Правда, подобная европеизировавшаяся элита и в городах была немногочисленной, а сельчане вообще оставались консервативными по отношению к реформам, хотя обновленческий российский ислам – джадидизм – не являлся чисто религиозным или светским. Это движение было синтетическим, захватившим не только систему образования, но и общественную мысль, этические нормы (особенно среди купечества и интеллигенции), оно относительно органично утверждало связь ислама с просвещением и наукой, а в политической сфере пыталось «помирить» ислам с демократическими и даже социалистическими идеями. Автор вышедшей в Париже в начале 1980-х книги «Мусульмане в СССР» русский эмигрант Александр Беннигсен дал такую оценку джадидам: « именно благодаря их деятельности, плохо известной на Западе и игнорируемой самими мусульманскими историками, ислам перестал быть препятствием к прогрессу и был очищен путь к реформам в других областях – языке, просвещении и политической организации».
Следует разъяснить, что панисламизм и джадидизм сложно разделить. Привычно воспринимать панисламизм в сугубо деструктивном ключе. Между тем в сочетании с просветительской идеологией он в тех социально-политических условиях ставил целью освобождение от европейского колониализма путем восприятия достижений западной мысли. Совсем иным смыслом наполняли панисламизм консервативные силы. В их трактовке он нес лишь разрушение, превращаясь в идеологию войны, спекуляцию на представлениях о джихаде и халифате. Кстати, иные современные исследователи из Средней Азии и Казахстана употребляют термины «панисламизм» и «пантюркизм» с осторожностью. Они заменяют эти термины «мусульманской солидарностью» (или «тюркской солидарностью»), которая, по их мнению, имела антиколониальный и прогрессивный характер.
Благодаря джадидам произошел существенный прорыв во многих сферах социального бытия мусульман, в том числе и в гендерном вопросе, рождая у воспитанников новых учебных заведений уважительное отношение к женщине. Примечательна и возникшая в этой среде тенденция к изменению численности семьи, ставшей тяготеть к малой нуклеарной.
Влияние прослеживается даже в декоре деревянных мечетей, где резное обрамление выполнено по «русскому» образцу, что свидетельствовало о сближении обеих сибирских культур. Это совпадение неслучайно – резьбу нередко выполняли русские мастера. Но, конечно, в орнаментике подобных объектов, как и в произведениях прикладного искусства, присутствовало иное стилевое начало, чем в сооружениях русских сибиряков.
Русский язык был востребован прежде всего нарождавшейся мусульманской интеллигенцией. На этом фоне выделялся Чингизид по происхождению (что придавало ему дополнительный авторитет среди степняков) Алихан Букейханов, который после окончания медресе и Каркаралинского училища поступил под фамилией Нурмухамбетов в Омское техническое училище, а затем в Петербурге закончил даже два вуза. В 1895 г. Он стал преподавателем Омского лесного училища.
По-прежнему сложно с традициями обстояло в тот период у крещеных. Историк, писатель и публицист Афанасий Щапов писал: «Ясачные, крещеные, полуобруселые потомки их и смешавшиеся с ними русские долго сплошь и рядом отличались татарскими полигамическими наклонностями и непокорностью православно-церковным русским нравам и обычаям снова обращались к басурманским суевериям, или, вернее сказать, упорно сохраняли их».
В советский период продолжалось административное переустройство Западной Сибири, во многом связанное со стремлением «огосударствить этничность». Эта тенденция реализовывалась в форме национально-территориальных автономий. Граница РСФСР с Казахской АССР рассматривалась как внутренняя административная, неоднократно передвигавшаяся по просьбе населения. Например, жившие там немцы-колонисты стремились отнестись к казахской территории, поскольку номады для них были меньше другими, чем русские.
Сибирские татары, бухарцы, казахи и башкиры, жившие на границе республик, оказались «разорванными», но это для них не было болезненным. Дело в том, что сохранялась и «плавающая этничность», когда иные сибиряки идентифицировали себя согласно тугумным (относящимся к группе родственных семей) наименованиям, а лишь затем – татарами (бухарцами, башкирами, казахами), но при этом в их представлении всегда мусульманами.
