Да, теперь я вижу – мой скепсис в отношении тревожного прогноза Выдрина был легкомысленным. Политолог еще несколько лет назад предвидел вероятность того, что происходит сейчас на наших глазах, только в несколько иной аранжировке. Приди Тимошенко к власти в 2010-м, и коллапс договорной модели случился бы не из-за фашистов в черных балаклавах в коридорах Банковой, а в силу личностных особенностей победительницы. Комплекс зданий на Банковой и в этом случае был бы оккупирован – разве что несколько иной публикой: к новоизбранному президенту тут же выстроилась бы очередь желающих продемонстрировать свою лояльность – как образно замечает Выдрин, в приемную президента переселилась бы вся политическая элита Украины.
Политолог детально объясняет, почему это случилось бы. Он делит украинскую элиту на две группы. Первая, которая больше, – это «монетофаги». Для них целью являются деньги, а власть – лишь средство, с помощью которого такая цель достигается. Вторая группа – неизмеримо меньшая – «кратофаги», для которых главное – власть, а всё остальное – только инструменты обретения власти. Тимошенко по приведенной классификации – типичный и ярко выраженный «кратофаг». Причем из всех «кратофагов» она – наиболее исступленная, буквально одержимая, готовая на всё ради власти как таковой. Сегодня совершенно очевидно, что политолог был абсолютно прав, характеризуя Тимошенко подобным образом. Тюрьму, в которую она попала уже после выхода книг Выдрина, следует рассматривать как сознательный выбор экс-премьера – в качестве весомой инвестиции в свой имиджевый капитал на будущее. Не надо быть глубоко посвященным во все тайны Банковой, чтобы понимать элементарную истину: если фигура такого масштаба села в тюрьму – значит эта фигура сама того захотела и по каким-то своим соображениям отвергла многочисленные варианты более мягкого – и может быть, даже оплачиваемого – ухода из политики. Тимошенко ясно осознала непреложный закон: тюрьма для политика – это уникальная возможность ощутимо поднять рейтинг за государственный счет. Мотающих срок у нас – в смысле на пространстве, где говорят по-русски, – традиционно жалеют. Если, конечно, речь идет не о каких-то нелюдях, а всего-навсего о «делающих дела». Разве ж это что-то серьезное – с точки зрения нашего сознания, которому так ничуточки и не привилась правовая культура, которую, кстати, и не очень-то насаждали наши правители – дореволюционные, послереволюционные, послесоветские. Отсидевший политик – это автоматически Егор Прокудин, ловящий на себе умиленно-восторженные взгляды. Грехи, за которые он сидел, начинают восприниматься как доблести. А за которые не сидел – но которые реально совершил – и подавно забыты. Ну, кто сейчас вспомнит, мягко говоря, жесткие способы, с помощью которых служба безопасности «ЮКОСа» устраняла конкурентов? Над тем, что Ходорковский сам у себя крал нефть, просто смеются, а то, о чем до сих пор говорят намеками и за что олигарх на самом деле, по словам отдельных осведомленных лиц, и отбыл в лагере 10 лет, оппоненты Кремля и подавно ставят ему в заслугу.
Однако Тимошенко в представлении Выдрина – вовсе не утонченный «кратофаг» с налетом рузвельтовского аристократизма. Она – олицетворение вульгарности, под которой следует понимать апелляцию к примитивным – чуть ли не на уровне инстинктов – хтоническим чувствам любви и ненависти. По первым публичным выступлениям Тимошенко после освобождения видно, что эти особенности ее политического поведения не только не исчезли, но стали еще более агрессивными.
О проигравших
Тимошенко относится к политике не как к бизнес-проекту, а как к чему-то сакральному, самоценному. Она, считает Выдрин, – «общенациональный лидер кратофагов», а «в политике политик всегда побеждает бизнесмена». Эту аксиому, по словам политолога, упорно не понимают оппоненты Тимошенко, особенно «регионалы» во главе – тогда еще, когда автор об этом писал, – с Януковичем, являющиеся олицетворением «монетофагов». А ведь победить «кратофага» может только другой «кратофаг», но никак не «монетофаг». Но это стратегически – а тактически вполне возможна и обратная комбинация, которая и произошла в 2010 году. Главный электоральный конфликт последней президентской кампании Выдрин усматривает не столько в персональном противостоянии Тимошенко и Януковича, сколько в столкновении двух типов сознания – «вульгарно-пошлого» в лице первой и «монетарно-утилитарного», персонифицированного вторым. И победил тогда Янукович именно потому, что на тот момент «монетарно-утилитарный» тренд был восходящим. «Монетофаги» почувствовали, что это их игра, – и одержали верх.
