Одним из таких способов организации является современное государство. Несходство между собой политических образований, сосуществующих в настоящее время, бросается в глаза. И необходимость применить к любому из них один и тот же термин «государство» может вызвать обоснованные сомнения, но с точки зрения операций, организующих потоки социальных событий, государство есть универсальный, удивительный, уникальный способ концентрации в одном локусе двух совершенно несходных по природе и способу устройства регуляторов. С одной стороны, лишь современное государство – да и то не всякое (что означает, между прочим, следующее: не всякое государство заслуживает этого имени) – способно управиться с многообразными и сложными техническими средствами жизнеобеспечения на больших территориях. Сюда относятся и водоснабжение с канализацией, и валютные системы, и транспорт, и здравоохранение. С другой стороны, лишь государство – и опять-таки не всякое – способно быть регулятором мотивационной мобилизации и солидарности. Сюда относятся и образование, и религии, и все многообразные течения культуры. Именно современное государство умеет так управляться с ними, что, не превращая их в свои подразделения, обеспечивает через эти каналы тонкую настройку мотивационной сферы. Общий базис лояльности, солидарности, доверия к основам социальности остается нерушимым при самых тяжелых потрясениях. Это иногда называют гражданской религией, но дело, кажется, все-таки в том, что и гражданская религия, и религии в традиционном смысле, и самое иррелигиозное искусство, и светское образование по-разному служат созданию общей рамки солидарности. Это не солидарность на основании общих ценностей, институтов, верований и т.п., но гораздо более размытая и обычным образом почти не ощутимая готовность к актуализации состояния позитивной совместности. Иначе говоря, это готовность быть вместе, терпеть друг друга и нередко – когда понадобится – находить общее, притягивающее, то есть имеющее вид солидарности, какой привыкли понимать её теоретики прошлого века. Она словно бы спит, но она остается важнейшим ресурсом мобилизации – и разбудить её можно именно потому, что многое – если не всё необходимое – уже сделано заранее, только не прямо и не топорно.
В наши дни утратили почти всякий смысл слова «консерватизм»
и «прогрессизм» (ещё лет тридцать назад в этом пытался убедить
своих читателей Никлас Луман). Прогрессизм незаметно исчерпал
сам себя, он ушел из актуальной повестки дня.
Зримым образом единство государства выражается в суверенной политике и праве, и как раз поэтому вопрос о единстве перерастает в непримиримые споры. Дело в том, что социальная жизнь необыкновенно богата – а в проблемные времена и в неблагополучных странах особенно богата – примерами прямо противоположного свойства. Отсутствие солидарности, разноголосица мнений по самым важным вопросам, неэффективность управления и многое другое позволяют всякий раз сказать: да где же здесь государство? О какой солидарности может идти речь, о каком единстве политики и права? Но вспомним глубокое и проницательное суждение Карла Шмитта: нормальное состояние не доказывает ничего, исключительное положение доказывает всё. Правда, Шмитт говорил об этом, чтобы дать определение суверенитета и суверена, но логика здесь та же самая. Если в критической – во всяком случае, выходящей за рамки обыденности – ситуации можно обнаружить солидарность, это не значит, что в остальное время её нет, просто она незаметна, не востребована. Однако бывает и так, что именно в критических ситуациях самоочевидность доверия, взаимопомощи и т.п. ставится под сомнение, её не оказывается там, где она должна быть. Государство обнаруживает на месте принципиальной готовности к солидарной мобилизации (хотя бы в форме соседской взаимопомощи) выжженную пустыню взаимного недоверия и вражды. Война всех против всех – не выдумка философов. Это столь же постоянно присутствующая в социальной жизни, как и солидарность, готовность радикально разъединяться и враждовать. Ни то ни другое не является самоочевидной, естественной предрасположенностью человека. Они создаются социальными силами, они управляются и направляются, так что нелюбовь, подозрение, зависть, возмущение несправедливостью могут достигать степени подлинно политической вражды. Государство исторически возникает как способ преодоления вражды и поощрения не только «фоновой», но и актуальной солидарности, какие бы имена ни давались ей в разные эпохи.
Солидарность возникает, развивается, поддерживается, конечно, не только благодаря усилиям государства. Распространена точка зрения, согласно которой, напротив, государство надстраивается на складывающейся до и помимо него системе или сети солидарности. Но ресурсы, которые концентрирует и распределяет государство – прямо или через зависимых от него агентов, – работают на обеспечение солидарности в таких масштабах, которые, как правило, превосходят всё, что может предложить кто-либо ещё. Государство служит распространению чувства солидарности не на ближних только, но и на дальних, установлению критериев разделения между своими и чужими и т.п. Пестуя солидарность, государство усматривает в ней ресурс: многие задачи жизнеобеспечения невозможно решить, если война всех против всех становится интенсивной. Государство старается сделать привычной и переносимой систему неравенств, причем в этой системе неравенств особое положение властей предержащих нуждается в легитимации. Историческая устойчивость, повторяемость устройств власти часто объясняют культурной традицией. Но культурная традиция могла бы умереть или преобразоваться, если бы не была поддержана всей мощью государства. Социальный критик, реформатор и революционер сталкиваются не только с господством мнений и привычек действия, которые они хотели бы изменить, но с работающей системой производства и воспроизводства фундамента этих мнений, то есть простраивания социальных событий таким образом, чтобы их логические конструкции не выходили за пределы насильственно устанавливаемых государством очевидностей. Государство хранит мир, но оно хранит такой гражданский мир, от которого оно само не может быть отмыслено. Разрушение государства, хранящего несправедливый мир, оборачивается войной, которая может окончиться, но может и не окончиться другим – лучшим – миром. Обещание войны, угроза войной, поощрение нарушений гражданского мира – это один из способов динамизации политики, придания энергии мотивационной составляющей социальной жизни, когда легитимность государства оказывается под угрозой. Притом что привычный, самоочевидный мир, подобно самоочевидной солидарности, подобно самоочевидному функционированию систем жизнеобеспечения, переходит в разряд так называемого фонового исполнения: кажется одинаково невероятным, что соседи окажутся смертельными врагами, что продукты в одночасье исчезнут из магазинов и что национальная валюта в одночасье же обесценится. Когда ничего подобного не происходит долгое время, возникает доверие системе, защитный кокон, как называл его Энтони Гидденс. Фоновое исполнение, как считали немецкие консерваторы 60–70-х годов прошлого века, способствует обострению критической активности, которая направляется против государства, в целом неплохо устроенного. Это слишком узкая точка зрения. Фоновое исполнение в той или иной форме есть во всяком государстве, даже скверно устроенном. Лишь при катастрофических разрывах в фоновом исполнении (вроде природных и техногенных катастроф, биржевых кризисов и т.п.) на государство обращаются обвинения в неспособности гарантировать жизнедеятельность населения. В остальном именно рутина, а не относительно более благополучное существование делает фоновое исполнение легитимирующим фактором.
