Взгляд из-за рояля (отрывки из мемуаров)
Андрей Подборский
Воспоминания о русском балете и великой Екатерине Максимовой
Андрей Подборский – пианист, концертмейстер балета. Закончил московскую консерваторию
им. П.И. Чайковского. В 1994–2000 годах работал в театре «Кремлевский балет» с Екатериной Сергеевной Максимовой. В 2003–2004 гг. – концертмейстером балета в театре «Королевская опера» (Kungliga Operan)
в Стокгольме, Швеция.
Глава 1.
Великая Максимова
Знакомство с Максимовой для меня началось еще в детстве, когда по телевизору передавали «Щелкунчик». Я влюбился с первого взгляда в эту удивительную балерину из телевизора, и не мог оторваться от экрана. Кто мог знать тогда, что мне, студенту 4-го курса музыкального училища, предстоит работать концертмейстером балета, и каждый день проводить по 5-6 часов вместе с любимой балериной в театре «Кремлевский балет».
В 1993 году, переехав в Москву и обучаясь в «Мерзляковке» (Академическое музыкальное училище при Московской консерватории), я, как и все студенты, имел возможность ходить по пропускам на спектакли Большого театра. Общежитие находилось на Дмитровском переулке, в 5 минутах ходьбы от театра, и я стал постепенно «дневать и ночевать» там. В 1994 году мне удалось посмотреть все «Анюты» с Максимовой.Это было, конечно, незабываемое впечатление. Сейчас увидеть танцующую на сцене Максимову уже, к сожалению, нельзя.
Как-то раз, проходя мимо доски объявлений в училище, мой взгляд случайно остановился на объявлении «Кремлевскому балету требуются концертмейстеры». «Как интересно!», – подумал я, «а что вообще это за работа такая – концертмейстер балета?» И недолго думая, не имея никакого опыта работы в балете, учась при этом в училище, я взял да и позвонил туда. Потом пришел посмотреть класс-урок балета, а вечером после спектакля там была ОНА – Великая МАКСИМОВА. Простая, обаятельная, маленькая хрупкая женщина с удивительно блестящими красивыми голубыми глазами, в большом разноцветном платке на голове. Кто-то фотографировался с ней, а я же только лицезрел, боясь даже пошевельнуться или что-то сказать в ее присутствии, такое магическое воздействие оказывала она.
Сама Екатерина Сергеевна уроков не давала, только иногда на гастролях за рубежом, так как больше любила репетиции. Но на уроках Корзенковой они с Владимиром Васильевым занимались у станка первые полгода моей работы. Оба стояли в самом конце зала, но все движения, исполняемые ими, помню до сих пор. Настолько ощущалось отличие занимающихся на уроке мастеров от начинающих артистов. Пожалуй основное отличие было в необыкновенной чуткости к музыке, манере исполнения ежедневных рутинных движений четко в такт, в соответствии с музыкальными акцентами.
Тогда я еще не совсем «врубался» как же все-таки надо играть прыжки и Корзенкова часто покрикивала на меня первое время. Такое случалось почти со всеми, кто начинал играть балетные уроки, так как специального образования получить нигде нельзя было. Хорошо, что Максимова не прыгала тогда, а заканчивала занятия у станка.
Часто по утрам, садясь за инструмент, я замечал, что кто-то под роялем располагается рядом с педалями, и, заглянув вниз, видел, что это Екатерина Сергеевна там разминается. «Не ударить бы ногой случайно, не дай бог задеть», – думал я. Она приходила с каким-то валиком и на нем раскатывала ступни. Потом начинались репетиции. Всегда вежливая, интеллигентная, терпеливая Максимова просила сыграть с того или иного места или с начала. Те комментарии, которые она давала балеринам, впитывались и мной, не танцующим в балете – автоматически, в кровь, настолько выразительно было все сказано, хоть преподавай после этого.
Театр «Кремлевский балет». Сцена из балета «Лебединое озеро». 2002 г.
– Екатерина Сергевна, дайте, пожалста, попробовать, что вы курите.
– На, возьми, но только всю не кури.
– Почему, да я запросто!
Через 2 минуты после половины сигареты в голове образовался свинцовый шар.
– Как же вы такие сильные курите?
– Привыкла уже.
Перерыв окончен. Работаем дальше. Репетиция с магнитофоном. «Руслан и Людмила» идет под фонограмму и поэтому пианисты вынуждены нажимать на кнопки. Из пяти кнопок три вылетели и приходиться совать палец потоньше в дырку, чтобы нажать на палочку, что осталась от вылетевшей кнопки. Стоп, назад! Стоп, вперед!
– Екатерина Сергевна, у меня палец не пролазит в эту дырку!…
– На вот, Андрюш, возьми ручку, которую мне Николай Николаевич Озеров подарил, ею и тыкай.
– Спасибо большое, уже полегче жить!
Глава 2.
«Потом будешь мемуары писать...»
В 1994 году, когда Максимова танцевала последние «Анюты», было очень интересно наблюдать за спектаклем снова и снова из зрительного зала, но хотелось большего. Душа просила прорыва туда, за кулисы, в самую «жаровню» балетного действия. Однажды, когда мечта попасть на сцену и посмотреть спектакль «изнутри», достигла своего апогея, я решил – пришло время действовать. Придя в Большой театр по обычному пропуску, и раздевшись в зрительском гардеробе, я направился в буфет, но не за угощеньями. Те, кто работают в театрах, знают точно, где находятся двери между зрительным залом, ведущие «туда». Одну из таких дверей через буфет знал и я, но как пройти и задержаться без проблем там, чтобы не выгнали? И тут мысль – ноты! Взяв из дома какие-то ноты, раздевшись в гардеробе для зрителей, с дрожаньем в коленях и замиранием сердца шагаю – прямо через двери буфета в ту часть театра, куда не всем разрешено. Коридор, иду дальше, еще коридор. Боже, как же тут все запутано, но пока вроде никто не окрикивает, не останавливает. Теперь предстоит пройти еще 15 подъезд, вахту. Смотрю в ноты, как будто бы в этом театре работаю, и продвигаюсь на свой страх и риск. Так вот она какая, сцена Большого театра – покатая, деревянная! Покат кажется таким высоким, как же они тут прыгают? Мимо проходят разные балерины в халатах, вокруг грязновато, пыли много. Под сценой явно какой-то завод – моторы, подъемники. Ну да бог с ними, прошел и ладно. Стою в левой кулисе, скоро начало. И вдруг – ОНА. Выходит на сцену с двумя партнерами и перед закрытым занавесом репетирует какую-то поддержку. Они на руках ее высоко поднимают несколько раз, и она застывает в воздухе. Рядом со мной разминается Анисимов. В углу, в небольшом ящичке с канифолью натирают туфли другие танцовщицы.
Екатерина Максимова – Анюта в одноименном балете. 1994 год.
Скоро начало. Оркестр заводит вступление к «Анюте» и вдруг буквально за несколько секунд до поднятия занавеса, Владимир Васильев шутливо бросает сгруппировавшимся артистам: «А вы зарплату все успели получить?» «Да», – весело отвечают они. Занавес поднимается – поехали! Стою весь спектакль, любуюсь на Екатерину Сергеевну. Тут шаль черную принесли, повесили, скоро она ее наденет. Наслаждаюсь спектаклем из-за кулис, никто не выгоняет, какое счастье! Сцена свадьбы. Максимова из правой в левую кулису стремительной походкой по сцене идет в свадебном платье, улыбаясь. Один шаг за кулису. Платье стремительно срывается: «Скорее, скорее, не успею поменять костюм!» Только там, за кулисами можно понять, в каком темпе работают артисты, и какие нечеловеческие нагрузки они выносят...
{div width:275|float:left}{module gavrilin}{/div}И снова пауза между репетициями. Мы курим.
– Екатерина Сергевна, а какой самый тяжёлый балет вы станцевали, что было труднее всего?
– Знаешь, много чего танцевала, много чего было. Но только никогда не забуду как после первого акта «Спящей красавицы» меня так тошнило, что я кричала: «Скорее дайте мне ведро».
– А вы еще будете «Анюту» танцевать?
– Не знаю. Не хочу больше. Надоело. Надоело танцевать.
– Как же так, я думал, вы скажете, что, мол, умру на сцене в танце или что-то подобное…
– Да ты знаешь, так надоело все это и эти танцы в том числе.
– Вы самая великая балерина нашего времени…
– Ты не видел Уланову, ты не видел Плисецкую. Вот они были великие, это было чудо.
– Ну вы сами чудо необыкновенное. Когда в «Анюте» занавес открывается и вы там, на полу, сидите, даже танцевать больше не надо, такой чеховский образ в вас самой живет...
