Однако важнейшей связкой в нашем треугольнике является взаимодействие национального богатства с людскими ресурсами. Дело в том, что население не только создает национальное богатство, но и потребляет его. В этой ситуации элиты всегда будут стремиться к депопуляции, к сокращению населения. Ведь даже при условии неравномерной дистрибуции национального богатства в пользу элит увеличение населения означает пусть и незначительное, но все же снижение достающейся элитам доли национального богатства. Просто для населения существует приемлемый прожиточный минимум, отодвинув который вниз, элиты с неизбежностью сталкиваются с угрозой самому своему существованию. Эта взаимосвязь ресурсов с населением была подмечена еще в Средние века. Французский конспиролог XIX века Грасе д’Орсе писал, что европейская знать – «жители башен» – устраивала против своих холопов «пакты голода» (известные под таким названием из истории Франции мероприятия начались только с 1729 года и стали одной из причин Великой французской революции, но нечто подобное имело место и гораздо раньше). Смысл этих «зачисток населения» был в том, чтобы оставить себе в качестве рабочей силы только действительно необходимое число «едоков». В конце XVIII века интуиции европейской аристократии были оформлены научно в труде английского ученого Томаса Мальтуса «Очерк о законе народонаселения», где связь населения с ресурсами представлена как строго обратно пропорциональная. Еще дальше пошло неомальтузианство, прямо предписывавшее ограничение деторождения в «экономических» целях. Неомальтузианство, будучи порождением либеральной парадигмы, парадоксальным образом протянуло руку нарождавшемуся феминизму, продукту коммунистической парадигмы, с его главной максимой «мое тело – мое дело» и негативной евгенике, порождению парадигмы фашистской. От этого странного тройственного союза, каждый член которого был заинтересован в депопуляции, произошел феномен контроля за рождаемостью, он же – в несколько смягченном виде – планирование семьи, пламенным поборником которого стала печально известная «сократительница населения» Маргарет Сэнгер (Зангер).
Другой важнейшей предпосылкой появления биополитики следует считать дарвинизм, социал-дарвинизм и экологию как науку. Здесь на самом деле речь идет все о той же мальтузианской линии. Чарльз Дарвин, рассматривавший человека как высшее животное, был внимательным читателем Мальтуса. Социал-дарвинисты вроде Герберта Спенсера, утверждавшего, что в человеческом обществе, как и в животном мире, «выживает сильнейший», и тем оправдывавшего уничтожение человека человеком во имя «выживания», были не просто читателями, а почитателями Мальтуса. Ведь у последнего среди прочего говорится о «ловушке», якобы неизбежной в будущем из-за перенаселения и связанной с ним нехватки продовольствия, в результате чего бедные погибнут, а богатые выживут. Экология как наука происходит все из того же «гнезда». Сам термин был предложен Эрнстом Геккелем, главным популяризатором идей Дарвина, в работе «Общая морфология организмов». Тем самым Геккелем, чье отвергнутое сегодняшней наукой утверждение, что эмбрион проходит все те же стадии, которые в процессе эволюции проходил его вид, часто служило оправданием для поборников абортов. Дескать, эмбрион «не мышонок, не лягушка, а неведома зверюшка», которую нечего жалеть. По-настоящему экология развилась, однако, лишь в XX веке, и здесь из числа прочих экологов следовало бы выделить командора Ордена Британской империи Джеймса Лавлока, автора «гипотезы Геи», заключавшейся в том, что земля – большой саморегулирующийся организм. Лавлок был первым, кто заговорил о парниковом эффекте, массовой гибели людей из-за повышения температуры и виновности человечества перед Геей. Думается, излишне обсуждать, в чьих интересах действовал этот профессор, начинавший в 1950-е годы в Гарварде и впоследствии работавший на НАСА в рамках лунной и марсианской программ. Можно лишь добавить, что при активной поддержке Збигнева Бжезинского культ Геи (или Гайи) находит все большее число своих приверженцев в США и вообще на Западе, иные из которых придерживаются радикально «экологических» взглядов, требуя «освободить» землю от человеческого вида как такового.
Еще один важный источник биополитики – философские концепции Франкфуртской школы (Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе, Юрген Хабермас и др.), занимавшейся как проблемой полного освобождения и раскрепощения индивида, так и проблемой «управляемого общества». В дальнейшем эту проблематику подхватили философы-постмодернисты – прежде всего Мишель Фуко, обращавший пристальное внимание на проблему биовласти и давший собственное определение биополитики. А в 1978-1979 годах Фуко даже прочитал в Коллеж де Франс цикл лекций «Рождение биополитики» (хотя сам этот цикл был скорее введением в тему, нежели курсом по заявленной теме).
