Русская поэзия сто лет назад

Первая половина 1913 года оказалась периодом, когда были созданы многие ставшие впоследствии известными произведения будущих гениев русской культуры. Вспомним некоторых из них.

Источник: альманах «Развитие и экономика», №6, июнь 2013, стр. 198

Федор Сологуб

Федор Сологуб – поэт скорее забытый, нежели известный. Имя его еще на слуху, а вот стихи не сразу вспоминаются. Хотя столетие назад он был одним из самых популярных и, несомненно, значительных писателей и поэтов России. В 1913 году ему исполнилось 50 лет, и он был, пожалуй, самым старшим по возрасту среди тех русских поэтов, которых мы относим к Серебряному веку, если иметь в виду поэтов, так сказать, первого ряда. К этому времени Сологуб успел окончить университет, десять лет проработать учителем в провинции, а потом и в Петербурге, издать два романа, несколько сборников рассказов и популярные «Политические сказочки», написать несколько пьес, шедших во многих театрах России, выпустить ряд поэтических сборников. Если сделать выборку из стихов, написанных поэтом в 1913 году – а мы поставили перед собой именно такую задачу, – можно напомнить строки, живущие в памяти, но как бы не имеющие автора: «Каждый год я болен в декабре, не умею я без солнца жить». Или вот эти строчки: «Стихия Александра Блока – метель, взвивающая снег. Как жуток зыбкий санный бег в стихии Александра Блока». Федор Сологуб был писателем и поэтом с ярко выраженной гражданской позицией. В его творчестве немало наблюдений, подобных этим: «Ты живешь безумно и погано, улица, доступная для всех, – грохот пыльный, хохот хулигана, пьяной проститутки ржавый смех. Копошатся мерзкие подруги – злоба, грязь, порочность, нищета». Зафиксировав, так сказать, социальную болезнь, поэт задает вопрос и сам дает на него ответ: «Как возникнуть может в этом круге вдохновенно-светлая мечта? Но возникнет! Вечно возникает! Жизнь народа творчеством полна, и над мутной пеной воздвигает красоту всемирную волна». Судьба поэта была непроста, а в своем последнем – послереволюционном – периоде трагична. Но еще задолго до этого – до войны, революций и всего, что за этим последовало, – в мирном 1913 году поэт вглядывается в собственную жизнь:

Беден дом мой пасмурный
Нажитым добром,
Не блестит алмазами,
Не звенит сребром,
Но зато в нем сладостно
Плакать о былом.

 

За мое убожество
Милый дар мне дан
Облекать все горести
В радужный туман
И целить напевами
Боль душевных ран.

 

Жизнь влача печальную,
Вовсе не тужу.
У окошка вечером
Тихо посижу,
Проходящим девушкам
Сказку расскажу.

 

Под окном поставил я
Длинную скамью.
Там присядут странницы –
Песню им спою,
Золото звенящее
В души их пролью.

 

Только чаще серая
Провлечется пыль,
И в окно раскрытое
На резной костыль
Тихо осыпается
Изжитая быль.

Иван Бунин

К 1913 году, который мы приняли в этом очерке за точку отсчета, Бунин – уже знаменитый писатель, признанный мастер, академик Российской Академии наук по разряду изящной словесности, кавалер Золотой Пушкинской медали. Обращаясь к написанному Буниным в 1913 году, мы видим, что зачастую темами его стихов становились путевые впечатления: в этом году он много путешествовал по Европе, а зиму целиком провел на Капри. Отсюда и строчки: «Восемь лет в Венеции я не был», «Ночью в море крепко спать хотелось, измотало зыбью нашу барку, на носу – угодника Николу, на корме – малиновый фонарик». Но, как это часто бывает с русскими писателями, нежась в ласковых итальянских зимах, он вспоминает и свою Россию, ее фольклор («В чистом поле, у камня Алатыря, будит конь Святогора-богатыря») и ее зиму:

Среди кривых стволов, среди ветвей корявых
Ползет молочный дым: окуривают сад.
Все яблони в цвету – и вот, в зеленых травах
Огни, как языки, краснеют и дрожат.

Бесцветный запад чист – жди к полночи мороза.
И соловьи всю ночь поют из теплых гнезд
В дурмане голубом дымящего навоза,
В серебряной пыли туманно-ярких звезд.