– Знал бы ты как мы эту «Анюту» по кусочкам собирали. Как уговаривали Гаврилина соединить его разрозненные пьесы в балет и как он не соглашался, не верил, что может получиться... Вот слушай и запоминай, чего я тебе тут рассказываю, потом будешь мемуары писать (смеется)...
Глава 3.
«Не в деньгах счастье»
{div width:275|float:left}{module Светлана Романова}{/div}Учениц в ту пору было несколько. Но в основном выделялись три: Светлана Романова, Жанна Богородицкая и чуть позже Наташа Балахничева. С последней, пожалуй, Екатерина Сергеевна, репетировала с самым большим удовольствием.
Светлана Романова отличалась всегда большой трудоспособностью и интеллигентностью, никогда не позволяла себе что-либо выкрикнуть пианисту или сказать что-то грубое. Екатерина Сергеевна особое внимание в работе с ней отдавала образу и художественным задачам. Ей хотелось, чтобы танцовщица раскрепостилась на полную и проявилась сцене с максимальной отдачей. Технически Светлана была уже сложившейся балериной, танцевавшей все главные партии в театре. Иногда Екатерина Сергеевна обращала внимание на постановку ног в определенных позициях, пыталась исправить то, что не совсем правильно было выучено с детства, но в принципе работала больше над образом и, так сказать, над «высшим пилотажем», который может показать артист на сцене при сочетании различных качеств.
С Жанной складывалось немного сложнее. Талантливая молодая балерина, пришедшая из театра Станиславского, отличалась капризным характером и иногда позволяла себе вещи типа: «Это я делать не буду, это не хочу, это не могу». Но, в конце концов, Жанна всегда справлялась на спектаклях с ролью, и здесь ее страстный характер уже не мешал, а помогал раскрыться.
Многие критики восхваляют ту или иную балерину, считается, что эта хороша в этом, та – в том, и так далее. Но интересно всегда послушать, что говорят сами балетные артисты о своих коллегах. И где бы я ни был, в каких театрах или труппах, если речь заходит о Максимовой, слышишь: «Максимова? Да она Лучшая. Идеальная техника, мастерство актера», «Максимова? То, что она вытворяла в своих фильмах-балетах, никто в мире не сможет повторить при большом желании, настолько там все накручено и в таких темпах», «Самая балеринская балерина, ей доступно все в балетном танце, она – уникум».
Иногда, когда кремлевские балерины не справлялись с темпами, которые идут на спектакле и которые я брал на репетиции, Екатерина Сергеевна кричала (потому что иначе за роялем пианисту не слышно, он гремит клавишами): «Не загоняй!!! Поспокойней!!!» Так и хотелось ответить:»Но вы-то сами в каких темпах делали это!!! Еще в два раза быстрее». Но понимал что это Она, которая могла делать в этих темпах, Она неповторима, и поэтому нет смысла требовать от остальных невозможного.
{div width:275|height:415|float:left}{module Балахничева}{/div}И вот опять перекур. Курим в комнате отдыха с телевизором.
– Сегодня не мог проехать к Кремлю на машине, там вокруг Кремля марафон устроили, все куда-то бегут, вы не куда они всё бегут, Екатерина Сергеевна, я из-за них сегодня чуть на урок не опоздал?
– Я не знаю, куда они там бегут, я сама с трудом в Кремль проехала. Я вот прочитала сегодня в журнале о какой-то балерине заграничной, ученице Максимовой, которую не то что не помню, никогда и не видела, кажется. Как такое может быть?...
– Да ясное дело. Вы за границей мастер-классы даете? Вот, может, пришла на урок какая-нибудь балерина среди прочих, ну раз урок ваш посетила, значит уже ученица Максимовой.
– Да, и не говори. Так вот звездами и становятся, а потом за качество их танца отвечать кто будет?...
– Екатерина Сергевна, я вот тут зарплату получал, и так как у нас фамилии рядом находятся, там ваш листочек на зарплату тоже лежал. Я обалдел, какая маленькая цифра там была, чуть больше моей... Неужели вы такой мизер получаете?
– Да мне даже за квартиру иногда нечем заплатить, о чем ты говоришь. Да не в деньгах счастье.
– Да не в деньгах, но в их присутствии (смеюсь) …
– Да ну, Андрюш. Вот раньше, когда денег не было, в молодости все пытались на гастролях заработать, всё думали вот денег будет побольше и станет лучше жить. Заработали. Дальше что? Молодежь сейчас только об этом и думает, а вот будут деньги и что? Не все в этом заключается, поверь.
Глава 4.
«Куда ты гонишь?»
C особенной теплотой и трепетом работала Екатерина Сергеевна с молодой балериной из Перми Наташей Балахничевой. Внешне даже чем-то похожая на Максимову (обе по китайскому гороскопу родились в год тигра, только Максимова – Водолей, а Наташа-Стрелец), она являла собой образец преданности своему делу. Юная и светлая, удивительной красоты молодая балерина напоминала Екатерину Сергеевну внешне в молодости. Помню, с какой любовью и заботой объясняла Екатерина Сергеевна суть образа Золушки для Наташи в маленьком зале. При всей эмоциональной обаятельности, юная балерина казалась еще очень и очень неокрепшей, хрупкой. Казалось, что технические трудности исполняются на грани срыва, но терпеливая Максимова продолжала спокойно и методично заниматься, объяснять, как лучше и правильней исполнить ту или иную комбинацию.
Наталья Балахничева в роли Золушки в одноименном балете
Зрители, приходящие на спектакль в Кремль, даже и не подозревают о том, что почти на каждом спектакле после того, как выключится свет и поднимется занавес, в зал с левой стороны в партере проскальзывает незаметной тенью Максимова. Она смотрит, как танцуют спектакль ее ученицы и также незаметно исчезает из зала за несколько минут до окончания спектакля. Так было почти всегда, когда танцевала Наташа.
Прошло какое-то время, и обстоятельства личной жизни заставили меня уволиться из театра. Но через полгода я встретил случайно Екатерину Сергеевну около ЦУМа, и мы зашли туда вместе. У нее была пауза между репетициями, и она зашла купить какие-то газеты или кроссворды. «Я вас очень люблю, Екатерина Сергеевна.» «Мы тебя тоже помним и любим, возвращайся.» Через несколько дней я опять стал работать с Екатериной Сергеевной. Придя заново в театр, было очень странно узнать, что комнату отдыха временно закрыли, чтобы расширить кабинет для зав. труппой. Ему поставили огромный овальный стол из березы в кабинет. Это означало, что отдыхать в паузах после репетиций и курить мы сможем теперь только в лестничном пролете, а пианистов вообще поселили в... туалет. Просто вот так вот взяли и сняли арматуру в туалете, только дырку от трубы закрыли и поставили туда два шкафа с нотами. Это было отношение хозчасти театра к пианистам, которые работали всегда с ужасными нотами и сломанными магнитофонами, получая при этом еще копейки.
В тот период Владимир Васильев стал директором Большого театра, и Екатерина Сергеевна тоже стала преподавать там параллельно. Нужно отметить, что Екатерина Сергеевна всегда с благоговением произносила имя Володя и говорила о нем, как о Боге.
И, видимо, все это передалось мне и я ускорил темп. Ученица не справлялась и тогда Екатерина Сергеевна очень громко крикнула мне: «Куда ты гонишь?», и я крикнул ей в ответ: «Да там еще быстрей идет!». Она мне: «Что ты там еще ворчишь?»... В общем, ей это не понравилось. Потом между нами какой-то холодок после этого был несколько дней, но все прошло. Простите, Екатерина Сергеевна, иногда у пианистов тоже нервы не выдерживают.
Репетировала она уже не так много, как до работы в Большом театре и в основном в вечернее время. Постепенно мне стало неинтересно от того, что я ее практически не заставал и наши репетиции не совпадали по времени, тогда мысли об уходе назрели опять. Кульминацией в решении уйти стал приход в театр Григоровича, но совсем не из-за Григоровича, с которым мы еще два месяца проработали, и надо сказать, я был в восторге от его работы в театре. А из-за того, что как только он появился, чтобы ставить «Ромео и Джульетту» для кремлевского балета, Максимова исчезла на этот период из театра.
Екатерина Максимова в балете «Ромео и Джульетта»
И снова пауза. Быстрее покурить с Екатериной Сергеевной, пока ученица зашивает юбку.
– Екатерина Сергевна, вот вчера девочки из балетной школы приходили, вы им автографы раздавали с большой охотой и вниманием, вы так всегда относитесь к поклонникам?
