап­ло­дис­мен­ты ли­ку­ю­щей пуб­ли­ки. Ког­да мы до­хо­ди­ли до реп­ри­зы, где ба­ле­ри­ны пе­ред­ви­га­ют­ся по ди­а­го­на­ли, пры­гая при этом и де­лая что-то ти­па па-де-ша или ам­бу­а­те, как пра­ви­ло, кто-ни­будь из них рас­цеп­лял­ся. Час­то ре­пе­ти­ции это­го тан­ца соп­ро­вож­да­лись ка­ким-ни­будь «экс­цес­сом» меж­ду че­тырь­мя ба­ле­ри­на­ми. Ока­зы­ва­ет­ся, очень важ­но не толь­ко то, что­бы но­ги пе­ред­ви­га­лись синх­рон­но, так как ру­ки осо­бо не участ­ву­ют – они сцеп­ле­ны. А са­мое важ­ное – оди­на­ко­вые по­во­ро­ты го­ло­вы у всех как у од­ной. Чарс­кая, ког­да-то иде­аль­но тан­це­вав­шая «чет­вер­ку» ле­бе­дей в Боль­шом те­ат­ре, стре­ми­лась до­бить­ся аб­со­лют­но­го синх­ро­на.
«Ум-па, ум-па, ум-па, ум-па. Там-там-там-трям, та­ра­рам-пам-пам, там –там-там-трям, та­ра­рам–пам-пам…» – иг­раю я сно­ва и сно­ва, а в го­ло­ве как ни кру­ти – из детства:» Ор-га-ни-зо-ван­ной тол-пой, ко-ро-вы шли на во-до-пой, а я – до­мо-оо­ой, а я – до­мо-оо­ой» Что уж тут по­де­лать...Та­кая же ис­то­рия бы­ла у ме­ня и в муз. учи­ли­ще при ис­пол­не­нии 2ой со­на­ты Шо­пе­на, а имен­но по­хо­рон­но­го мар­ша. Пе­да­гог объ­яс­ня­ла весь тра­гизм это­го мар­ша. А мне, ког­да я иг­рал этот марш, вспо­ми­на­лись по­хо­ро­ны Бреж­не­ва и сло­ва детс­кой пе­сен­ки: « Ту-104 са-мый бы-стрый са-мо­лет». Что это? От не­да­ле­кос­ти или не про­ник­но­ве­ния в му­зы­ку? Да нет же. Прос­то сте­ре­о­тип, до­рож­ка, ко­то­рая с детства за­пи­са­лась в моз­гах.
С осо­бой лю­бовью и теп­ло­той вспо­ми­наю еще од­но­го из пе­да­го­гов «Крем­ле­вс­ко­го ба­ле­та», ко­то­рый пер­вое вре­мя час­то ре­пе­ти­ро­вал с со­лис­та­ми вмес­те с Ека­те­ри­ной Сер­ге­ев­ной Мак­си­мо­вой. Эрик Ге­ор­ги­е­вич Во­ло­дин. Ин­тел­ли­ге­нт­ней­ший че­ло­век, ста­рой за­кал­ки, по­ро­ды. С ог­ром­ны­ми рах­ма­ни­но­вс­ки­ми ру­ка­ми, вы­со­ко­го рос­та, он, бу­ду­чи уже в го­дах, ис­пол­нял, и на­до ска­зать, с ог­ром­ным мас­те­р­ством, пар­тию Дон-Ки­хо­та. Тан­цев у са­мо­го Дон-Ки­хо­та нет и по­э­то­му он боль­ше «хо­дил по сце­не», но за­то как хо­дил. При­хо­дит на ум срав­нить его с ролью ста­ро­го слу­ги в ис­пол­не­нии Евс­тиг­не­ева, ког­да тот вы­хо­дил толь­ко с од­ной реп­ли­кой: « Ку­шать по­да­но!» Од­на фра­за, но как ге­ни­аль­но это бы­ло ис­пол­не­но. Эрик Ге­ор­ги­е­вич Во­ло­дин – за­ме­ча­тель­ный ар­тист, очень доб­рый че­ло­век. С ним у ме­ня сло­жи­лись теп­лые дру­жес­кие от­но­ше­ния.
Хо­тя пер­вые дни ра­бо­ты в те­ат­ре, ког­да я еще ни­че­го не умел и не по­ни­мал, как это иг­рать для ба­ле­та или прос­то не знал еще тем­пов, он воз­му­щал­ся: «Что же это Вы, тем­пов не зна­е­те?! Бе­зоб­ра­зие! Я жа­ло­вать­ся бу­ду!» Но ни­ког­да не жа­ло­вал­ся, по­ни­мал, что я толь­ко на­чи­наю ра­бо­тать в те­ат­ре ба­ле­та. Бы­ла тог­да в те­ат­ре од­на ар­ти­ст­ка, то ли уз­беч­ка, то ли ка­заш­ка. С ней ра­бо­тал Эрик Ге­ор­ги­е­вич. У этих на­род­нос­тей осо­бен­но хо­ро­шо по­лу­ча­ют­ся вос­точ­ные или ха­рак­тер­ные тан­цы, где нуж­но «при­дать жа­ру». Мно­го тог­да она мне нер­вов пот­ре­па­ла со сво­им «Цы­га­нс­ким» и «Улич­ной» из «Дон-Ки­хо­та». В этих тан­цах, осо­бен­но в «Цы­га­нс­ком» столь­ко за­мед­ле­ний и вне­зап­ных ус­ко­ре­ний, что о по­рой очень слож­но подстро­ит­ся под тан­цу­ю­щую их ба­ле­ри­ну, да осо­бен­но ког­да толь­ко на­чи­на­ешь ра­бо­тать.