Николай Гумилев

Николай Гумилев в 1913 году «перешел от символизма к акмеизму». За спиной – несколько сборников признанной лирики, а в прошедшем году у него и Анны Ахматовой родился сын Лев. О себе в этот период Гумилев написал в шутливом сонете: «У меня уже четыре книги, мальчик и жена – мои вериги. И не стану я писать сонет, любят только дети упражненья. Если я поэт, то без сомненья Вам на просьбы я отвечу “нет”». В этом году Гумилев пишет несколько «итальянских» стихотворений: «Из камня серого иссеченные вазы, и купы царственные ясени, и бук, и от фонтанов ввысь летящие алмазы, и тихим вечером баюкаемый луг» («Вилла Боргезе»), «Изгнанник бедный, Алигьери, стопой неспешной сходит в Ад» («Флоренция»), «Как будто вновь под ратью Ганнибала вздохнули скалы, слышен визг шакала и трубный голос бешеных слонов» («Тразименское озеро»), «Измучен огненной жарой, я лёг за камнем на горе, и солнце плыло надо мной, и небо стало в серебре» («На Палатине»). Вспомним здесь сонет, вызывающий задумчивое восхищение глубиной проникновения в метафизику бытия, прочувствованную и озвученную столетие тому назад:

Понять весь мир какой-то странный сложным,
Огромною игрушкой сатаны,
Ещё не сделанным, где сплетены
Тьма с яркостью и ложное с неложным.

Суровый бард, в боренье с невозможным
Любовь как знамя поднял ты, и сны
У розовой подслушал ты луны,
Что сердце девы делает тревожным.

Едва заслышим мы заветный звук
В твоём органе гулком и протяжном,
Смущается покой наш бледный, вдруг

Каким угрюмым явит мир и важным
Иоанна «Откровенья» голос нам
И вторит, кажется, его словам.

 

Игорь Северянин

Современники, возможно, назвали бы 1913 год с точки зрения поэтической популярности годом Игоря Северянина. Именно в этом году вышел его «Громокипящий кубок», принесший ему бешеную популярность, «повсеградную» славу и семь переизданий за два года. Тогда же начались его «поэзоконцерты», поэтические турниры и турне по всей стране. И хотя в сборник вошли стихи, написанные ранее 1913 года, фактом русской поэзии они стали именно в этом предвоенном году. Многие строчки остались символами эпохи, образцами поэтической речи того времени. Северянин выплескивал из себя «поэзы», «миньонеты», «интуитты», «героизы» и просто стихи, отличавшиеся безупречной музыкальностью и точностью формы, звучностью ритма и рифм, его строчки наполняли слова, отражавшие моду своего времени, и слова, составляемые им самим в безудержном стремлении добиться звучности и оригинальности: «Олунен ленно-струйный Нил», «Когда взвуалится фиоль, офлёря ручеек, берет Грасильда канифоль». Его не останавливало использование банальных рифм типа «гризетка – розетка» и «аксельбанты – адъютанты», порой он доходил до салонной бессмысленности и пош­лости: «Вы оделись вечером кисейно и в саду стоите у бассейна… А когда придет бразильский крейсер, лейтенант расскажет Вам про гейзер. И сравнит… но это так интимно!.. Напевая нечто вроде гимна», «Котик милый, деточка! встань скорей на цыпочки, алогубы-цветики жарко протяни… В грязной репутации хорошенько выпачкай имя светозарное гения в тени», «Я, интуит с душой мимозовой, постиг бессмертия процесс». Он упивался сам и насыщал своих слушателей приметами времени: «Я в комфортабельной карете, на эллипси­ческих рессорах, люблю заехать в златополдень на чашку чая в жено-клуб». Но среди буффонадной пышности слога иногда вкрапливались и несколько иные – содержащие более глубокие смыслы – слова: «Земля любит Солнце за то, что Солнце горит и смеется. А Солнце за то любит Землю, что плачет и мерзнет она», «Я одинок в своей задаче, и оттого, что одинок, я дряблый мир готовлю к сдаче, плетя на гроб себе венок». Из подобных фраз впоследствии прорастет поздний Игорь Северянин. Нельзя не вспомнить и самые, быть может, знаменитые строки этого года: «Мороженое из сирени! Мороженое из сирени! Полпорции десять копеек, четыре копейки буше», – и, разумеется, эпатажные: «Я, гений Игорь Северянин, своей победой упоен: я повсеградно оэкранен! Я повсесердно утверж­ден!» Наконец, подлинным символом времени, можно даже сказать его «печатью», стала «Поэма-миньонет»:

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

 

Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

 

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.