– Я так воспитана. Я прекрасно понимаю, что они испытывают в этот момент, когда просят автограф у Максимовой, для них это что-то особенное. Мы родились в такое время, когда интеллигентность ценилась превыше всего.
– Да уж. Вот вчера на концерте «Золотого граммофона» наши балерины подошли к Алле Пугачевой за автографом, она их послала на три известные буквы… Те до сих пор в шоке...
– Что ж. Сейчас все по-другому. На концерт Пугачевой я пойти не могу, так как билет в партер стоит миллион...
– Скоро Новый Год. Вы когда-нибудь заграницей его встречали, на гастролях например?
– Да, конечно. Но помню один случай у нас дома, когда кто-то из гостей принес пиротехнику, ее поставили между салатиками на столе и зажгли. Что там было! Весь потолок и люстра – в пыли, черные, полная квартира дыма, еда вся испорчена, но зато так весело…
-... Желаю вам всего самого лучшего в Новом году, дорогая Екатерина Сергеевна!
Глава 5.
«Эта музыка из “Чиполлино” не подходит!»
{div width:340|float:left}{module Григорович-320}{/div}Григорович или «Григ», как его называют балетные, был приглашен в театр для постановки «Ромео и Джульетты», и это было для всех событие. Величайший постановщик, мэтр русской хореографии, будет работать с кремлевскими артистами, да еще и над таким сложным техническом и эмоциональном плане балетом. Он работал вместе со своей супругой Натальей Бессмертновой и нужно сказать, поднял кордебалет на очень высокий уровень.
Интересно было всё в работе с ним. Дело в том, что когда идет постановка нового балета, пианисты должны записать в ноты как можно больше движений, чтобы потом на репетициях брать точно с того или иного места. Я, как правило, обладал очень хорошей зрительной памятью и не стремился особо записывать в ноты то, что происходит в балете – просто брал с нужного места и всё. Но вот однажды на репетиции Юрий Николаевич спросил меня: «Ты записал?» – «Да», – не моргнув глазом отвечаю я, и делаю вид,что пишу, а на самом деле просто провожу над нотами пальцем. Но наверно, почувствовав что-то неладное, он подходит и видит, что карандаша у меня вообще нет.»Запиши!» – повторяет он и указывает в ноты скрученным в дугу пальцем. Этот палец я надолго запомнил. Мне стало очень стыдно, и я извинился, что забыл дома карандаш. Не знаю почему, но мысли взять с собой карандаш на следующую репетицию почему-то опять не возникло или я просто забыл об этом. К счастью, больше «контроля» не было, и мы дожили до премьеры благополучно, так как я всегда брал с точного места.
Екатерина Сергеевна часто начинала репетировать в 12.00 и обычно приходила за 15 минут до окончания класса. Так, иногда я мог даже интуитивно по шагам почувствовать, что это она идет по коридору и вскоре появится в зале, и скорее начинал играть что-нибудь из «Анюты». Хорошо, если она приходила как раз в тот момент, когда делается адажио на середине. Я успевал сыграть адажио из 1-го акта «Анюты», вспоминая, как они с Анисимовым танцевали, и как однажды в антракте она подошла к Анисимову и сказала: «Валерочка, извини, я тебе там на ногу случайно наступила.»
Екатерина Сергеевна не была очень многословна и общалась со всеми нейтрально, дабы не создавать любимчиков. Или просто у нее такой характер? Но однажды, как раз в тот момент, когда она входила в зал, и я играл адажио из «Анюты», она подошла ко мне, обняла и сказала:»Когда ты играешь, я определяю это еще из коридора. Пианистка «N» играет так: «тю-тю-тю», а ты как оркестр разливаешься на весь Кремль». В эти минуты можно было умереть от счастья и кричать: «Я вас люблю!», «Я вас люблю!», «Да я же для вас это все играю, из-за вас только и пришел сюда работать, я же ваш фанат, только не могу сказать об этом, так как мы вместе работаем!!!»
Окрыленный всем этим, на нервной почве заиграл «Тарантеллу» из «Анюты» для следующего движения на середине, на что удивленная Корзенкова (педагог, дававшая урок) остановила меня, так как это совсем не подходило к движению, и сказала: «Давай чё-нить другое. Эта музыка из «Чиполлино» не подходит!»
Глава 6.
Вальс на две четверти
Задача пианиста балета состоит не только в том, чтобы играть на репетициях. Самый сложный вид работы – это класс или урок балета. Нужно подбирать музыку очень точно к тому движению, которое показал педагог. Мало просто подобрать и сымпровизировать точно музыку, необходимо еще варьировать ее, ведь уроки играешь каждый день, и артисты устают слушать одно и тоже. Так вот интересно то, что когда я действительно импровизировал на собственные темы, никакого эффекта не было, но когда использовал для движений музыку из кинофильмов или балетов, которые не идут в это время в театре, то балетные подходили с благодарностью и со словами: «Ну, вот сегодня ты прекрасно импровизировал».
Некоторые артисты балета, к сожалению, или просто глухие или абсолютно не музыкальные. Очень часто приходится сталкиваться с этим. Ведь они считают «про себя» -1,2,3,4. Иногда доходило до абсурда. Когда на уроке один из педагогов требовал сыграть вальс на две четверти, и было очень сложно объяснить ему, что вальсов на две четверти не существует! На то они и вальсы, а не марши. Но педагог не унимался и начинал напевать например какой-нибудь вальс Штрауса, считая при этом на раз -два. Попытка объяснить ему, что он фактически считает каждую первую долю такта и так можно любую музыку посчитать, успехом не увенчалась. То есть если в 1-2-3, 1-2-3 на первый «раз» считать «раз», а на второй «раз» считать «два», то так и получается счет на «раз-два». Но он этого не хотел понять.
Пианист балета находится всегда между нескольких огней. С одной стороны – мнения педагогов (которые совершенно разные). Например, один педагог считает, что помогать артисту в темпе (ускорять или замедлять для его удобства) не надо, а надо играть ровно, а другой педагог всегда просит: «Смотри на них!». С другой стороны – балетный артист. Например, если восемь разных балерин с совершенно разными ногами, ростом и возможностями делают одну и ту же вариацию из «Лебединого», то и ноги у всех поднимаются или успевают по-разному. А это значит, что если ты сыграешь быстрее, то на тебя кричит уже балерина, которая считает, что ты виноват в том, что она не успела ногу поднять. Если ты замедлил для ее удобства, то на тебя уже в свою очередь кричит педагог, что ты играешь не ровно. Самый удобный вариант – когда ставишь запись, и они уже мучаются, кто как может. Тогда уже на тебя собак никто спускать не будет. В записи-темпы, идущие на спектакле. Хочешь, не хочешь – успевай или не танцуй вообще.
В работе с Екатериной Сергеевной случались замечания к пианисту по поводу темпов, но она никогда не позволяла обвинять пианиста в чем-либо, всегда пыталась найти суть проблемы в артисте.
Многие пианисты, которые приходили в театр, не уживались долго. Они приходили из консерватории и начиняли играть Баха, Рахманинова или Шумана на уроке. Да, конечно, существует множество красивой классической музыки, но она,к сожалению, совсем не подходит для урока балета. Один пианист, который проработал всего несколько недель, так довел Екатерину Сергеевну, что она высказала старшей пианистке: «Твой Володя просто невыносим!» И была права, так как тот пытался «объяснить» Максимовой, что это, мол, Чайковский и так медленно его нельзя играть.
Большой театр. Сцена из балета «Дон Кихот»
Пианист, приходящий в балет, должен четко осознавать свою роль и то, что все-таки мы служим балету и они тут главные, а мы – аккомпаниаторы и должны подстроится под них лучшим способом. Это, конечно, совершенно не дает балетным права унижать или кричать на пианистов, но все-таки это театр БАЛЕТА, а не консерватория.
На первой репетиции, которую я играл для Максимовой, исполнялось па-де-де из «Дон-Кихота». Танцевала Богородицкая. Было немного страшновато играть в первый раз. Но справился, и как-то сразу Екатерина Сергеевна дала ощущение легкости в работе, приняла как своего. Хотя мысль о том, какие замечательные пианисты Большого театра играли для нее, не оставляла в покое.
«Как жаль!», – думал я, «что играю только для ее учениц и никогда уже не будет возможности играть ей лично, когда танцует или репетирует партию она». Ну, так сложилась жизнь, и поскольку я 1975 года рождения, то я просто не мог раньше этого сделать физически. В год, когда я родился, она уже была величайшей и танцевала многие партии, несмотря на то, что именно в этот год она получила травму позвоночника на репетиции с Григоровичем.