Эрик Ге­ор­ги­е­вич всег­да го­во­рил на «Вы» и был ря­дом с ма­лень­кой и хруп­кой Мак­си­мо­вой в за­ле как те­лох­ра­ни­тель. Мне ду­ма­ет­ся, что ей то­же бы­ло очень спо­кой­но и при­ят­но ра­бо­тать вмес­те с ним.
«Ека­те­ри­на Сер­гев­на», «Вот Ека­те­ри­на Сер­гев­на то­же не про­тив», «Как вы счи­та­е­те, Ека­те­ри­на Сер­гев­на», – как-то осо­бен­но теп­ло про­из­но­сил он её имя, мяг­ко и в то­же вре­мя низ­ким темб­ром, чувство­ва­лось, что он очень лю­бит и ува­жа­ет Ека­те­ри­ну Сер­ге­ев­ну, хо­тя он был стар­ше ее и иног­да мог спро­сить у ме­ня прос­то: «А вы не ви­де­ли, Ка­тя приш­ла?» «Ка­тя приш­ла», – от­ве­чаю я, по­ни­мая, что хоть и мно­гие на­зы­ва­ют Ека­те­ри­ну Сер­ге­ев­ну «Ка­тя», ког­да она не слы­шит, но не у всех есть та­кое пра­во ска­зать ей «Ка­тя», а у не­го бы­ло.
Пос­лед­ний год мо­ей ра­бо­ты в те­атр при­хо­ди­ли все но­вые и но­вые лю­ди. Хо­чет­ся так­же вспом­нить о том, что бы­ло очень при­ят­но и ин­те­рес­но ра­бо­тать и с Ва­ди­мом Сер­ге­еви­чем Те­де­евым, и с Ири­ной Сер­ге­ев­ной Про­кофь­е­вой, и с ее му­жем Анд­ре­ем Конд­ра­то­вым, иг­рать уро­ки клас­си­чес­ко­го тан­ца для Ни­ны Се­ми­зо­ро­вой.
Все они – на­ша гор­дость и сла­ва рус­ско­го ба­ле­та. Опыт, при­об­ре­тен­ный за шесть с пе­ре­ры­ва­ми лет в «Крем­ле­вс­ком ба­ле­те», те­перь да­ет мне воз­мож­ность ра­бо­тать кон­це­рт­мейс­те­ром в раз­лич­ных те­ат­рах Ев­ро­пы. И, на­до ска­зать без лиш­ней скром­нос­ти, что луч­ше на­ших пи­а­нис­тов ниг­де нет, это факт. Как-то раз в од­ном те­ат­ре пе­да­гог ба­ле­та об­ра­тил­ся ко мне с прось­бой: «Вы бы не мог­ли обу­чить на­ших пи­а­нис­тов иг­рать урок?» «Нет, к со­жа­ле­нию, не мог бы. Они мои кол­ле­ги, и я не впра­ве ука­зы­вать им на их не­дос­тат­ки или эле­мен­тар­ные нез­на­ния ос­нов под­бо­ра му­зы­ки к так на­зы­ва­е­мой на за­па­де «шко­ле»«. Не хо­чет­ся ни­ко­го кри­ти­ко­вать или за чей-то счет воз­вы­шать­ся, но то, как тут иног­да иг­ра­ют для ба­ле­та, ос­тав­ля­ет же­лать луч­ше­го. Ак­цен­ты в пол, му­зы­ка в ми­но­ре. Так, пос­ле уро­ка не то, что тан­це­вать – жить не хо­чет­ся, нас­коль­ко все про­из­ве­де­ния по­доб­ра­ны в тра­ги­чес­ком клю­че. А прыж­ки...! Осо­бая те­ма.
Толь­ко здесь прин­цип дру­гой и ар­тис­ты мол­чат. Они мо­гут ска­зать толь­ко пе­да­го­гу. И пе­да­гог в свою оче­редь мо­жет сде­лать за­ме­ча­ние пи­а­нис­ту. У нас, в Рос­сии по-дру­го­му, по-рус­ски! Не пон­ра­ви­лось че­го – пря­мо мо­гут и но­ты в те­бя по­ле­теть хо­ро­шо ес­ли без «ма­тер­ши­ны» обой­дет­ся, но обя­за­тель­но ка­кая-ни­будь не­у­дов­лет­во­рен­ная сво­им твор­че­ст­вом ар­ти­ст­ка мо­жет зап­рос­то по­дой­ти к пи­а­нис­ту во вре­мя иг­ры и ка­кую – ни­будь га­дость ска­зать.