– Но ведь Бог постоянно протягивает руку, подсказывает тем, которые действительно к Нему идут. И люди это чувствуют и улавливают.

– Да, но чтобы идти, нужен тот, кто идет с тобой рядом, пастырь. Причем пастырь может быть двух видов. Один идет спереди, звонит колокольчиком и зовет тебя за собой. Другой идет сзади, слегка подгоняя посохом. И то и другое в родительстве должно присутствовать – и идти спереди, и несколько подгонять сзади. Сейчас не слишком велик резерв тех учителей, за которыми можно пойти. Но тем не менее я думаю, что ситуация небезнадежна. Выскажу одну очень немодную мысль. Мне кажется, для того, чтобы сохранить континент Россию, сначала нужно максимально укрепить островки нормальной жизни, которые на этом континенте существуют. Не сделаешь жизнь в России нормальной сразу для всех и правильные ценности одновременно всем людям не привьешь. Но чем больше у нас будет настоящих приходов, в которых люди не чужие друг другу, а связаны добрыми отношениями, тем лучше, тем сильнее надежда на то, что в будущем нам удастся выстоять. И кстати, последние годы показывают, что у нас не так уж все и безнадежно. Три года назад, в 2010-м, когда страну охватили страшные пожары, люди сорганизовывались, чтобы помогать тем, которым плохо. Только что мы видели многочисленные примеры такой же помощи пострадавшим от наводнения на Дальнем Востоке. То есть христианская самоорганизация нашему обществу – во всяком случае, в критические моменты – все-таки присуща. Люди ведут себя, может, еще не как японцы, но лучше, чем американцы в Новом Орлеане. Вот такие ростки нормальной жизни в приходах, в сообществах, в которых люди готовы помогать другим и способны к самоорганизации, нужно взращивать. И неважно, что эти люди сейчас составляют меньшинство. Когда Константин Великий принимал решение об исторической смене религии в Римской империи, христиане тоже были абсолютным меньшинством. Их было примерно столько же, сколько и сейчас, я имею в виду именно деятельных христиан, – 10–15 процентов. И они также были сосредоточены преимущественно в больших городах. Но Константин понял, что это – ядро, на котором дальше можно будет строить государство. Именно ядро: не номинальное большое сообщество, называющее себя христианами, а нравственно здоровые элементы общества, вокруг которых только и может начаться кристаллизация какого-либо нового качества. Моя надежда на это – помимо главного упования на Бога, конечно.

– Отец Максим, хочу задать вопрос о тех молодых людях, которые остались в Церкви и которым сейчас 17–20 лет. Это самый репродуктивный возраст, самый возраст для создания семьи. Наверняка Вы знаете примеры таких молодых семей. Вот у них проблемы какие-то особенные или такие же, как и у остальных – невоцерковленных – семей? Как они вообще решают проблемы, которых в семейной жизни масса? Можно ли говорить, что какое-то мизерное, но новое поколение православных семей формируется из этих «миленьких, но слабеньких», которые тем не менее уже что-то создают? Или здесь примеры все еще настолько единичны, что какой-либо тенденции пока не прослеживается?

– Мне трудно говорить в терминах социологии и тем более как-то соотносить количество таких семей с остальными молодыми семьями. Но все же, несмотря на то, что в современной церковной семье существует масса проблем, она более крепкая. Это абсолютно точно, так как количество разводов среди церковных людей – не среди повенчавшихся после 88-го года, а среди именно воцерковленных – все же на порядок меньше, чем в целом в обществе. А количество детей на семью, несомненно, больше. То есть молодые семьи, в которых трое, четверо, пятеро детей, в церковной среде уже не редкость. Я практически не встречал молодые православные семьи, в которых через должное количество лет не было бы двоих-троих детей. Один-два ребенка – это уже редкость для родителей в возрасте между 20 и 30 годами, когда люди прожили уже достаточное количество лет в браке. Налицо и некоторое, может быть, не оформляющееся пока в какие-либо организованности тяготение людей одного и того же поколения друг к другу. Они-то как раз и не изолированно существуют, они друг друга знают, общаются и поддерживают друг друга. И такое тяготение между ними тоже на порядок выше, чем в окружающем обществе. При этом я не сторонник идеи изолироваться от мира, построить где-то православный поселок и жить там общиной. Может быть, подобное решение для кого-то и является оптимальным. Но понятно, что оно не может быть выходом из нынешней непростой ситуации в принципе. И знаете, что отрадно отметить? Каждое воскресенье, когда я еду служить раннюю литургию, в метро после гастарбайтеров вторая по численности категория пассажиров – это как раз молодые семьи с детьми, которые едут в храмы на богослужение. Безусловно, определенный количественный рост таких молодых семей – не до фантастических 60–70 процентов, которые откуда-то берутся в соцопросах, а на уровне реальных показателей – тоже имеет место. Так что ростки новой жизни пробиваются. И отрицать это – значит быть каким-то неоправданным пессимистом, почти что мизантропом.

