Большевики поняли, что Третий Рим, чтобы стать реальностью, нуждается не только
в номенклатурной новизне, но и в новых мимикриях сообразно злобе дня. По модели:
право­сла­вие–самодержавие–народность плюс электрификация всей страны.

В ка­че­ст­ве ис­пы­та­тель­но­го – и по­ка­за­тель­но­го – по­ли­го­на ев­ро­пейс­кой де­мок­ра­тии бы­ла выб­ра­на – кто бы мог сом­не­вать­ся – на­чис­то вы­бо­мб­лен­ная пос­ле­во­ен­ная Гер­ма­ния. Ус­пех пус­ка оше­ло­мил да­же экс­пе­ри­мен­та­то­ров. Мог ли бард и рэ­пер Брехт предс­та­вить се­бе, что его фра­за: «Kто в на­ше вре­мя вмес­то на­род го­во­рит на­се­ле­ние, тот во мно­гом уже не под­дер­жи­ва­ет ложь», – по­лу­чит наг­ляд­ность в вос­ста­нов­лен­ном зда­нии Рейхста­га, в се­вер­ном внут­рен­нем дво­ре ко­то­ро­го бу­дет ус­та­нов­ле­на инс­тал­ля­ция с ог­ром­ны­ми бук­ва­ми «Der Bevolkerung» (на­се­ле­нию) в пи­ку к сох­ра­нив­ше­му­ся на за­пад­ном пор­та­ле преж­не­му виль­гель­ми­а­нс­ко­му: «Dem deutschen Volke» (не­мец­ко­му на­ро­ду)! По­нят­но, что о про­бе это­го ро­да в Рос­сии не мог­ло быть и ре­чи. Де­мок­ра­ти­ей в Рос­сии ни­ког­да не пах­ло: ни те­о­ре­ти­чес­ки, ни прак­ти­чес­ки, ни­как. Ми­нистр Ува­ров, фор­му­ли­руя три на­ча­ла, «ко­то­рые сос­тав­ля­ют собствен­ность Рос­сии и без ко­их Рос­сия не мо­жет бла­го­де­н­ство­вать, уси­ли­вать­ся, жить», опи­рал­ся на ты­ся­че­лет­нюю поч­ву ви­зан­тиз­ма и был до­нель­зя да­лек от «сто­лич­ных маль­чи­ков» ель­ци­нс­ко­го раз­ли­ва, ко­то­рые, вдрызг на­чи­тав­шись сво­их Де­лё­зов и Дер­ри­да, с пох­мелья при­ня­лись ге­не­ри­ро­вать рус­скую идею, с пох­мелья же вост­ре­бо­ван­ную их ли­хим пре­зи­ден­том. Как ес­ли бы да­же в Рос­сии бы­ло в по­ряд­ке ве­щей за прос­то так пред­по­честь пра­вос­ла­вию руб­ку икон или пляс­ку у ал­та­ря, са­мо­дер­жа­вию – нет­рез­во­го кинг-кон­га, по­ю­ще­го час­туш­ки, а на­род­нос­ти – со­ци­о­ло­ги­чес­кие оп­ро­сы. Да­же боль­ше­ви­ки с их не­ис­то­в­ству­ю­щим ате­из­мом уп­ра­зд­ня­ли, как из­ве­ст­но, лишь внеш­нюю сим­во­ли­ку и ат­ри­бу­ти­ку, не толь­ко не вы­па­дая при этом из си­ло­во­го по­ля трех наз­ван­ных на­чал, но и да­же по­тен­ци­руя их до пре­де­ла, то­го са­мо­го, пос­ле ко­то­ро­го пру­жи­ны те­ря­ют уп­ру­гость, а идеи – вме­ня­е­мость. Они лишь осов­ре­ме­ни­ва­ли их, по­няв, как ник­то, что Тре­тий Рим, что­бы стать ре­аль­ностью, нуж­да­ет­ся не толь­ко в но­ме­нк­ла­тур­ной но­виз­не, но и в но­вых ми­мик­ри­ях со­об­раз­но зло­бе дня. По мо­де­ли: пра­вос­ла­вие–са­мо­дер­жа­вие–на­род­ность плюс элект­ри­фи­ка­ция всей стра­ны.  Боль­ше­визм был в этом смыс­ле лишь бо­лее адек­ват­ным ви­зан­тиз­мом, не толь­ко встав­ля­ю­щим вре­мя об­рат­но в па­зы, но и синх­ро­ни­зи­ру­ю­щим его в от­дель­ных то­чеч­ных си­муль­тан­нос­тях, вро­де еги­пе­тс­кой му­мии в цент­ре Моск­вы и бай­ко­ну­рс­ко­го кос­мод­ро­ма.