В то время, когда Максимова перешла работать в Большой театр, в воздухе витала мысль – она нас бросит, покинет, уйдет. Театр закроют и т.д. И вот однажды на уроке, пребывая в дурном настроении от всего этого, я взял да и сыграл на адажио у станка среднюю часть из второй сонаты Шопена. А именно – медленную лирическую тему из похоронного марша. Она удивительно подходила к адажио, и педагогу очень понравилось. Но артисты, отреагировавшие на похоронный марш, впрямую, хоть и улыбаясь, но все же с грустью, сказали: «Рано хоронишь, Андрюш!» Больше я эту мелодию не играл. Уж слишком в ней много воспоминаний. Но время показало – ОНА не бросила, не ушла, не подвела. Театр продолжает работать под ее чутким присмотром.
И вот снова пауза между репетициями. Всего две минуты. Скорей бы покурить, потравиться, но с великой балериной. Если бы я даже не курил, то наверно начал бы только ради того, чтобы постоять и немного поговорить с НЕЙ.
Большой театр. Сцена из балета «Спартак».
– Екатерина Сергеевна, а вы на лошади кататься умеете?
– Умею, но больше люблю на велосипеде.
– Вот вчера премьера «Спартака» была в Большом театре. (Путаю по незнанию премьеру «Спартака» с восстановлением этого балета просто спустя много лет).
– Как это премьера?.. Премьера, дорогой мой, была в 1968 году. И, кстати говоря, я ее и танцевала... (смеется).
– Ой, простите... Я не знал. Вернее, меня тогда еще на свете не было, когда вы это танцевали. А вы скучаете по Большому театру? (Она тогда еще не работала в Большом).
– Да я туда близко не подхожу... Даже в фойе, такая там атмосфера... И вспоминать не хочу...
Большой театр. Сцена из балета «Щелкунчик».
Глава 7.
«Неужели я закончил балет?»
Дело в том, что Хренников, написав этот балет, так и отдал его ноты в рукописи. Потом эту рукопись размножили на ксероксе и, к сожалению, ни у кого не возникло мысли не то чтобы напечатать или набрать ноты хотя бы в компьютерной программе (это умеют и с удовольствием сделали бы даже бесплатно в качестве практики студенты теоретического отделения консерватории, где я когда то тоже учился), а просто даже отдать их переписчику,чтобы по ним хоть как -то можно было играть. Если кто-нибудь из читающих эти главы о Максимовой помнит, как выглядят рукописи великих писателей или поэтов, то он меня вполне поймет. Зачеркнутые – перечеркнутые страницы с подписями и каракулями от руки, с указаниями после какого-то номера «теперь переход на страницу 108» – это с 15-й, например.» А как это сделать физически, если две руки заняты и «перекрутить» сто страниц за полсекунды невозможно.
{div width:275|float:left}{module Хренников}{/div} Мало того, что пианист балета должен обладать так называемым «рыбьим глазом» и успевать смотреть в ноты (что он играет), на клавиши (что он нажимает), на балерину (что она танцует), на педагога (что он говорит или хочет от тебя в этот момент), так еще есть и две педали, о которых как бы вообще никто не упоминает. При такой напряженке мозгов и частей тела еще очень важно не потерять глаза, а те ноты, которые Хренников отдал для работы с «Наполеоном», нужно было под лупой рассматривать – так мелко, грязно они были начерканы. Так вот, на последней странице этого балета стояла надпись от руки: «Боже мой! Неужели я закончил балет? – Т.Н.Хренников,1994 г.» Редкий случай, когда у меня был карандаш с собой, и я туда дальше приписал: «Лучше бы вы его и не начинали!» При всем уважении к композитору и его великолепной музыке, играя по таким нотам можно потерять зрение.
Екатерина Сергеевна одевалась всегда очень незаметно, скромно, но с большим вкусом. Обычно это были черные цвета – брюки, кофточки. Очень мало или совсем нет косметики на лице. Внешне она могла дать фору любой молодой артистке, потому что была всегда такой стройной и подтянутой, что выглядела не просто на 25, а даже на 18 лет – девчонка и все.
Молодая, обаятельная, стройная, хрупкая, нежная, строгая, загадочная, таинственная, неприступная и в то же время страстная – вот те эпитеты, которые приходят на ум, когда думаешь о ней.
Екатерина Сергеевна очень давно мечтала преподавать, и знаю, что самая большая мечта была преподавать именно в Большом театре. Несмотря ни на что, на прошлые обиды и несправедливости, это ее храм, Большой театр.
Театр «Кремлевский балет». Сцена из балета «Наполеон Бонапарт».
Первой ученицей, насколько я знаю, в Большом театре у нее стала Лунькина. Не знаю точно как там и что было в Большом – не работал. Но только в Кремле все знали – если сегодня Максимовой нет, значит она в театре с Лунькиной занимается. Удивительно то, что даже если между Максимовой и ее ученицами и происходил конфликт, Екатерина Сергеевна никогда не ставила сразу точку, хотя и могла возмутиться поведением ученицы. Как правило, приходя и плача в жилетку, «проштрафившиеся» ученицы могли вымолить «возвращение» к ним Екатерины Сергеевны и даже на какое то время ее расположение. Как же нужно было ее «довести», если она наотрез отказалась работать с Волочковой!
В зрительном зале Кремля она работала с микрофоном. Я сидел за пианино на сцене в правой кулисе (на сцене рояля нет) и спиной чувствовал ее присутствие там, в глубине зала. Ее такой родной голос, всегда ласково обращавшийся ко мне и не забывавший поблагодарить за игру после репетиции или в случаях, когда приходилось по сто раз с одного и того же места брать: «Андрюш, прости! Можно еще разок!»... Это её «прости»! Хотелось крикнуть: « Любимая, дорогая Екатерина Сергеевна! Это вы меня простите, что не могу к вашим ногам бросить все цветы мира, все аплодисменты, всю свою любовь к вашему творчеству. И вам я готов играть снова и снова, пока пальцы в кровь не разобьются!»
Благо до этого не доходило, так как танцовщики сами быстро уставали одно и то же повторять. «Андрюшенька, спасибо!» Что я мог сказать в ответ? «Пожалуйста?» Этого казалось мало! Я говорил:»Спасибо вам!». Хотелось добавить, спасибо за то, что сидим вот тут с вами вместе и дышим одним балетным воздухом.
Особая история приключилась, когда в 1996 году я решил сменить... имя. Да, для многих это казалось странным, но мне было неудобно, не по себе, как-то неуютно жить с тем именем, которое мне дали родители, и по примеру одной своей знакомой я взял да и выбрал себе имя сам. Пошел в ЗАГС и поменял все документы и вот уже 8 лет живу с другим именем. Звали меня до этого Сергей. Казалось бы, хорошее имя. Но у меня на это счёт свое мнение. Имя – это как твой личный код в космосе, и я свой код выбрал сам и, надо сказать, после этого жить стало намного легче, удачней и интересней.
«Балет – это не техника, это душа!» (Анна Павлова)
Странность – подумает кто-то... А почему бы и нет подумал я, вон заграницей через одного двойные имена – Стиг-Оке, Ева-Мария, Вольфганг-Амадей в конце концов! Вот и я решил. буду Сергеем -Андреем. Пишу я это для того, чтобы вспомнить, как народной артистке СССР пришлось переучиваться называть меня по другому, да и всему театру, кстати... Первое время даже весело было, путали и извинялись...даже приятно как-то – столько внимания!
Придя в театр в 1994 году, как Сергей, и познакомившись с Екатериной Сергеевной, проработав какое-то время, я уволился и затем вернулся вновь. «Здравствуйте, Екатерина Сергеевна! Как вы поживаете? А меня теперь зовут Андрей... Да». (Какой ужас, сейчас как вспомнишь...) Надо сказать, что меня туда почему-то все время назад принимали, странно так. Раза три я увольнялся и приходил, но последний раз ушел навсегда. Когда она «ушла» в Большой театр.
Перекур. С любимой, единственной и неповторимой Максимовой.
– Ты зачем имя поменял?
– Вы знаете Екатерина Сергевна, мне что-то вот старое имя не нравится. Называете меня теперь пожалуйста, Андрей.
– Да, конечно. Я буду тебя называть Андрей. Но ты для меня навсегда останешься Серёжей...
– Спасибо, Екатерина Сергевна! Главное, что «останусь навсегда». (Наверное ради этих слов можно было и имя поменять назад, на Сергей…
Глава 8.
«Все начиналось с фуэте...»
