Технологии и институты: замыкание контура взаимосвязей
Евгений Балацкий
Источник: альманах «Развитие и экономика», №9, март 2014, стр. 96
Евгений Всеволодович Балацкий – доктор экономических наук, профессор, заведующий кафедрой Государственного университета управления, главный научный сотрудник Центрального экономико-математического института Российской академии наук
Современная экономическая теория уже давно вышла на новые рубежи. Это проявляется прежде всего в том, что она становится все более глобальной в смысле своего предмета – она объясняет не локальные эффекты, а масштабные эволюционные процессы, протекающие на протяжении многих тысячелетий. Тем самым экономическая теория замахнулась на понимание социальной эволюции, закономерности которой имеют свои особенности. К данному моменту уже фактически достигнут консенсус в отношении того, что главными силами социальной эволюции выступают технологии (прежде всего – производственные технологии) и институты (прежде всего – экономические институты). Этот факт служит своеобразной точкой отсчета для дальнейших когнитивных построений. Чтобы проникнуть глубже в механизмы эволюции, необходимо разобраться во взаимодействии технологий и институтов. Несмотря на кажущуюся простоту данной задачи, в ходе ее решения возникает множество проблем и неясностей.
Генеральная линия развития социума
Главный вопрос, который должен получить адекватный ответ, состоит в выяснении того, что первично – технологии или институты. На первый взгляд, институты являются вторичным феноменом, ибо они, регламентируя права и обязанности субъектов, имеют смысл лишь тогда, когда уже есть какие-то блага и имеются технологии их производства. Однако некоторые авторитетные экономисты подвергают сомнению этот тезис. Так, например, Роберт Лукас придерживается мнения, что институты возникают раньше технологических изменений и появления экономического избытка. По его мнению, излишек в обществе охотников и собирателей возникает не благодаря изменениям в физических методах производства, а скорее благодаря изменениям в правах собственности. Так, общество охотников, которому удалось установить и затем поддерживать частную собственность на охотничьи угодья, может создать «излишек дичи» без изменений в технологии охоты. Таким образом, приватизация охотничьих угодий или прав на собирательство предшествовала или, по крайней мере, развивалась параллельно сельскому хозяйству. В противном случае возникает сакраментальный вопрос: кто станет одомашнивать животное, если у любого есть право убить и съесть его?
На наш взгляд, проблема тут несколько тоньше: технологии предоставляют потенциальную возможность создания излишка, после чего возникает институциональная дилемма по поводу того, как и за кем закрепить права на подобный излишек. Тем самым технологические знания все-таки предшествуют институциональным знаниям. В результате же решения институциональной дилеммы возникает тот или иной эффект в смысле скорости распространения технологий, что оказывает непосредственное влияние на все стороны социального бытия.
Серьезным развитием этого тезиса служит нетривиальное утверждение Дугласа Норта, которое можно считать одним из главных открытий в данной проблематике. Суть тезиса Норта состоит в том, что мир развивается путем перекладывания рисков из физического мира в мир социальный. Накапливаемые человечеством знания ведут к появлению новых технологий и росту власти над физическим миром, снижая тем самым неопределенность физической среды. Однако такие сдвиги ведут к формированию новых институтов и усложнению социальной среды, что становится источником совершенно новой социальной неопределенности.
На протяжении многих десятилетий мы можем наблюдать разнообразные проявления этой глобальной тенденции. Сегодняшний человек уже не подвергается опасности быть разорванным саблезубым тигром, замерзнуть от холода при внезапном наступлении мороза. Он не превозмогает тяготы льющегося на голову дождя или сыплющегося снега. Даже внезапные стихийные бедствия редко грозят ему неминуемой смертью. Не нужно современному человеку мучиться в многомесячных путешествиях в дальние страны, и он не рискует погибнуть от голода из-за банального неурожая. Минимизирована опасность летального исхода даже в случае обнаружения самой экзотической болезни. Все эти физические риски побеждены. Однако на их место пришли новые опасности. Например, можно быть сбитым машиной с пьяным водителем, даже стоя на автобусной остановке. Можно погибнуть в авиакатастрофе из-за досадной ошибки пилота. Есть шанс получить шальную пулю в случае бандитской перестрелки, и нет гарантий, что тебя не погубит очередной разочаровавшийся в жизни маньяк. Все эти опасности порождены новым типом рисков – социальными рисками, связанными с несовершенством крайне усложнившейся социальной системы.