 

Анна Ахматова

В 1913 году Анна Ахматова написала немало стихотворений. В Царском Селе родились такие строки, как «Все мы бражники здесь, блудницы», «Звенела музыка в саду таким невыразимым горем. Свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду», «Прости меня, мальчик весёлый, что я принесла тебе смерть», «Я спою тебе, чтоб ты не плакал, песенку о вечере разлук», «И на груди моей дрожат цветы небывшего свиданья» – и многие другие. Наконец, шедевральное «Смятение» – тоже оттуда, из 1913 года:

Было душно от жгучего света,
А взгляды его – как лучи.
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился – он что-то скажет…
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.

Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.

 

 

Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся –
И загадочных, древних ликов
На меня посмотрели очи…
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его – напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.

 

Осип Мандельштам

У Осипа Мандельштама в 1913 году вышла первая книга стихов – «Камень». Это, конечно, еще не тот могучий мэтр, виртуозно играющий ассоциациями, ритмами, смыслами, аллитерациями, каким он станет в пору зрелости. Но уже в этом сборнике 22-летнего поэта видна и слышна его узнаваемая – «фирменная», «петербургская» – интонация: «Кто, скажите, мне сознанье виноградом замутит, если явь – Петра созданье, Медный Всадник и гранит?», «В столице северной томится пыльный тополь, запутался в листве прозрачный циферблат, и в темной зелени фрегат или акрополь сияет издали – воде и небу брат», «Зимуют пароходы. На припеке зажглось каюты толстое стекло. Чудовищна, как броненосец в доке, – Россия отдыхает тяжело». А вот другие зарисовки: «Мелькают женщины в платках, и тявкают дворняжки шалые, и самоваров розы алые горят в трактирах и домах». «Кинематограф. Три скамейки. Сентиментальная горячка», «Когда, пронзительнее свиста, я слышу английский язык – я вижу Оливера Твиста над кипами конторских книг». Но есть и иной Мандельштам 1913 года:

От легкой жизни мы сошли с ума.
С утра вино, а вечером похмелье.
Как удержать напрасное веселье,
Румянец твой, о пьяная чума?

В пожатье рук мучительный обряд,
На улицах ночные поцелуи,
Когда речные тяжелеют струи
И фонари, как факелы, горят.

Мы смерти ждем, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая челка.

 

Марина Цветаева

У Марины Цветаевой в начале 1913 года вышел третий сборник стихов «Из двух книг», получивший не слишком высокую оценку публики. В мае 1913 года, в Коктебеле, стали рождаться уже иные строчки: «Я найду в своих стихах все, чего не будет в жизни», «Тающая легче снега, я была – как сталь» – а потом – уже в Москве: «Я метала бы в огонь прошлое – за пачкой пачку». Тогда, в Коктебеле, были написаны такие шедевры, как «Идешь, на меня похожий» и «Моим стихам»:

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,

 

Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти, –
Нечитанным стихам! –

 

Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.

 

Владимир Маяковский

Владимир Маяковский ворвался в 1913 год с гениальными и знаменитыми строчками: «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» Да, друзья: этой флейте уже сто лет, а образ по-прежнему свеж и энергичен. А ведь в тот год поэтом было еще немало яркого сказано: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека», «Земля! Дай исцелую твою лысеющую голову лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот», «Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный: “Будьте добры, причешите мне уши”», «Женщины, любящие мое мясо, и эта девушка, смотрящая на меня, как на брата, закидайте улыбками меня, поэта, – я цветами нашью их мне на кофту фата». Ну и, конечно же, знаменитое «Нате!» – тоже празднует столетний юбилей:

Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я – бесценных слов мот и транжир.

 

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.

 

Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.

 

А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется – и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я – бесценных слов транжир и мот.

 

Сергей Есенин

Вспомним еще одно имя – Сергей Есенин. В 1913 году он еще не только не стал знаменитым, а даже не напечатал ни одного стихотворения: только на следующий год в журнале «Мирок» появятся его детские стихотворения. Однако сочинил он к тому времени уже немало, некоторые стихи станут впоследствии известными: «Поет зима – аукает, мохнатый лес баюкает стозвоном сосняка», «Выткался на озере алый свет зари», «Хороша была Танюша, краше не было в селе», «Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха». А это стихотворение 1913 года – тоже юношеское – вошло впоследствии в школьные учебники русской литературы:

Белая берёза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.

На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.

И стоит берёза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.

А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.

Так вот. Взглянув на поэзию столетней дав­нос­ти, спросим себя, размышляющих сегодня о развитии: ну, так что? Смогли ли мы не то что пойти в своем поэтическом развитии дальше, а хотя бы «встать на плечи гигантов»?

Хронолог