1 февраля 1999 года. День рождения любимой балерины. Бегу на работу, думая об этом, и вдруг в переходе метро вижу великолепные нежные то ли фиалки, то ли незабудки, то ли какие то колокольчики светло-голубого цвета, как Её глаза. Не долго думая, покупаю эти незатейливые полевые цветочки и бегом в Кремль. «С днем рождения Екатерина Сергеевна!»
Уже было известно, что юбилей будет отмечаться концертом в Большом театре. Но вот вопрос – будет ли она танцевать или нет? Будет или не будет? Уже лет пять она не выходила на сцену. По секрету узнаю, что будет. Ура! Оказывается, Васильев поставил для нее номер. Вечером – бегом в Большой. Выступают артисты балета с разными номерами, она сидит в ложе, красивая и счастливая. Потом вдруг незаметно исчезает и уже появляется на сцене и в какой–то лодочке проплывает из одной кулисы в другую. И, наконец, сам танец. Как все наполнено, вдохновенно, по-максимовски. С любовью! Звездный дождь осыпает ее и артистов под закрытие занавеса. С днем рождения, Екатерина Сергеевна! Будьте счастливы!!!
Мысленно мелькают моменты работы с ней, ее замечания артистам, ее поведение в различных ситуациях в театре и душа наполняется счастьем от мысли хоть и меленькой, но сопричастности к великому.
Особое удовольствие мне доставляла работа над встречающимся во многих балетах большим фуэте или 32 фуэте, как это по-другому называется. Это движение вызывало у меня всегда особый восторг. В первый раз это случилось после фильма «Анна Павлова», где маленькие ученицы врываются в комнату к Павловой и просят показать фуэте, добавляя при этом, что в газетах писали о том, что Павлова уже не владеет техникой танца и не может исполнить фуэте. И в тот момент, когда даже без разогрева, Павлова, укутанная в шаль, показывает ученицам фуэте, звучит какая-то божественная музыка, это поистине завораживающий момент в фильме.
Большие или гранд фуэте в русских постановках присутствуют, как правило, в «Лебедином», «Дон Кихоте», у нас оно было тоже и в «Руслане» и в васильевской «Золушке». В традиции русского урока классического танца, как правило, входит окончание урока 32 фуэте для женщин и гранд пируэта для мужчин. Иногда происходят даже целые соревнования, обычно между мужчинами, кто больше пируэтов «накрутит».
«Как жаль!» Всегда было интересно смотреть на это движение и особенно играть.
Вообще традиция играть фуэте в русской и заграничной школах совсем разная. Нас учили, что акцент или сильная доля приходится в пол, когда опорная нога опускается вниз и отталкивается. Акцент приходится в пол. Заграницей же я встретил совсем другое понимание движения. Здесь, когда в балетах встречается фуэте, акцент просят делать наверх, когда нога уже оттолкнулась от пола и в высшей точке в воздухе должен быть и акцент. С чем это связано я честно говоря не знаю.
Екатерина Сергеевна также отдавала много внимания 32 фуэте при работе со своими ученицами. Фуэте в «Лебедином» и в «Дон Кихоте» схожие, в васильевской «Золушке» они уже закручены разнообразней,чем простые-одинарные. Как правило, фуэте делается на четыре четверти, но как-то раз я спросил Максимову, а бывают ли фуэте на три четверти. «Бывают, и еще какие двойные, тройные!».
Непосвященному зрителю кажется, что это самое сложное в балете движение, но на самом деле балетные артисты относятся к нему просто как к трюку. Безусловно, это очень важно – «есть» у танцовщика фуэте или нет. Так, например, известный факт, что Плисецкая делала круг вместо фуэте, хотя и пыталась отрабатывать его, делая в два раза больше на репетициях – по 64 штуки. Интересно еще и то, что когда сами балетные смотрят этот трюк на спектакле, могу дать гарантию, что все считают!!! Почему, до сих пор не известно мне. Но это факт. Это у них в крови, автоматически считать, сколько же все-таки ей удалось сделать – 32 или меньше.
Часто, когда какие-либо вертушки типа фуэте не получались, всегда шли к Максимовой за советом. Помню, как Людмила Михайловна Чарская долго не могла понять в чем же дело, почему же не получается вертушка у её ученицы Тани Смирновой в вариации, и когда Таню показали Екатерине Сергеевне, все стало на свои места. Из воспоминаний и рекомендаций, данных Максимовой по поводу фуэте я запомнил следующие. Очень важно как отталкивается балерина, нужно сесть как следует в плие перед броском работающей ноги при вращении. Вообще о том, что нужно садится поглубже в плие, чтобы лучше потом оттолкнуться опорной ногой, было частым наставлением для молодых балерин от Екатерины Сергеевны. Также важно было потом стремиться «наверх» и только «наверх», отталкиваться энергично пяткой. Выполняя этот трюк, как правило балерина должна оставаться как можно дольше на одном месте и чем меньше она продвинется вперед, тем лучше, иначе она теряет баланс.
Обычно всё шло хорошо только на первых 8 или даже 16 фуэте. Затем Екатерина Сергеевна либо останавливала и объясняла, почему и что нарушено в координации и почему балерину заносит вперед или влево, или в сторону, либо останавливалась сама ученица, потому что ее заносило «не туда».Часто это зависело от того, что ученица не могла рассчитать правильно форс (энергию, с которой берется вращение). При этом нога, которая делает бросок и вращение, должна быть достаточно высоко, а не под себя, иначе фуэте не смотрится, в то же самое время работающая нога не должна сбивать, сносить балерину с места.
Самая крепкая в этом плане в кремлевском балете была Рита (к сожалению, не помню фамилии) Сами балетные говорили, что она как машина. Станет делать фуэте, и никуда ее не спихнешь, не столкнешь с места. Стоит на одном пятачке и вертится себе. Видимо так была выучена. Ей я очень благодарен за то, что во время урока она иногда сидела рядом с роялем и зашивала туфли, она же научила меня всем движениям и объяснила, какие мелодии лучше всего подходят для школы.
А однажды в пустом зале занималась Оля Зубкова, очень талантливая, красивая балерина. Она была тоже ученицей Максимовой. Я сыграл урок для нее одной – в театре был выходной и я зашел по какому-то поводу в канцелярию, а Оля занималась одна без музыки в зале.
Олечка, пожалуйста, научи меня делать фуэте. Я тебе одной урок сейчас сыграю.
– Да запросто, вот давай. Встаешь в четвертую позицию...
– Боже, как это? Нет, это я не умею. Давай я встану лучше в шестую (ноги вместе).
– Ну ладно, давай. Теперь руки полукругом перед собой, так. На левой ноге приседаешь, правую заводишь вверх по кругу и бросаешь в сторону слева направо. Поднимаешься на носочек и в то же самое время проворачиваешься вокруг своей оси. Также не забудь, что надо смотреть в одну точку при повороте головы, при этом руки раскрываются и закрываются, и так 32 раза, понял?
– Понял!
– Поехали!
После третьего моего «фуэте» я улетел куда-то в угол зала. В голове туман, все кружится, поташнивает.
– Господи, боже ты мой, как же вы это делаете, да еще и в темпе, да еще когда в зале сидят 6000 человек на спектакле? Вам же памятник при жизни ставить надо.
– Да ладно. Это не самое сложное движение. А у тебя просто тело кривое, не натренированное. Стержня нет, вот тебя и заносит черт знает куда при вращении... (Смеется.)… Осторожней, не разбейся!
– Олечка, у меня тело не кривое. Я просто всегда руками работал, а не ногами – успеваю крикнуть в полете и куда-то приземляюсь, падаю на пол, все вокруг кружится-я-я-я-я...
Когда в «Анюте» звучит «Тарантелла» и вокруг много гостей – сложнейшие уже до этого движения, исполняемые Максимовой, достигают своего апофеоза.
Екатерина Сергеевна крутит фуэте!
Курение здоровью вредит, предупреждает Минздрав России. Но только нас с Екатериной Сергеевной опять это не касается! Мы в очередной раз злостно нарушаем устав Министерства Здравоохранения.
– Моя знакомая журналистка Галя из газеты «Сударушка» попросила договориться об интервью с Вами, как Вы на это смотрите?
– Ой, Андрюш…Ты знаешь, я это не люблю…
– Вы знаете, Екатерина Сергеевна, вот вчера купил в переходе на Пушкинской ваш фильм на видео «Фуэте». Запись пиратская и такая бракованная, звук гудит, смотреть невозможно. Вы вообще какие-то деньги получаете от тиражирования ваших фильмов на видео?
– Ой, что ты. Я даже и не знала о том, что это продается в переходах. Надо позвонить режиссеру фильма, вот он удивится. А деньги? О чем ты говоришь...