Открытие отмеченной генеральной линии развития социума имеет непреходящее значение, ибо позволяет понять фундаментальные закономерности функционирования человеческого сообщества. В частности, тезис Норта недвусмысленно свидетельствует о том, что изменения физической среды предшествуют социальным изменениям, а технологические знания перерождаются в знания институциональные. В этом смысле социальные технологии всегда отстают от производственных технологий, что собственно и порождает социальные риски.
Картина эволюции по Норту подводит к вполне закономерному вопросу: а как долго могут риски перекладываться из физического мира в мир социальный? И не грозит ли такое развитие событий взрывом постоянно усложняющегося социального мира?
Надо сказать, что на эти вопросы вполне вразумительные ответы дает сам Норт: борьба с неопределенностью, связанной с физическим окружением, дополняется борьбой с неопределенностью, вызванной возрастанием сложности людского окружения. Результатом нового вида борьбы является внедрение все более эффективных институтов. Речь идет о том, что по мере накапливания избыточных социальных рисков в экономической системе происходит «встряска» институтов с их последующим переупорядочиванием. Однако на этом вопросы не заканчиваются. Дело в том, что поиск и внедрение более эффективных институтов – это сверхсложный и до конца не понятный процесс. Никто не гарантирует, что требуемый новый институт возникнет вовремя или что новый институт будет таким, как надо. А что если этого не произойдет? А что если запаздывание прихода новых институтов будет огромным по времени? Куда денутся накопленные в системе избыточные социальные риски? Во что могут трансформироваться эти риски?
Частичный ответ на этот вопрос дает теория демократии Данило Дзоло, согласно которой политика представляет собой селективное регулирование социальных рисков. При этом политический процесс имеет противоречивый характер и представляет собой тонкую балансировку полярных ценностей – личной безопасности и свободы, защиты политического режима и поддержания социального разнообразия, эффективности управления и соблюдения прав человека и т.п. В современном понимании слова демократия состоит как раз в обеспечении разумного равновесия между указанными полярными ценностями.
По мнению Дзоло, сохранению демократических институтов мешают эволюционные (внутренние) и общемировые (внешние) риски. Первые связаны с ростом сложности социальной системы, вторые – с шоками мирового масштаба (например, демографическим прессингом, ростом неравенства между странами, массовой миграцией населения, широким распространением всех видов оружия, терроризмом, экологическими катастрофами и т.п.). Квинтэссенцией концепции Дзоло является утверждение, согласно которому на определенном этапе развития защитные функции политической системы сопряжены с чрезмерно высокими издержками по сравнению с преимуществами, которые они должны принести. Высокие издержки порождаются возрастающей сложностью социальной системы. Отсюда вытекает вывод, что политические режимы для обеспечения личной безопасности граждан в дальнейшем будут вынуждены понижать сложность социальной системы за счет отказа от демократических принципов. Тем самым усложняющийся мир приводит к девальвации и самого понятия демократии, и конкретных демократических институтов. Следовательно, невозможность своевременного отыскания и внедрения эффективных демократических институтов чревата приходом к власти тоталитарных политических режимов.
Однако и этого еще недостаточно для ответа на поставленные ранее вопросы. А что если сложность социальной системы возрастет настолько, что даже самые жесткие тоталитарные режимы будут не в состоянии удерживать накопленные риски в некоем равновесии? Напрашивается очевидный ответ: социальная система скорее всего «взорвется» путем масштабных революций и войн. Данный тип социальной стабилизации мы имели возможность наблюдать на протяжении всей истории человечества. Специфика же современности состоит в том, что социальный мир стал глобальным, а потому любой социальный взрыв может стать фатальным.
Есть ли еще какие-либо альтернативы у современного мира?
