Ясное осознание своего «я» и его основ, то есть своей целостности, может обеспечить стабильную здоровую жизнь, устойчивую к случайным и преднамеренным дезорганизующим воздействиям как отдельного человека, так и народа. Смещения национального «я» или внушение народу чувства нелюбви к самому себе вредны для здоровья народа.
Кстати, показательно, что русское слово «целить» имеет изначальный смысл «делать целым», то есть восстанавливать целостность организма.
Народ может ясно не познать и не осознать свою природу, но может жить в соответствии с ней, если он знает предания, фольклор, поддерживает традиции. Тогда дух народа не покинет его и будет его незримым путеводителем. Именно традиции и предания раскрывают национальную ментальность и определяют национальную идентичность.
Природа народа, сущность его идентичности – метафизический объект, то есть объект, в существовании которого мы убеждены, но вместе с тем осознаем невозможность его познания научными методами, в пределах возможного опыта. Отсюда следует, что нам чрезвычайно трудно выявить предикаты такого объекта, как природа нации, хотя и не надо отказываться от познания его. Здесь успокаивает уверенность в единой природе того или иного этноса (народа, нации). Безотносительно к тому, познали мы ее или нет, она определяет органичную целостность народа, его имманентное единство.
Инвариантами национальной уникальности (идентичности) являются своеобразные ментальность, традиции и миссия.
Ментальность – это особенности стиля мышления и мировосприятия. Без своеобразия ментальности нет и нации как особой целостности в человеческом сообществе. Источник понимания ментальности народа – это национальная духовная культура: фольклор, философия, искусство, произведения национальных мыслителей. Проблема здесь только в выделении национального и интернационального в каждой из названных сфер. Носителями национального духа, на которых взращивается национальная ментальность, являются все составляющие духовной культуры. Это язык, фольклор, религия, философия, изобразительное искусство, литература, музыка, архитектура. Наиболее «чистый объект» – национальный фольклор, который выражает общие духовные черты народа, и если в фольклоре что-то заимствуется, то только то, что соответствует его природе. Национальная ментальность выражается в традициях и раскрывается на их основе. Традиции же – это исторически выверенное выражение духа народа. А если это так, то национальная ментальность – это необходимый «воздух» нации.
Наилучшим образом душа народа, надо думать, представлена в результатах его коллективного творчества, прошедшего через века и проверенного временем. Фундаментальной эмпирической основой для исследования национальной ментальности является коллективное анонимное творческое самовыражение народа – фольклор, то есть мифы и сказки, пословицы и поговорки. Иными словами – выразители и носители природы и духа народа. Шеллинг вообще полагал, что народ не создает мифы, а «зарождается» одновременно с ними.
Народная волшебная сказка – фундаментальный эмпирический материал для понимания народной души, духовных основ нации. В сказке в образно-символической форме («сказка – ложь, да в ней намек») две ипостаси духовной народной жизни – душа и ум, или психика и интеллект – связаны между собой предельно органично. Выявляя и систематизируя философские смыслы народной сказки, мы выявляем психологическую особенность мышления народа, то есть его ментальность.
Народная мудрость и народные озарения, содержащиеся в сказках, не только реальны, но и являют сущность – или идею – народа и выражаются в его ментальности. В сказках речь идет об идеях и чувствах, присущих природе народа в целом в течение всего времени его существования.
Каждый текст создается для прочтения в будущем. Следовательно, каждый текст, переходя в будущее, влияет на него. Народная сказка есть выражение духа народа, и она есть «заговор» на будущее, то есть «заговор» на сохранение национального характера.
Другими словами влияние народной сказки (вообще фольклора, национальной мудрости) на наше национальное сознание не может быть полностью выявлено, но это влияние существует, и оно идет на пользу нации: ведь в народе остаются только те сказки, с которыми живут многие поколения.
Православная традиция России поддерживается созерцательно-творческим российским менталитетом с характерным стремлением к прорыву за пределы обывательской заданности. Это ярко выражено в нарицательных образах фольклорных иванов-дураков и емелюшек.