Глава 9.
Танец маленьких лебедей
Все молодые балерины, занимающиеся в балетном училище, мечтают стать «примами», станцевать «Лебединое озеро» или «Спящую красавицу». Но, как известно, не все доходят до финиша – многих отсеивают еще в училище, кто-то уходит сам, а большинство работает после училища в кордебалете порой всю жизнь, так и не станцевав ничего сольного.
Что чувствуют те, кто стоит всю жизнь 16-ым лебедем, те, чьи мечты и фантазии так и не реализовались в любимом искусстве? Психологически им очень сложно. Многие артисты, решив уйти из балета, или же выбыв на пенсию, а это, как известно, случается довольно-таки рано, просто ничего другого не умеют делать, так как до этого всю жизнь занимались только танцами. С другой стороны те, кто «пробился» и хочет продержаться как можно дольше на правах ведущего артиста, находятся в постоянном напряжении, желании доказать, что я «право имею».
Артист балета помимо отличных физических данных и мастерства актера должен обладать еще и очень крепкой, «непробиваемой» нервной системой, для того чтобы работать на сцене перед многотысячной аудиторией. И нужно уметь не сломаться, не уйти «в себя» даже если на сцене произошел какой-то казус, если пируэты не получились или танцовщик поскользнулся и упал. А это случается довольно-таки часто. Балетную обувь балерины, как правило, натирают канифолью для лучшего контакта с покрытием сцены. Эти самые пуанты балерина может сменить за один спектакль несколько раз. У Екатерины Сергеевны набирались целые коробки со стертыми башмаками – так часто приходилось менять обувь, истертую до крови во время спектакля между актами или даже на протяжении одного акта. Не берусь утверждать, но кажется кому-то из кремлевских балерин досталась одна из таких максимовских коробок с туфлями.
Сцена «Кремлевского дворца съездов» – это особая сцена. Огромная, как футбольное поле. Для того чтобы заполнить такую сцену и распределить движения правильно, нужно обладать большим шагом, огромным прыжком и вообще выразительности требуется в несколько раз больше, чем на маленьких сценах, иначе движения не смотрятся. Самое ужасное, что полы в «Кремлевском балете» были бетонные, не пригодные для балета, хотя их и пытались улучшить деревянными прослойками.Здание изначально не планировалось для выступлений балетных артистов. Многие артисты часто жаловались на то, что «сажают» ноги на таком полу очень быстро. Когда однажды в Кремле появились специалисты с приборами для измерения отрицательных биополей, оказалось, что самое плохое место в Кремле было именно на сцене. Когда я пришел туда работать, старшая пианистка мне так и сказала: «Здесь больше пяти лет работать нельзя.» Я удивился: «Почему?» «В «Кремлевском дворце» очень плохое энергетическое биополе. Люди быстро устают, создаются конфликтные ситуации. Даже в фойе колонны отделаны каким-то редким камнем, дающим негативное магнитное излучение, а само здание построено в коммунистические времена по квадратно-гнездовому принципу и эти квадраты создают нехорошую энергию» – ответила она. «Прямо пирамиды египетские» – подумал я и позже вспомнил об этом разговоре, когда ездил на отдых в Хургаду (Египет) и нас возили посмотреть на эти самые пирамиды и когда одна из туристок упала в обморок, войдя внутрь одной из них. Знали ли об этом сами артисты или нет, но случаи падения на репетициях были и даже с печальными исходами.
«Танец маленьких лебедей»из балета «Лебединое озеро»
Вообще травматизм балетных – это отдельная тема для исследования. Травмируются они очень легко, иногда на ровном месте, но заживают все это травмы очень долго. Так и танцуют иногда с оторванными менисками или вставными пластинами. Достаточно вспомнить травму позвоночника Максимовой и все ее нечеловеческие страдания в этот период, когда ей приходилось спать на жесткой доске многие годы. В кремлевских балетных залах, как я уже упомянул, под линолеумом была деревянная прослойка, но это не спасало при неудачном приземлении. Так вот сидишь, играешь иногда – и вдруг артист просто испаряется из поля зрения. Останавливаешься, а он уже лежит на полу. Скорее, массажиста, позвоните в скорую! Результат – больница, замена спектаклей. Иногда такие травмы не вылечиваются годами.
Однажды на репетиции с Максимовой один из солистов упал и очень сильно травмировался. Его сразу же положили на операцию, в результате ему вставили какую-то металлическую пластину, то-ли жгут какой-то прямо в ногу, и зашили всё это, а инородное тело в виде пластины там так и осталось, внутри ноги. «Это» ещё и привинчивают внутри, причем шурупами прямо к кости и потом зашивают. Танцовщик не только ходит после этого, он еще и танцует. Травмированного на той репетиции танцовщика звали Олег (уже не помню, к сожалению, фамилии) и операцию нужно было делать срочно. А она стоила очень дорого, и у него не было денег. Так вот оказывается, Екатерина Сергеевна, узнав, что нужна помощь, достала каким– то образом необходимые 500 долларов и сама оплатила операцию для артиста!
Но не только полы были из бетона, так еще и потолок можно было рукой достать, подтянувшись на носочках. Однажды, репетируя «Дон Кихот», поднятая на руках Жанна Богородицкая разбила плафон лампы балетной туфлей.
Падают балетные не только в залах, но также и на сцене. В одной из передач «Сам себе режиссер» показали как-то целое видеособрание балетных казусов и падений на сцене. Оказывается, есть человек, который специально все это отсматривает и собирает на видео. Мне тоже приходилось видеть подобное. Помню однажды в Большом театре на «Жизели» вышли две балерины танцевать вариации. Одна станцевала и ушла, а другая, буквально только начав свою вариацию, так упала и растянулась в шпагате, что еле доползла до кулис, а оркестр в это время продолжал играть еще наверно минуты три, когда на сцене никого не было, одни кусты-декорации. Зрители, конечно, похлопали, но для пустой сцены. Было как-то не по себе. Что там с ней теперь?.. А «слон идет» и спектакль должен продолжаться.
В оркестре ближе всех спиной к сцене сидят фаготисты. На фаготе играют с помощью «S» – это такой металлический дугообразный крюк в форме буквы «эс», соединяющий деревянный фагот с губами музыканта. Говорят, что много лет назад в Большом театре одна балерина, не рассчитав прыжок, прыгнула и угодила в оркестровую яму, попав ногой в затылок одному из фаготистов, и это самое железное «эс» вонзилось в горло музыканту, и тот мгновенно умер прямо в оркестровой яме.
Много в балете не только трагического, но и смешного. Как-то раз в одном театре балерина забыла снять один носок, когда выходила танцевать лебедей, и так и выбежала на коду. Лебедь в носке – это, конечно, забавно. Помню также чей-то рассказ, как во время «Лебединого озера» уборщица, забывшись, мыла полы за одним из задников на сцене и не заметила, как этот самый задник внезапно подняли и под трагическую мелодию, исполняемую скрипкой, на сцене явилась картина честно моющей пол уборщицы в рабочем черном халате. Эдакое «черное « па-де-де моющей пол Одиллии-Уборщицы на озере лебедей. Подобная сцена, кстати, потом вошла в балет Андрея Борисовича Петрова «Том Сойер», получилось очень смешно.
Есть несколько произведений, который я терпеть не мог с самого детства. Но не из-за музыки, которая сама по себе великолепна. А из-за того, что их всегда просили сыграть. Такие своеобразные «хиты», которые часто годятся для прикрытия своей музыкальной недалекости.
Обычно, если спросить у людей, не особенно увлекающихся музыкой, про самое любимое произведение, называют именно их, дабы показать свою «эрудицию» или прикрыть пробелы в этой области. Хотя намного проще просто признаться: « Я люблю музыку, но профессионально в ней не разбираюсь». Или вообще честно сказать: «Я ничего кроме «попсы» не слушаю!»
Список ненавистных с детства «хитов» возглавляет, конечно, «Полонез» Огинского. «Лунная» соната Бетховена и «Марш» Мендельсона занимают, соответственно, второе и третье места, потом идет «Турецкий марш» Моцарта и наконец венчает этот список шлягер всех времен и народов «Танец маленьких лебедей» из «Лебединого озера».
«Танец маленьких лебедей» или «четверка» пользуется особой популярностью у тех, кто обычно сидит и скучает, купив билеты в первый ряд партера, сверкая дорогими украшениями. Почему богатые люди, приходящие в театр обязательно в первый ряд партера, особое предпочтение отдают опере, а не балету – объясняется очень просто – на опере можно хоть немного спокойно поспать. Там все громко поют, так что храп почти никогда не слышен. В балете уже посложней, ведь « балерины и балеруны « молчат на сцене. Тут уже особо не поспишь, ну даже если и удается подремать немного, тебя все равно разбудят. Что уж тут поделать, если танец маленьких лебедей с детства всем известная мелодия!