В тот период в Сибири – как и по всей стране – распространилась практика присвоения младенцам новых – идеологических – имен. Например, Вильдан (В честь Ильича дан), Изиль (Исполнитель заветов Ильича), Мирабо (в честь деятеля Великой французской революции). Широко давались и русские имена, «программировавшие» детей на культурный и цивилизационный прорыв.
Перепись 1920 г. показала, что за годы революций и войн численность сибиряков не уменьшилась, а увеличилась на 415 тысяч человек, и русские составляли 82 процента населения. В вышедшей недавно «Исторической энциклопедии Сибири» подчеркивается: «Проводя советизацию национальных меньшинств в Сибири, власти стремились использовать в первую очередь низовой советский аппарат. Конкурентом советской системы в национальной деревне выступала община крестьянская, традиционно решавшая все важнейшие вопросы жизни деревни. В местах компактного проживания национальных меньшинств роль общины усиливалась принадлежностью к тому или иному религиозному исповеданию. Устранение двоевластия и замена общины эффективно работающими советами стала одной из основных задач национальной политики».
Между тем явная или скрытая борьба против власти оказалась частью общего – а не этнически или конфессионально избирательного – сопротивления советскому режиму. Об этом повествует вся история сибирских казацко-крестьянских волнений, участниками которых были самые широкие слои населения, состоявшие из крестьян и кочевников, бывших офицеров и служителей культа, купцов и рабочих, госслужащих, казаков и просто маргиналов. Самым известным из этих восстаний было Ишимское (Ишимско-Петропавловское, или Западносибирское). Оно оказалось одним из череды социальных волнений, в которых присутствовал и «мусульманский» фактор. Восстание было спровоцировано более поздним – чем в остальной стране – переходом этого региона к продналогу. Здесь на крестьян наложили 34 вида разверсток, сопровождавшихся моральным унижением и репрессиями. В русских деревнях, татарских юртах, казахских аилах, немецких хуторах стремительно нарастала напряженность. И в результате на значительной территории Западной Сибири и Северного Казахстана вспыхнуло восстание, которое, начавшись в Ишимском уезде (и уже с участием мусульман), быстро распространилось по всему краю. Восставшие не делились по происхождению, но были объединены (как свидетельствовала издававшаяся во время восстания в Тобольске повстанческая газета «Голос Народной армии») убеждением: «Мы хотим, чтобы каждый человек верил, как хочет: православный – по-своему, татары – по-своему, и чтобы нас всех силком не заставляли верить в коммунизм».
Интересно проанализировать складывавшийся тогда же опыт толерантности: на мусульманском кладбище у юрт Абызовских установилось правило – русским там нельзя охотиться, собирать дикоросы, играть детям. До 1930-х годов в тамошнюю рощу приезжали татары, молились и оставляли в ветвях тряпичных куколок, лоскутки тканей и монеты в мешочках. При «появлении призрака» русские «открещивались», а мусульмане использовали «молитву да крепкое слово». Впрочем, наблюдатель замечал: «Крепкое, матерное слово используется в самом крайнем случае, а некоторые старики татары и вовсе не ругаются, считая, что брань противна Богу. Этим они отличаются от многих русских мужиков, у которых мат уже используется как средство связки между словами».
Советский опыт просвещения впечатляющ, но противоречив. В частности, он, по словам исследовательницы Гульфиры Хисаметдиновой, «демонстрирует резкий и кардинальный поворот от объявленной политики “коренизации” к отказу от принципа “школа на родном языке” и русификации образования». Стоит различать административную русификацию (иногда здесь следует использовать понятие «унификация») и культурную, что по-разному воспринималось нерусским населением. Иногда это было неизбежной мерой – при проведении масштабных реформ, особенно в сфере образования.
В тот период началось активное перемещение населения, стали появляться смешанные селения. Раньше окружавшая селение изгородь выступала не только ограничителем для выпаса скота и подселений (в XVIII-XIX веках попытки русских занять татарские земли или поселиться рядом пресекались, бывали случаи, когда суды становились на сторону татар), но и маркером другой религиозности. Но при нахождении в одном колхозе, лесхозе, промхозе селений с разным составом населения она уже не играла прежней роли. На этом фоне пренебрежение правами, закрытие мечетей, преследование верующих ожесточало людей, раскалывало общество, рождало двойную мораль, а в ряде случаев разжигало прежние конфликты.
