Мож­но наз­вать два глав­ных по­ро­ка мно­же­ст­ва текс­тов, так или ина­че трак­ту­ю­щих на­ши проб­ле­мы.

Пер­вый. Яв­ная при­вер­жен­ность мо­дер­ну или кон­сер­ва­ции бло­ки­ру­ет дви­же­ние поз­на­ния и дос­ти­же­ние вза­и­мо­по­ни­ма­ния.

Вто­рой. Ин­те­рп­ре­та­ция ин­ди­ви­ду­аль­но­го и кол­лек­тив­но­го опы­та (го­во­ря­ще­го нам лишь об от­дель­ных со­бы­ти­ях или ря­дах со­бы­тий) как то­таль­ных конструк­ций, идеи ко­то­рых свя­за­ны с тра­ди­ци­он­ны­ми предс­тав­ле­ни­я­ми о со­ци­аль­ной жиз­ни как боль­шой ве­щи. Во мно­же­ст­ве опи­са­ний опы­та мы слов­но бы ви­дим вста­ю­щую за ним ог­ром­ную вещь, Рос­сию, и го­во­рим о ее уст­рой­стве и ее не­по­лад­ках так, как го­во­ри­ли бы об ог­ром­ном, пло­хо уст­ро­ен­ном и гро­зя­щем вот-вот по­ло­мать­ся ме­ха­низ­ме. Этот взгляд на со­бы­тия как «яв­ле­ния ве­щи» – сов­сем не бес­смыс­лен­ный, – но все же неп­ра­виль­ный, ус­та­рев­ший и неп­ро­дук­тив­ный. Он соп­ря­га­ет во­е­ди­но но­вые проб­ле­мы и ста­рые об­ра­зы един­ства, си­лы и дос­то­и­н­ства и зас­тав­ля­ет нас раст­ра­чи­вать си­лы на то, что, по су­ти, ни­как не прод­ви­га­ет впе­ред. Я поз­во­лю се­бе отс­туп­ле­ние в этом мес­те, что­бы сде­лать даль­ней­шие рас­суж­де­ния бо­лее внят­ны­ми.

Радикальный консерватизм говорит о настоящем: «Мы живём, – слова Эрнста Юнгера в 1932 году, – в атмосфере болота, очистить которую могут лишь взрывы». Это столь поучительно: помнить и сами слова, и последовавшие взрывы, и ту атмосферу, что установилась вместо болотной.