{div width:275|float:left}{module Чарская}{/div}Вообще сам танец, если на него взглянуть не как зрителю, а с места хотя бы одного из лебедей, который его танцуют, очень сложный, хотя, как и все в балете, выглядит будто бы так и должно всё быть, а не как иначе, и всё само собой разумеется.
Помню, как на репетиции Людмила Михайловна Чарская добивалась синхронности в движениях каждой из четырех балерин – как одной. Именно этот танец мне было сложнее всего играть, хорошо, что такое случалось не так часто, и я больше репетировал с солистами. На протяжении этого танца все четыре артистки сцеплены перекрестными руками и распускают их только на последние два аккорда в конце – под аплодисменты ликующей публики. Когда мы доходили до репризы, где балерины передвигаются по диагонали, прыгая при этом и делая что-то типа па-де-ша или амбуате, как правило, кто-нибудь из них расцеплялся. Часто репетиции этого танца сопровождались каким-нибудь «эксцессом» между четырьмя балеринами. Оказывается, очень важно не только то, чтобы ноги передвигались синхронно, так как руки особо не участвуют – они сцеплены. А самое важное – одинаковые повороты головы у всех как у одной. Чарская, когда-то идеально танцевавшая «четверку» лебедей в Большом театре, стремилась добиться абсолютного синхрона.
«Ум-па, ум-па, ум-па, ум-па. Там-там-там-трям, тарарам-пам-пам, там –там-там-трям, тарарам–пам-пам…» – играю я снова и снова, а в голове как ни крути – из детства:» Ор-га-ни-зо-ванной тол-пой, ко-ро-вы шли на во-до-пой, а я – домо-ооой, а я – домо-ооой» Что уж тут поделать...Такая же история была у меня и в муз. училище при исполнении 2ой сонаты Шопена, а именно похоронного марша. Педагог объясняла весь трагизм этого марша. А мне, когда я играл этот марш, вспоминались похороны Брежнева и слова детской песенки: « Ту-104 са-мый бы-стрый са-молет». Что это? От недалекости или не проникновения в музыку? Да нет же. Просто стереотип, дорожка, которая с детства записалась в мозгах.
С особой любовью и теплотой вспоминаю еще одного из педагогов «Кремлевского балета», который первое время часто репетировал с солистами вместе с Екатериной Сергеевной Максимовой. Эрик Георгиевич Володин. Интеллигентнейший человек, старой закалки, породы. С огромными рахманиновскими руками, высокого роста, он, будучи уже в годах, исполнял, и надо сказать, с огромным мастерством, партию Дон-Кихота. Танцев у самого Дон-Кихота нет и поэтому он больше «ходил по сцене», но зато как ходил. Приходит на ум сравнить его с ролью старого слуги в исполнении Евстигнеева, когда тот выходил только с одной репликой: « Кушать подано!» Одна фраза, но как гениально это было исполнено. Эрик Георгиевич Володин – замечательный артист, очень добрый человек. С ним у меня сложились теплые дружеские отношения.
Хотя первые дни работы в театре, когда я еще ничего не умел и не понимал, как это играть для балета или просто не знал еще темпов, он возмущался: «Что же это Вы, темпов не знаете?! Безобразие! Я жаловаться буду!» Но никогда не жаловался, понимал, что я только начинаю работать в театре балета. Была тогда в театре одна артистка, то ли узбечка, то ли казашка. С ней работал Эрик Георгиевич. У этих народностей особенно хорошо получаются восточные или характерные танцы, где нужно «придать жару». Много тогда она мне нервов потрепала со своим «Цыганским» и «Уличной» из «Дон-Кихота». В этих танцах, особенно в «Цыганском» столько замедлений и внезапных ускорений, что о порой очень сложно подстроится под танцующую их балерину, да особенно когда только начинаешь работать.
Эрик Георгиевич всегда говорил на «Вы» и был рядом с маленькой и хрупкой Максимовой в зале как телохранитель. Мне думается, что ей тоже было очень спокойно и приятно работать вместе с ним.
«Екатерина Сергевна», «Вот Екатерина Сергевна тоже не против», «Как вы считаете, Екатерина Сергевна», – как-то особенно тепло произносил он её имя, мягко и в тоже время низким тембром, чувствовалось, что он очень любит и уважает Екатерину Сергеевну, хотя он был старше ее и иногда мог спросить у меня просто: «А вы не видели, Катя пришла?» «Катя пришла», – отвечаю я, понимая, что хоть и многие называют Екатерину Сергеевну «Катя», когда она не слышит, но не у всех есть такое право сказать ей «Катя», а у него было.
Последний год моей работы в театр приходили все новые и новые люди. Хочется также вспомнить о том, что было очень приятно и интересно работать и с Вадимом Сергеевичем Тедеевым, и с Ириной Сергеевной Прокофьевой, и с ее мужем Андреем Кондратовым, играть уроки классического танца для Нины Семизоровой.
Все они – наша гордость и слава русского балета. Опыт, приобретенный за шесть с перерывами лет в «Кремлевском балете», теперь дает мне возможность работать концертмейстером в различных театрах Европы. И, надо сказать без лишней скромности, что лучше наших пианистов нигде нет, это факт. Как-то раз в одном театре педагог балета обратился ко мне с просьбой: «Вы бы не могли обучить наших пианистов играть урок?» «Нет, к сожалению, не мог бы. Они мои коллеги, и я не вправе указывать им на их недостатки или элементарные незнания основ подбора музыки к так называемой на западе «школе»«. Не хочется никого критиковать или за чей-то счет возвышаться, но то, как тут иногда играют для балета, оставляет желать лучшего. Акценты в пол, музыка в миноре. Так, после урока не то, что танцевать – жить не хочется, насколько все произведения подобраны в трагическом ключе. А прыжки...! Особая тема.
Только здесь принцип другой и артисты молчат. Они могут сказать только педагогу. И педагог в свою очередь может сделать замечание пианисту. У нас, в России по-другому, по-русски! Не понравилось чего – прямо могут и ноты в тебя полететь хорошо если без «матершины» обойдется, но обязательно какая-нибудь неудовлетворенная своим творчеством артистка может запросто подойти к пианисту во время игры и какую – нибудь гадость сказать.
Владимир Васильев. Екатерина Сергеевна всегда с благоговением произносила имя Володя и говорила
о нем, как о боге
Здесь, конечно, с дисциплиной получше. Но зато и танцы другие. Вот и задумаешься, что лучше? То, как обучают у нас, когда педагог фортепиано в муз.училище может и острым карандашом тыкнуть в руку, когда ошибки делаешь. И крикнуть что-либо обидное. Зато потом уже стараешься не повторить те – же ошибки. Или же тактичный подход. Но результат? Оставим каждому на выбор свою систему обучения или преподавания. Но здесь, заграницей, когда пианисты приходят играть урок балета с кипой разных нот (!) вместо того, чтобы импровизировать, артисты, мягко говоря, начинают нервничать, когда возникают паузы между движениями и пианистка перебирает груду нот, чтобы выбрать то или иное произведение. В результате темп урока нарушается, вносится некоторая нервозность. Я играю мелодии из наших русских мультфильмов, я играю «Чижик-пыжик», я играю «В траве сидел кузнечик», а они удивляются: «Как это ты двумя пальцами играешь прыжки, но удивительно удобно, в чем секрет?» Секрет?.. Секрет в том, что я, хоть и работаю заграницей из-за того, что тут больше платят, принадлежу к русской фортепьянной школе, к русским балетным пианистам. Школе, на которой собаку съел. Школе, которой нигде не учат, и только в театре, путем проб и ошибок, начинаешь понимать, как нужно играть для балета.
Спасибо всем, всем педагогам, артистам, танцовщикам, которые подарили этот опыт работе в балете, спасибо театру «Кремлевский балет» и прежде всего вам, дорогая Екатерина Сергеевна!
Последний перекур перед новым, 2000-м годом. Усталые, но счастливые, завтра мы переходим в новое тысячелетие – миллениум.
– Вот мы все курим и курим, Екатерина Сергеевна, сколько же можно? Мне вот тут внутренний голос стал подсказывать, что бросать все-таки надо когда-нибудь! А вы бросить курить пытались?