Однако в политике неоспоримое достоинство легко может обернуться неисправимым недостатком. Еще в самом начале президентства Януковича Выдрин указывал на ахиллесову пяту нового режима – ту самую пяту, которой он в конце концов и споткнулся о Евромайдан. Придя к власти, считал политолог, «монетофаги» будут по-прежнему уповать на тренд, с помощью которого они одержали победу, хотя не факт, что сам этот тренд останется неизменным. Весь пафос затеянной Януковичем кампании по отказу от евроинтеграции сводился к сугубо прагматической стороне вопроса – это скажется на материальном благосостоянии граждан. Но тренд к тому моменту уже был иным, о чем наглядно свидетельствуют образность и риторика Евромайдана, а также тот факт, что на этот раз – в отличие от 2004-го – радикалы оказались на первых ролях. А там, где стилистика смерти и борьбы на уничтожение становится основополагающей, «монетарно-утилитарный» тренд по определению не может доминировать. Он уступил лидерство тренду «вульгарно-пошлому» – правда, заметно мутировавшему: если переборщить с насыщенностью оранжевого цвета, он может превратиться в коричневый. Этого не понимают или по каким-то причинам не желают понимать наши упомянутые выше эксперты.
Еще один изъян «монетофагов» – это их «комплекс неполноценности, связанный с публичностью». К сожалению, Выдрин не развил дальше эту исключительно важную мысль. И даже понятно, почему политолог оборвал себя на полуслове, – потому что затронул свою любимую тему политического стиля, в которой он как рыба в воде, и решил не топтаться лишний раз на том, что и так ясно. Ясно ему – но, похоже, не до конца ясно другим. Вернее, очень многие интуитивно чувствуют, что собака всех неудач «регионалов» в эпоху Евромайдана зарыта именно здесь, но при этом на вербальном уровне объясняют свои ощущения довольно косным образом: мол, коррумпированы, понимаешь, сверх всякой меры – оттого и неяркие, непривлекательные. Хотя такое объяснение не выдерживает критики. А кто не коррумпирован? Кто пробрался на политический Олимп в белых перчатках? Потом на то они и «монетофаги», чтобы деньги делать. В противном случае они были бы не «монетофагами», а лузерами, неспособными улавливать никаких трендов. Дело тут в другом, и то, что ясно Выдрину, стоит еще раз подробно проговорить.
В начале 90-х в некоторых московских закрытых и не слишком закрытых экспертных салонах очень любили сравнивать переживавшиеся тогда фазы конфликта разных ветвей власти с хрестоматийными этапами Французской революции. И – если использовать такую аналогию – все ждали термидор. И дождались – притом что узрели наступление термидора не в главных его проявлениях, а во второстепенных, производных. Возвращение государства, уставшего, подобно матросу Железняку, от роли ночного сторожа, в экономику, усиление социальной риторики, а подчас даже и практики, попытки – более или менее успешные – навести порядок или хотя бы просто договориться с криминально-олигархическим бизнесом – да, всё это термидор – но термидор, что называется, оболочечный. Ядро же этого термидорианского переворота составляло возвращение старой партийно-номенклатурной стилистики власти. Вернулся не старый строй, а старый стиль и, конечно, не в прежнем виде, а подновленный, но при этом по сути своей ничуть не изменившийся. И вовсе не потому, что он такой уж эффективный и незаменимый – будь оно так, не случилось бы в нашей истории маразматической перестройки. А потому, что за все годы радикальных постсоветских перемен так и не сложилось какой-либо более или менее действенной альтернативы этому стилю. (Стилистика митинговая и стилистика воровская в принципе не могут стать стилистикой государственной власти.) Именно поэтому термидор победил на всём пространстве бывшего Советского Союза. Даже в каком-то смысле в маргинальной Прибалтике, хотя в ней, разумеется, в меньшей степени. Разве что в центральноазиатских республиках термидора не случилось – так как там не было якобинской диктатуры. Да и вообще ничего не было – всё осталось на своих местах, кроме Киргизии – да и то с большими оговорками. А во всех остальных странах – даже в неспособной определиться с собственной идентичностью Молдавии, даже в заросшей розами Грузии – термидор в том или ином виде имел место.
Можно долго говорить о том, что собой представляет эта слегка модернизированная советская стилистика, но главная ее черта – это некоммуникабельность. Термидорианцы просто не умеют говорить, они логофобы – боятся сказать не то и не так и делегируют право голоса – в прямом смысле этого слова – своим начальникам. Последние – так как они сделаны из того же теста – тоже не умеют и не любят говорить, но им это делать приходится в силу их положения, и получается неказисто и кургузо. Иногда это пикантно, всякого рода «черномырдинки» даже придают определенный шарм, но у логофобов такого добра с избытком. Получается очень уж переперчено. Поэтому по аналогии с легендарным определением, брошенным четверть века назад на первом Съезде союзных нардепов демократом Афанасьевым, – «агрессивно-послушное большинство» – термидорианское большинство можно назвать неагрессивным (этого сейчас не требуется), в целом послушным (хотя и не всегда), но главное – молчаливым. Вот в чем выражается кризис публичности «регионалов», о котором пишет Выдрин. Коммуникативная революция прокатилась по всей планете. Способность самовыражаться, преподносить себя, транслировать свои мысли – вживую или в соцсетях – это сегодня, пожалуй, самое необходимое условие политической выживаемости. А у «регионалов» с этим, ну, мягко говоря, не всё в порядке. Я даже не про украинский, с которым у многих не лады, это-то как раз прокатывает, а про наш обычный родной «язык постсоветского общения». Конечно, везде есть свои исключения – например, тот же Царёв, – но ведь исключения лишь подтверждают правила.