Пле­ни­те­лен бы­ва­ет вид сред­не­ве­ко­вых зам­ков – не двор­цов, но кре­пос­тей, за­ду­ман­ных как неп­рис­туп­ные твер­ды­ни, ос­тав­ших­ся на дол­гие го­ды мес­та­ми си­лы и сла­вы. Прек­рас­ное не прос­то со­пу­т­ству­ет мо­щи, гос­по­д­ство над тер­ри­то­ри­ей, важ­ное не­ког­да стра­те­ги­чес­ки и эко­но­ми­чес­ки, не прос­то ста­но­вит­ся эс­те­ти­чес­ким объ­ек­том. Прек­рас­ное здесь – вид, ма­те­ри­аль­ный об­раз си­лы. Рос­кошь двор­цов и ве­ли­чие па­мят­ни­ков на го­ро­дс­ких пло­ща­дях рав­но суть сим­во­лы ца­рив­ших здесь бо­га­т­ства и мо­щи. Мас­сив­ные зда­ния бан­ков, па­ро­ходств, вок­за­лов, по­доб­но три­ум­фаль­ным ар­кам, в позд­ней­шие эпо­хи то­же го­во­рят о по­бе­дах – под­лин­но быв­ших или хо­тя бы обе­щан­ных. Но кре­пость – не вок­зал и не банк. Кре­пос­ти не толь­ко сим­во­ли­зи­ро­ва­ли кра­со­той мощь и бо­га­т­ство, они бы­ли объ­ек­ти­ва­ци­ей си­лы, они-то и бы­ли той са­мой си­лой, одо­леть ко­то­рую – сов­ре­мен­ни­кам – ка­за­лось не­воз­мож­ным. Мы пле­ня­ем­ся ви­дом си­лы, не­воль­но – ибо си­лы здесь боль­ше нет – подс­тав­ляя од­но вмес­то дру­го­го, опоз­на­вая кра­со­ту в эф­фек­тив­ной – в свое вре­мя – сис­те­ме конт­ро­ля над тер­ри­то­ри­ей, обо­ро­ны, во­ору­же­ния и снаб­же­ния про­до­воль­стви­ем. Но мно­го ли нам, те­пе­реш­ним, про­ку в зна­нии о том, что кре­пость так и не бы­ла по­ко­ре­на или взя­та лишь раз-дру­гой бла­го­да­ря ис­ку­с­ству пол­ко­вод­ца, его ко­ва­р­ству или уда­че? Мно­го ли нам про­ку в ис­то­рии по­бед, ос­та­вив­ших по се­бе ма­те­ри­аль­ную па­мять о си­ле в ви­де прек­рас­ных стро­е­ний, ра­ду­ю­щих глаз празд­но­го ту­рис­та? Мы, пов­то­рюсь, ви­дим прек­рас­ное, но не ви­дим сто­яв­шей за ним, воп­ло­щён­ной в нём си­лы. Об­ра­зы бы­лой мо­щи мы со­зер­ца­ем как эс­те­ти­чес­кие объ­ек­ты, но не за­ду­мы­ва­ем­ся над тем, что для но­си­те­лей сов­ре­мен­но­го ору­жия сок­ру­ше­ние этих твер­дынь не сос­тав­ля­ло бы то­го же тру­да, не бы­ло бы за­да­чей той же слож­нос­ти, что нес­коль­ко ве­ков на­зад.

Об­раз кре­пос­ти, твер­ды­ни – вот что при­су­т­ству­ет во мно­же­ст­ве рас­суж­де­ний о рус­ской сов­ре­мен­нос­ти, будь то в по­ло­жи­тель­ном или не­га­тив­ном смыс­лах. Кре­пость – то, что за­ни­ма­ет свое, иск­лю­чи­тель­ное, как ска­зал бы Ге­орг Зим­мель, мес­то в прост­ра­н­стве. Кре­пость силь­ная, неп­рис­туп­ная, внут­рен­не гар­мо­нич­ная, со­раз­мер­ная, прост­ро­ен­ная вширь, ввысь и вглубь как цель­ное един­ство мо­щи и сла­вы. – Но эс­те­ти­ка кре­пос­ти – в том чис­ле, за­ме­тим по­пут­но, но от­нюдь не слу­чай­ным об­ра­зом, – кре­пос­ти-мо­нас­ты­ря, не толь­ко не поз­во­ля­ет об­ду­мать ха­рак­тер сов­ре­мен­ной си­лы, но и пос­та­вить воп­рос о том, что же имен­но сох­ра­ня­ем мы (или, ес­ли угод­но, ак­тив­но пре­об­ра­зу­ем) как своё мес­то в прост­ра­н­стве.

