Снаружи – белое видение на скале – на «Красном камне» (теперь и впрямь
обагренном); внутри – возвращенная Византия, то есть Византия после турок.

Сна­ру­жи – бе­лое ви­де­ние на ска­ле – на «Крас­ном кам­не» (те­перь и впрямь обаг­рен­ном); внут­ри – возв­ра­щен­ная Ви­зан­тия, то есть Ви­зан­тия пос­ле ту­рок. Ко­ри­н­фские – ви­зан­тийс­кие, бла­го­род­но­го кам­ня – се­ро­го с тем­ны­ми про­жил­ка­ми мра­мо­ра – ко­лон­ны ис­ца­ра­па­ны, изг­ло­да­ны; впро­чем, ка­мень ока­зал­ся слиш­ком тверд, и име­на оск­вер­ни­те­лей не про­пи­са­ны. Стран­ным об­ра­зом ко­му-то из них взду­ма­лось изоб­ра­зить якорь, и он ви­ден от­чет­ли­во. – Дай-то Бог, что­бы по­том это не соч­ли де­лом рук мест­но­го или за­хо­же­го на­ро­да пра­вос­лав­но­го; впро­чем, не ве­рит­ся что-то в гря­ду­щих ар­хе­о­ло­гов – как го­во­рят нем­цы, die Zeit ist knapp («вре­ме­ни в об­рез», бук­валь­но: «вре­мя в об­рез»).
Уце­лев­шая мо­за­и­ка по­ла. По ней и по ко­лон­нам – алые, зо­ло­тые проз­рач­ные пят­на – свет сквозь но­вые цвет­ные стек­ла уз­ких окон.

Рез­ной де­ре­вян­ный ико­нос­тас – сло­во о. Пет­ра о нем: «Ико­нос­тас бу­дет, а ме­ня не бу­дет» (ус­та­нав­ли­ва­ли – ра­до­вал­ся, тро­гал глад­кое смуг­лое де­ре­во, да вдруг и ска­зал…).

Ему был 31 год; не ос­тал­ся он слу­жить в се­вас­то­польс­ких хра­мах, а по­шел на Крас­ный ка­мень, в раз­ру­шен­ный храм. Па­мять его здесь тре­пет­но чтят, и был он, вид­но, из не­вос­пол­ни­мых (твер­дые и яс­ные чер­ты, жи­вой взгляд – не срав­ни­вая, я от­че­го-то вспом­ни­ла Пет­ра Ге­ор­ги­е­ви­ча Па­ла­мар­чу­ка, пи­са­те­ля и ис­то­ри­ка Моск­вы).

Яс­ное воск­рес­ное ут­ро; мно­гие приш­ли в храм за­ра­нее, по­то­му что шли, «как Бог даст». Внес­ли и рас­ста­ви­ли всю­ду (у икон, а воз­ле по­ро­га – у порт­ре­та о. Пет­ра) ро­зо­вый лох­ма­тый шал­фей (кру­гом в го­рах цве­тет). – Слиш­ком креп­ко пах­нет: вы­нес­ли; сей­час дру­гих цве­тов при­не­сут.

Дер­жав­ная ико­на Бо­жи­ей Ма­те­ри спра­ва, у ок­на. И здесь фон свет­лый, как в Оп­ти­ной.

Об­раз Свя­ти­те­ля Ни­ко­лая с ог­ром­ны­ми – груст­ны­ми и стро­ги­ми, ти­хо воп­ро­ша­ю­щи­ми – оча­ми, скорб­но изог­ну­ты­ми бро­вя­ми.

Го­ры сле­ва и спра­ва, мо­ре (мо­ря!) – сле­ва и спра­ва.
Не­де­ля о сле­пом.

«Тут все лю­бят вен­чать­ся – и на­ши, и при­ез­жие». – Все лю­бят вен­чать­ся…
Го­ра Фа­вор и Го­ра Еле­о­нс­кая.

14/27 мая 2002

 

Хер­со­нес

Хер­со­нес, бе­ре­жок, пол­день…

Цент­ром Хер­со­не­са стал бе­лый храм Свя­то­го Вла­ди­ми­ра (преж­де бы­ла ба­зи­ли­ка – «Шесть ко­лонн»). Те­перь все схо­дит­ся и стя­ги­ва­ет­ся к не­му.

Внут­ри хра­ма прох­лад­но, об­шир­но и бед­но (ико­на­ми и ут­варью). Не ввысь, а вширь (и, долж­но быть, вглубь). – Прост­ран­но.
Ма­ки в раз­ва­ли­нах, в уг­лах чь­их-то до­мов, ку­да я вхо­ди­ла (быть мо­жет, че­рез ок­на?). Ла­би­рин­ты ру­ин.
Го­род мерт­вых и храм жи­вых.
Под­няв­шись на холм, ни­как не обоз­на­ча­е­мый на пла­не, но яв­ля­ю­щий со­бою глав­ную об­зор­ную точ­ку всей бе­ре­го­вой ли­нии Хер­со­не­са (здесь не мог­ло не быть ка­кой-то баш­ни), об­ра­тясь ли­цом к мо­рю, я уви­де­ла сле­ва по бе­ре­гу баш­ню Зе­но­на, а спра­ва – сми­рен­ные веч­ные узо­ры раз­ва­лин и бе­лый до­зи­ра­ю­щий храм.
На этот холм, пол­ный че­реп­ков и ра­ку­шек, я всхо­ди­ла сем­над­цать лет на­зад (с мо­ря, от Зе­но­но­вой баш­ни).