Оправдание жизненной мудрости героев русских народных сказок – Ивана-дурака и Емелюшки – не требует больших усилий. Иван-дурак не как все. Он любит размышлять, созерцать мир – он мудрец, непонятный обывателям. Иван-дурак не любит ходить по воду или колоть дрова, но это не выражение русской лености, так как любой народ не любит рутинную работу. Однако в каждом народе есть мудрецы, для которых духовная жизнь важнее физической жизни тела. Иван-дурак поступает не как все: едет не туда, покупает не то, говорит не как принято. Поэтому он прорывается через заданный обыденным опытом ход действий. В награду он получает не столько богатство, сколько подтверждение правильности своего подхода к жизни. Несмотря на свободу в мыслях и действиях, Иван-дурак верен заветам родителей. Герои русских сказок – иваны, емели, царевичи и добры молодцы – выбирают на распутье рискованный путь, который приблизит их к первичному вопросу человеческого существования: «В чем смысл жизни?» В своих поисках они не боятся риска, приговаривая, что «семи смертям не бывать, а одной не миновать», «Бог не оставит, свинья не съест».
Человеку свойственно планировать свое будущее как продолжение состоявшегося прошлого и переживаемого настоящего. В таком случае «лучшее» – это просто нечто, лучше известного. Русскому человеку свойственно ожидать лучшее, которое не вытекает из его наличного опыта, это и есть метафизическое стремление к лучшему. Такая идея неоднократно воспроизводится в русских сказках, когда, например, младшая дочь желает, чтобы отец привез ей либо перышко Финиста – Ясного Сокола, либо чудный аленький цветочек.
Взрослые не читают сказок не только потому, что им внушили мысль, мол, сказки читают в детстве, но и потому, что взрослые, «рекрутированные» ценностями общества материального потребления, уже «закрыты» для мудрости. Но все же когда бы мы ни слушали или ни читали русские народные сказки – они в нашем сознании. Если кто-либо с ними не был знаком вовсе – он не вполне русский.
Весьма ярко русский дух проявляется в сказках (сказах) Павла Бажова. Вот как он выражает русский эстетический идеал в сказке «Каменный цветок»: «То и горе, что похаять нечем, – говорит мастер Данила о малахитовой вазе, которую он сделал по столичному чертежу, – гладко да ровно, узор чистый, резьба по чертежу, а красота где? Вон цветок… самый что ни есть плохонький, а глядишь на него – сердце радуется. Ну, а эта чаша кого обрадует? На что она? Кто поглядит, всяк, как вон Катенька, подивится, какой-де у мастера глаз да рука, как у него терпенья хватило нигде камень не обломить». Данилушка выражает отнюдь не натуралистический идеал, а идеал жизненности, который может быть выражен внешне несовершенными формами. Это, замечу, относится и к выразительности научно-философских текстов. Сведение философского слова к логическим формам выхолащивает выразительность мысли. Поэтому континентальная философия (русская религиозная философия, французский и немецкий экзистенциализм) отличается от островной английской и североамериканской философии (эмпиризма, позитивизма, прагматизма, аналитической философии), а философия в искусстве и философские национальные ориентации заметно связаны.
Если русский не работает, то он размышляет. Я специально употребил некорректное выражение, чтобы выделить мысль: есть физическая работа, есть умственная работа – следовательно, не работают только люди, ведущие растительно-паразитический образ жизни. Русских таковыми никак не назовешь, и если умозрение, созерцание, размышления они часто предпочитают вкалыванию, то почему это плохо и какое отношение это имеет к лености? Приведу слова из письма о. Павла Флоренского, написанного 15 июня 1910 г.: «Быть гостем в деревне – это значит быть обреченным на безделие. Так и я: провожу весь день, не имея ни минуты свободной: а если спросишь себя, что же делал, то не знаешь, что ответить. Вы сами знаете, что праздноемкость у нас, русских, весьма велика, а от гостя в деревне и по положению, и по этикету требуется праздноемкость максимальная. Правда, я думаю (курсив мой. – В.К.) много и упорно».