Несмотря на то что термин «биополитика» применялся еще в 1920-е годы Рудольфом Челленом, широкое распространение он получил только в 1960-е благодаря статье политолога Линтона Колдуэлла «Биополитика: наука, этика и социальная политика», вышедшей в свет в 1964 году. Чуть позже, в 1970-м, вышла монография Томаса Торсона «Биополитика». Именно с этого момента можно считать термин устоявшимся, хотя сама биополитика как наука на тот момент вполне уже сложилась.
Что же такое биополитика?
Существует множество определений биополитики. Мы попытались их некоторым образом суммировать и синтезировать.
Биополитика – междисциплинарная наука на стыке биологии, экологии, демографии, этики, философии, социологии, политики, экономики и военных наук. В современном мире данные, полученные с помощью этой науки, используются разного рода учеными и экспертами для политического прогнозирования, разработки законов, информирования и консультирования политиков самого разного ранга, руководителей корпораций, осмысленно проводящих биополитику в интересах «золотого миллиарда». Биополитику как чистую науку следует отличать от ее практического приложения. В первом случае правильнее говорить о биополитологии, а во втором – собственно о биополитике или даже биополиции.
Сотрудник сектора биосоциальных проблем биологического факультета Московского университета Александр Олескин предлагает считать биополитикой всю совокупность «аспектов взаимного влияния биологии и политики, включая как политический потенциал биологии, так и биологический потенциал политики». Что это значит? А это значит, что, с одной стороны, модели поведения высших животных и первобытных людей могут быть спроецированы на поведение современного человека, определенных групп и в широком смысле масс, что позволяет вскрывать механизмы контроля их деятельности. С другой стороны, в область политического, и особенно в область контроля, вводятся такие, казалось бы, сугубо биологические вопросы, как генная инженерия, использование ГМО, клонирование, изъятие, пересадка и выращивание искусственных органов, искусственное бессмертие, эвтаназия. Чтобы не вызывать лишнего шума со стороны активистов пролайфа, консерваторов и традиционалистов, биополитики вне специальных исследований обычно не упоминают в этом же ряду аборты, контрацепцию, вспомогательные репродуктивные технологии, стерилизацию, вакцинирование, однополые браки, феминизм, ювенальную юстицию, предпочитая говорить о «демографических вопросах». Но из самого определения биополитики следует, что все касающееся контроля человеческого тела есть важнейший предмет ее интересов. И здесь медицина может выполнять заказ государства или надгосударственных структур. Отсюда можно сделать самые грустные выводы, которые даже не хочется озвучивать. Как говорил Мишель Фуко: «Тело – биополитическая реальность, медицина – биополитическая стратегия».
Конечная цель биополитики заключается в тотальной биологизации политики и тотальной же политизации биологии в интересах мировых элит. Левые и леволиберальные критики биополитических методов пытались переложить всю вину за их применение на государство как нечто «фашистское» по определению. Например, итальянский философ Джорджо Агамбен, автор книги «Грядущее сообщество», опознавший в современном обществе концлагерь, прямо говорит о том, что биополитика представляет собой абсолютное расширение суверенитета государства над человеком – вплоть до решения вопроса о том, жить человеку или каким-либо группам общества или не жить. Но речь, разумеется, давно уже не идет о государстве, представляющем собой осколок прошлого, как раз тщетно пытающегося остановить наступление беспощадного и бесчеловечного будущего. Речь идет именно о элитах, о транснациональных корпорациях, о закрытых политических клубах и т.п. Они сегодня выступают как биовласть. Последняя же, согласно все тому же Фуко, представляет собой не что иное, как «заботу о себе».
Парадигмальные основания биополитики
Как стала возможной биополитика? Ее основания надежно укоренены в Постмодерне.
Парадигма Премодерна, или традиции, предполагала теоцентризм. Бог был началом всего. Он был источником жизни, а человек – венцом творения, образом и подобием Божьим. Во всем царила иерархия, спроецированная в наш мир из мира универсалий, в общем-то, платоновских эйдосов. И человек являлся царем средневековых «трех царств» – минерального, растительного и животного.