– Пыталась, перекурила столько сигарет, каких только не было. Ты даже и не знаешь, какие до этого ужасные сигареты продавались в Москве, много лет тому назад. Потом уже мы стали из-за границы привозить. А денег сколько на это «удовольствие» уходит. Ужас просто!
– Да, это точно... Кстати, вы не знаете, чья десятирублевка в углу зала валяется уже вторую неделю, и что удивительно – никто не берет! Странно…
– Да, я тоже заметила. Лежит себе такая «безхозная» десятка. Деньги все-таки... и никто не берет! Удивительно! Такие все честные оказывается! … (смеется).
Глава 10.
«Миллениум» или вальс со звездой
В канун нового года, 31 декабря 1999, мне позвонил худрук театра «Геликон – Опера» и мой хороший друг Дима Бертман.
– Андрей, как новый год будешь встречать?
– Да пока еще не знаю, честно говоря.
– У меня есть билеты на «Новогодний бал» в Большой театр, хочешь пойти?
– А чего там за бал?
– Я точно не знаю, но наш театр приглашен. Если хочешь, пошли, там твоя любовь тоже будет.
– Кто?
– Ну как кто, Максимова, конечно! Кто же еще…
– Максимова?! Бегу, лечу, во сколько приходить, где встречаемся?
Идея Новогоднего бала в Большом театре была сама по-себе уже замечательной. Наверное, впервые в истории театра в партере сняли все кресла и сравняли сцену и пол зрительного зала, закрыв оркестровую яму так, что получился один сплошной танцпол от дверей в зал до задников сцены. Слева и справа вдоль лож стояло по несколько столиков с угощеньями для именитых гостей, которых в тот вечер было видимо-невидимо. Одни знаменитости, звезды. Мы сидели с левой стороны в партере вместе с управляющим кремлевского дворца. Рядом с нами, за соседним столиком сидел Олег Меньшиков. Он пришел с какой-то блондинкой и цифровой камерой снимал всё происходящее. Ближе к сцене сидели Владимир Васильев, сама Екатерина Сергеевна, чуть позже к ним подсел Борис Березовский. Справа за столиками располагались Инна Чурикова с мужем, Алла Демидова, было множество знакомых лиц. Вел программу Святослав Бэлза.
{div width:335|float:left}{module maximova-last}{/div}
Для меня это был, пожалуй, самый интересный и знаменательный новый год в моей жизни. Ещё бы – находится в таком «цветнике» артистов, да еще и вместе встречать Новый год. Редкая, уникальная возможность, любезно предоставленная мне Дмитрием Бертманом.
До Нового года оставалось всего несколько часов и популярный ведущий музыкальных программ, музыковед Святослав Бэлза, после короткого вступительного слова торжественно объявлял музыкальные номера-поздравления. Точно уже не помню, но кажется кто-то пел, затем играл оркестр, затем было несколько балетных номеров из «Дон Кихота». И, наконец… танцы. Бал. Интригующе, взволновано зазвучал вальс Штрауса в исполнении оркестра Большого театра и на сцене появилась целая кавалерия танцовщиц и танцовщиков, одетых по-бальному. Кавалеры в смокингах, дамы в вечерних туалетах. Их было очень много. Появившись из-за кулис сцены, постепенно они заполнили всю «танцевальную залу» – партер театра. Музыка Штрауса, знатные гости-артисты, звон бокалов с шампанским – все это было как в волшебном сне, откуда-то «оттуда» – из 19-го века.
Станцевав друг с другом, молодые балетные артисты стали подходить к столикам, за которыми сидели гости и приглашали их танцевать. И вот вижу, как один из танцовщиков – молодой парень лет 17-ти подходит к Максимовой и приглашает ее на танец. Они вальсируют в центре зала. А я смотрю на это с какими-то странными ощущениями, что на его месте должен быть я, какое-то чувство ревности даже появилось в тот момент. Дима, видя как я не могу оторваться от танцующей вальс Максимовой, говорит мне:
– Ну, давай! Смелее! Не упусти свой шанс, пойди, пригласи её!
– Да как же, да я же не умею – в жизни не танцевал даже на дискотеках, а тут еще и вальс…
– Не робей, иди – потанцуй с Екатериной Максимовой! – говорит он так запросто и легко мне, чуть ли ни дар речи потерявшему от такой ситуации когда и хочется и страшно.
В тоже самое время понимаешь, что потом себе никогда уже не простишь упущенный шанс.
И вот, то ли от шампанского, которое уже успело ударить в голову, то ли от страха, решаюсь – иду! Танцевать с Максимовой! В Большом театре! Вальс, господа!
Допив остатки шампанского в бокале, пробираюсь потихоньку сквозь ряды вальсирующих пар и предстаю перед ней. Она, по-моему, растерялась даже сначала, не ожидала меня увидеть там в Новый год. И в глазах только: «Ты?! Здесь?!» и руками даже развела от удивления. Её партнер по танцу тоже обалдел от моей наглости. Фактически я отнимал ее у него, отбивал. И отбил!
– Екатерина Сергевна, научите вальс танцевать!
– Андрюш, да я сама не умею!..
И вот, обняв ее за талию, начинаем вращаться на раз-два-три, раз-два-три.
– Какая вы сегодня красивая! Какие же у вас необыкновенные глаза! Я вас люблю!– шепчу я ей на ухо и все ложи Большого театра, следившие за этим как бы вторят мне,»скажи еще, скажи еще!»
Счастливая и грациозная, она улыбается мне в танце своей прекрасной максимовской улыбкой и видна каждая черточка ее сияющего лица, маленькая родинка над верхней губой. Шампанское ударяет в голову, остановись, мгновенье, ты – прекрасно!!!
И тут, видимо не рассчитав поворота – наступаю ей на ногу своим башмаком 44– го размера. Кажется, не очень заметила или сделала вид, что не заметила. Слава Богу!
Танец продолжается и мы кружим все быстрее и быстрее. Чувствую, что силы покидают меня, ноги слабеют, становятся ватными, а музыка все еще не кончается. Опять поворот. И снова наступаю ей на ногу. Боже мой, какой же я все-таки слон!
А Екатерина Сергевна, без устали, легкая как пушинка, всё берет и берет форс вправо. От непривычки к такому темпу у меня кружится голова. И вот опять, да простит меня человечество и балетные фанаты, наступаю ей на ногу уже в третий раз. Наконец, чтобы совсем не изувечить своими «ботами» народную артистку, плавно веду ее к столику, где сидит Васильев.
Идем как в «Дон Кихоте» – с вытянутыми вперед руками.
– Спасибо Вам большое, Екатерина Сергевна, что научили вальс танцевать! С Новым годом Вас!
Весь вечер я сидел окрыленный, наблюдая за происходящим действом. Потом был аукцион, где продавалось платье, в котором танцевала Екатерина Сергеевна, из сцены на балу в «Анюте» и портрет Максимовой работы Владимира Васильева. Приобрел это все, кажется, Березовский.
«Пять минут, пять минут – это много или мало?…»
Об этих пяти минутах в танце с Максимовой еще недавно я не мог даже мечтать. Но вот – свершилось! Самый лучший подарок к новому году, а может быть и вообще в жизни. На видеоэкране появляется президент Путин с новогодним обращением к народу и остается всего несколько секунд до нового года – миллениума. Все друг– друга поздравляют, бьют наконец – то кремлевские куранты.
Мы за своим столиком тоже все «чокаемся» бокалами и после этого на пятом или шестом ударе курантов мелькает мысль – успеть подойти к Екатерине Сергеевне, загадать желание, с последним ударом часов поздравить ее с новым годом. Но она куда-то исчезла, испарилась именно в эти секунды. Может быть мне все это приснилось, подумал я…и не былого никакого вальса со звездой? …И только ноги, ватные и уставшие после танца напоминают о том, что все это было в действительности каких-то пятнадцать минут назад.
Вскоре после этого, в феврале 2000, я ушел из»Кремлевского балета». И уехал работать заграницу.
Иногда мы с друзьями – артистами балета смотрим какой-нибудь новый спектакль и, если я не соглашаюсь с их мнением по поводу исполнения того или иного танца, чтобы»подкрепить» свое суждение – могу в шутку сказать:»Да вы ничего в балете не понимаете! Я же с самой Максимовой в Большом театре танцевал!»
В памяти до сих пор остались теплые воспоминания о работе с Екатериной Сергевной.
Фаина Раневская когда-то говорила о себе так: «Я недо… Не доиграла, не долюбила, недо и всё…».
Наверное, что-то подобное осталось и у меня по отношению к нашему знакомству и работе с великой балериной.
Как будто бы не доиграл, не долюбил, не докурил…Но, может еще судьба сведет!