7

Всё, что слу­чи­лось пос­ле, мож­но бы­ло бы наз­вать вы­па­де­ни­ем из жан­ра, как из ок­на. Ещё пе­ре­ст­рой­ка впол­не впи­сы­ва­лась в то­пи­ку ти­пич­но рус­ских смут свер­ху, но жанр вдруг по­шел по швам, ког­да за сплош­ны­ми джин­на­ми сво­бод и го­ло­вок­ру­же­ний пе­рес­та­ли за­ме­чать бу­тыл­ку, из ко­то­рой они бы­ли вы­пу­ще­ны. С марк­сиз­мом всё бы­ло ку­да про­ще. То, что Марк­са прос­то ли­ши­ли его лон­до­нс­кой про­пис­ки и пе­ре­се­ли­ли в Ско­топ­ри­гонь­евск, бы­ло хоть и не­о­жи­дан­ной по ви­ди­мос­ти, за­то впол­не пос­ле­до­ва­тель­ной на де­ле ре­а­ли­за­ци­ей его на­и­бо­лее за­вет­ных и сок­ро­вен­ных по­тен­ций. Бур­жу­аз­ные марк­сис­ты мог­ли ки­петь от не­го­до­ва­ния при ви­де это­го во­пи­ю­ще­го про­из­во­ла, как за­ки­пел бы, по всей ве­ро­ят­нос­ти, и сам Маркс, до­жи­ви он до про­ис­шед­ше­го, но что зна­чи­ли бы все эти вых­ло­пы субъ­ек­тив­нос­ти по срав­не­нию с объ­ек­тив­ным фак­том ста­нов­ле­ния Марк­са бо­лее пос­ле­до­ва­тель­ным, а глав­ное, бо­лее за­кон­чен­ным са­мим со­бой: Ши­га­ле­вым. Пе­ре­ход к граж­да­нс­ко­му об­ще­ст­ву и ры­ноч­ной эко­но­ми­ке мо­ду­ли­ро­вал, как ни стран­но, в пет­ро­вс­кую то­наль­ность. Рос­сии – во вто­рой раз пос­ле Пет­ра – не тер­пе­лось стать це­ли­ком и пол­ностью Ев­ро­пой; пос­ле нас­пех про­ве­ден­ной пе­ре­ст­рой­ки, ко­то­рая, по су­ти, бы­ла не чем иным, как сме­ной ло­зун­гов и пла­ка­тов (чи­тай: бол­тов­ней), на­ча­лась пе­ре­сад­ка: ди­ко­вин­ный экс­пе­ри­мент со­ци­ал-ми­чу­рин­цев, воз­на­ме­рив­ших­ся скрес­тить хо­ругвь с ли­бер­та­ри­а­н­ством и вы­ра­щи­вать про­тес­та­н­тские куль­ту­ры на пра­вос­лав­ном кам­не ве­ры. Эти на­чи­тав­ши­е­ся в свое вре­мя Мак­са Ве­бе­ра шес­ти­де­сят­ни­ки ухит­ри­лись упус­тить из ви­ду оче­вид­ное: что­бы ка­пи­та­лизм воз­ни­кал из ду­ха ас­ке­ти­чес­кой эти­ки, а не из раз­боя вче­раш­них ком­со­мольс­ких выс­ко­чек, выс­ко­чив­ших вдруг из сво­их зак­ры­тых пар­тий­ных кор­му­шек в «зак­ро­ма ро­ди­ны», пот­ре­бо­ва­лась бы, как ми­ни­мум, ре­ли­ги­оз­ная ре­фор­ма­ция с за­ме­ной пра­вос­ла­вия тран­сплан­та­том каль­ви­низ­ма. Ска­зан­ное про­яс­ня­ет­ся на сле­ду­ю­щем бес­хит­ро­ст­ном срав­не­нии. Ког­да аме­ри­ка­нс­кий пре­зи­дент в кам­па­нии сво­их со­вет­ни­ков и ми­ни­ст­ров мо­лит­ся у се­бя в ка­би­не­те, это по­нят­но и да­же ес­те­ст­вен­но. Мо­лит­ва здесь