Не за­бу­дем, од­на­ко же, что при­ме­ни­тель­но к эс­те­ти­чес­ко­му со­зер­ца­нию речь идет, в ко­неч­ном сче­те, об удо­воль­ствии. По­ло­жим, ина­че как с удо­воль­стви­ем, мы не мо­жем со­зер­цать кре­пость – хо­тя, как го­во­рят це­ни­те­ли, бесп­ри­мес­но­му нас­лаж­де­нию ме­ша­ет пов­то­ря­е­мость конструк­ций. Но мы мо­жем от­мыс­лить от об­ра­за прек­рас­но­го – от прек­рас­но­го об­ра­за – идею не­о­бо­ри­мой си­лы, идею прек­рас­ной си­лы. Мы мо­жем и мы долж­ны. По­то­му что «кре­пость Рос­сия», по­доб­но «ост­ро­ву Рос­сии», – это не прос­то вы­дум­ки празд­ных умов, но вы­ра­же­ния глу­бо­ких ин­ту­и­ций, пре­о­до­леть ко­то­рые вряд ли воз­мож­но, но от­реф­лек­ти­ро­вать, предс­та­вить не как ес­те­ст­вен­ные ос­но­ва­ния мыш­ле­ния, но как оп­ции, по мень­шей ме­ре, же­ла­тель­но. Пов­то­рим еще раз: это пред­по­ла­га­ет из­ве­ст­ное на­си­лие над со­бой, над сво­им чувством прек­рас­но­го. Но бу­дем чест­ны: это не бо­лее чем от­каз от нас­лаж­де­ния, от то­го, что обе­ща­ет нас­лаж­де­ние, это вы­бор в поль­зу ас­ке­зы мыс­ли. Мы долж­ны быть го­то­вы мыс­лить ис­тин­ное как бе­зоб­раз­ное – это ут­ве­рж­де­ние Мак­са Ве­бе­ра ещё не ут­ра­ти­ло си­лу.
Прек­рас­на ли «твер­ды­ня Рос­сия»? Воз­мож­но, прек­рас­на, и же­ла­ю­щий ос­по­рить это уж точ­но не най­дёт об­ще­го язы­ка с тем, кто от­да­ёт­ся во власть нас­лаж­де­ния. Суж­де­ния вку­са име­ют эту осо­бен­ность, но вот что важ­но: кре­пость уяз­ви­ма как кре­пость, в ней вся си­ла – лишь по мер­ке ста­ро­го ве­ка, она сох­ра­ня­ет­ся как ра­ри­тет и ру­шит­ся вре­ме­нем, ес­ли не си­лой ино­го ро­да, чем та, для обо­ро­ны от ко­то­рой её соз­да­ва­ли. Действи­тель­ность кре­пос­ти – это мни­мость, сох­ра­не­ние кре­пос­ти – сох­ра­не­ние му­зей­но­го экс­по­на­та, кон­сер­ва­ция – это не вы­бор в поль­зу то­го, что есть, а пре­да­ние се­бя во власть фан­таз­мов, ги­пер­бо­ли­чес­ки предс­тав­ля­ю­щих од­ну-две сто­ро­ны бы­ло­го там, где не­ког­да действи­тель­ностью бы­ла са­ма жизнь, сох­ра­ня­ю­щая ста­рое че­рез по­рож­де­ние но­во­го.

Что мы при­об­ре­та­ем, от­ка­зав­шись от предс­тав­ле­ния важ­ной для нас действи­тель­нос­ти со­ци­аль­ной и по­ли­ти­чес­кой жиз­ни в ви­де проч­ных ма­те­ри­аль­ных объ­ек­тов (хо­тя бы да­же и не кре­пос­тей)? Преж­де все­го мы мо­жем пе­рей­ти на дру­гой язык опи­са­ния и объ­яс­не­ния. Мы мо­жем ска­зать, что ни од­на из при­выч­ных ха­рак­те­рис­тик на­шей стра­ны не вер­на, ес­ли предс­тав­ля­ет её как не­ко­то­ро­го ро­да боль­шую вещь, но вмес­те с тем не­ко­то­рые по­ня­тия об­ла­да­ют ог­ра­ни­чен­ной при­год­ностью, ес­ли поз­во­ля­ют сос­ре­до­то­чить­ся не на то­таль­ных, сквоз­ных, все­объ­ем­лю­щих опи­са­ни­ях, но на спо­со­бах ор­га­ни­за­ции со­ци­аль­ных со­бы­тий, действий и вза­и­мо­дей­ствий лю­дей.