– Отец Максим, когда я готовился к интервью, то зашел на сайт Вашего храма и прочитал там Ваши размышления по поводу «детоцентризма», то есть свойственных нашей современной светской культуре неоправданной идеализации детей и полного игнорирования присущих им – как и всем представителям испорченной грехопадением человеческой природы – негативных качеств. Не могу не поинтересоваться: эти мысли – Ваши собственные или представляют собой церковную точку зрения? Лично для меня было большой неожиданностью услышать из уст священника такую принципиальную, я бы даже сказал, жесткую позицию по этому вопросу. Не могли бы Вы поподробнее изложить Вашу точку зрения? Честно скажу – прочитал и споткнулся об эти Ваши размышления.

– А что именно вызвало у Вас такую реакцию?

– Знаете, я со своей колокольни сужу. Мне всегда казалось, что детство – это тот участочек жизни, на котором люди еще не приобщаются сполна к грехам окружающего мира. Поэтому, может быть, применительно к детям лучше перегибать палку все-таки в другую сторону – больше не наказывать, а именно прощать? Конечно, это, возможно, и обывательская позиция. Но то, что я споткнулся о Ваши мысли, все же симптоматично: значит, многие споткнутся, я здесь не уникален. Ваше мнение несколько неожиданное для православного священника.

– На самом деле я не думаю, что сказал что-то неожиданное. Может, неожиданное для современного сознания, но не для церковной традиции. Я говорил о секулярно-гуманистическом детоцентризме. Мы наблюдаем такой детоцентризм в современном обществе, в первую очередь на Западе. Подобный взгляд отталкивается от представления о том, что любой ребенок изначально хорош.

– Да, но об этом же и в Евангелии говорится…

– Нет, о том, что любой ребенок изначально хорош, в Евангелии не говорится. Руководствующиеся этим представлением считают, что воспитательная система должна основываться исключительно на стремлении заинтересовать, увлечь маленького человека и не нарушать его свободу. Господь же в Евангелии говорит о внутренних качествах детей как о более высоких, нежели внутренние качества книжников, фарисеев, мудрецов века сего. Все мы знаем естественную детскую открытость, отзывчивость, способность к восприятию. Но мы также знаем и детскую жестокость – от жестокости по отношению к животным до жестокости по отношению к сверстникам. Знаем и детскую – естественную для нашего падшего состояния – хитрость, когда уже маленький ребенок может играть на диссонансах отношений к нему родителей, бабушек и дедушек. Нам хорошо известна и присущая детям недобрая конкуренция со сверстниками, когда ребенок изо всех сил стремится получить лучшее – даже в ущерб остальным. В душе ребенка, в личности ребенка наиболее ярко проявляются оба начала – и изначальные хорошие качества человеческой природы, какой она была сотворена Богом, и та поврежденность, которая вошла в эту природу через первородный грех. Соответственно, христианское воспитание должно предполагать и ограничение, и отсечение – в иных случаях достаточно решительное – проявлений греховного своеволия. И, разумеется, деликатное и уважительное отношение к личности ребенка – к тому светлому и хорошему, что в ней есть. Многие же современные системы воспитания исходят из того, что и наказание, и признание родительского авторитета, за которым стоит авторитет, неизмеримо более высокий – Творца, являются тем, с чем нужно бороться. Ибо это есть проявления насилия, которое порождает комплексы и ведет к тем или иным деструктивным изменениям личности. Подобный взгляд исходит из иного – изначально руссоистского, хотя и подправленного дедушкой Фрейдом, – антропологического посыла. Необходимо совершенно четко понимать, что в самом виˆдении маленького человека, ребенка мы исходим из совершенно другой антропологии. Не принимая неоправданной жестокости со стороны родителей, приветствуя те законодательные меры, которые защищают детей от родителей-алкоголиков, родителей-наркоманов, самодуров, мы решительно против и другой крайности. Мы убеждены в том, что нельзя строить систему воспитания на изолировании ребенка от влияния семьи. Нельзя лишать родителей права передавать детям традицию – в том числе и тогда, когда эту традицию следует не только пропеть сладким голосом, но иной раз и подпихнуть к ней через «пятую точку» в определенном возрасте.