прос­то не­кий ус­лов­ный по­ве­ден­чес­кий реф­лекс, при­об­ре­тен­ный в пов­то­ря­е­мос­ти прес­ви­те­ри­а­нс­ких прак­тик. Пу­ри­та­нин-бап­тист мо­лит­ся по би­хе­ви­о­ри­с­тской схе­ме «сти­мул–ре­ак­ция», то есть по при­выч­ке, на ко­то­рой он си­дит, как на иг­ле. В рав­ной сте­пе­ни по­нят­но и да­же ес­те­ст­вен­но, ког­да он де­ла­ет это пе­ред ка­ме­ра­ми. Под countdown опе­ра­то­ра, так ска­зать: три, два, один, по­е­ха­ли! В Аме­ри­ке да­же ис­то­рия де­ла­ет­ся лишь пос­толь­ку, пос­коль­ку её сни­ма­ют на ка­ме­ру. Но ког­да в Рос­сии пра­вос­лав­ные служ­бы отс­та­и­ва­ют у ал­та­ря пер­вые ли­ца, это уже ни­ка­кая не мо­лит­ва, а прос­то би­ен­на­ле и пост­мо­дерн. Жорж Кле­ман­со ска­зал од­наж­ды об Аме­ри­ке, что эта стра­на пе­реш­ла от вар­ва­р­ства к де­ка­де­н­т­ству, ми­нуя куль­ту­ру. По­хо­же, Рос­сия на­ме­ре­на и здесь обог­нать Аме­ри­ку. Ко­ан по-рус­ски: как мож­но сой­ти с ума, не вой­дя в не­го. Ев­ро­па в XVIII ве­ке – вре­мя скеп­си­са, пре­сы­щен­нос­ти и прос­ве­ще­ния. Она же за пять-шесть ве­ков до это­го – вре­мя со­бо­ров, ры­ца­р­ства и крес­то­вых по­хо­дов. В бе­зум­ной за­тее Пет­ра Рос­сии вы­па­ла участь впрыг­нуть в ев­ро­пейс­кое Прос­ве­ще­ние, пе­реп­рыг­нув че­рез ев­ро­пейс­кое Сред­не­ве­ковье. Как ес­ли бы у пос­луш­ни­ка отоб­ра­ли Четьи-Ми­неи и зас­та­ви­ли его чи­тать «Пор­ног­раф» Ре­ти­фа де ла Бре­тон­на. Но Пётр – по­бе­ди­тель, и в по­ли­ти­чес­кой те­о­ло­гии двой­но­го те­ла ко­ро­ля де­я­ния его «по­ли­ти­чес­ко­го те­ла» зат­ме­ва­ют про­ва­лы его «ес­те­ст­вен­но­го те­ла», вро­де тех, к при­ме­ру, о ко­то­рых с та­кой мсти­тель­ной иро­ни­ей по­ве­ст­ву­ет граф фон Ман­тей­фель: «Он прев­зо­шел се­бя. За сто­лом он не от­ры­ги­вал, не пус­кал гром­ко вет­ры, не ко­вы­рял в зу­бах, по край­ней ме­ре, я ни­че­го не ви­дел и не слы­шал». А для то­го что­бы по­дать ру­ку ца­ри­це, «он на­дел пер­чат­ки, впро­чем дос­та­точ­но гряз­ные». Мож­но, ко­неч­но, га­дать, как обс­то­ят де­ла по этой час­ти у ны­неш­них ре­фор­ма­то­ров. Но толь­ко сле­пой стал бы ос­па­ри­вать, что «по­ли­ти­чес­кое те­ло» (ка­ким его при­ду­ма­ли юрис­ты ели­за­ве­ти­нс­кой эпо­хи, а в на­ше вре­мя столь блис­та­тель­но опи­сал Эрнст Кан­то­ро­вич) се­год­ня лег­че мож­но най­ти у фут­бо­лис­тов, бок­се­ров, порт­ных, эст­рад­ных поп– или топз­везд, чем у собствен­но по­ли­ти­ков.