Человек новой культуры выходит за пределы религиозного патернализма, социального, культурного контроля «над разумом и языком», за пределы прежних форм культурного и психологического программирования действий. Он расстается при этом не только с оболочкой обрядности и суеверий, подавлявших волю, но со всем прежним прочтением традиций, реализуя практическую и метафизическую свободу, равно как свободу выбора существования вне какого-либо зримого метафизического модуса. Это позволяет по-своему перетолковывать основы бытия, выявлять и проявлять истинную сущность, какой бы та ни оказалась.

Люди становятся суверенами, деятельно формирующими пространства культурной и социальной картографии, произвольно очерчивающими рубежи театра будущих действий, который в одном из важнейших аспектов можно определить как власть без государства.

Диапазон прочтений будущего весьма широк, что естест­венно для проявлений свободы, выплескивающейся за очерченные прежде рамки. Сегодня можно разглядеть перспективы, неведомые историческим ландшафтам. Террористическая активность, индивидуальный акт деструкции становятся спутниками в новом мире, будучи в основе извращением тенденций к децентрализации и индивидуальной свободе: это своего рода обугленный остов обостренной гражданской инициативы в тотально недружелюбной, агрессивной среде. Фрустрированная личность, отчужденная от общества, но наделенная социальным инстинктом, сама отчуждает подобный мир от бытия, пусть даже ценой аннигиляционной вспышки. Дело не в полной смене цивилизационного кода, но в изменившихся обстоятельствах и возможностях масштабной реализации внутреннего выбора. Это совершенно иной модус цивилизации, лишенной привычных нравственных границ.

Во что превратится мир, когда «империи рухнут и армии разбегутся»? Станет ли Novus Ordo всеобщим благом – мирным соседством льва и лани, согласно провидению (апокалипсису) Исайи? Или нынешний транзит – пролог иного по духу эона, воскрешающего сохраненные в глубинах подсознания сюжеты?

Токи культурной деколонизации, глобальной революции масс пронизывают не только внешнее пространство Модернити, но и внутренние территории. На планете набирает силы творческая деструкция, чьи симптомы видятся в нарастании суммы цивилизационных рисков, моральном релятивизме, высокотехнологичном произволе, кадмовых зернах неоархаики. Локомотив же модернизации, подорванный на очередном перегоне, грозит увлечь состав под откос. Прежний мир развоплощается, диверсифицируется, его обитатели утрачивают статус, социальные, политические, финансовые, знаниевые институты трансформируются в облачные комплексы – суммы взаимодействий, реализуемых все чаще неформальным образом.

Возникает призрак диффузной среды, в которой конфессии замещаются сектами, толками, тайными орденами, политика пронизывается операциями спецслужб, политтехнологов, коммандос, экономика конкурирует с финансовым производством, оперирующим актуальной бесконечностью и новыми платежными средствами, культура вытесняется индустрией электронных и химических грез, гравитацией комфорта, иллюзиями.

В чем тут уголек? Гностическая культура отрицательно относится к жизни как таковой, рассматривая уничтожение земного бытия как акт освобождения. Ее метафизические мотивации устремлены к тотальной деструкции, поскольку адепты несут в себе божест­венные искры, которые могут быть освобождены посредством уничтожения тел.

Эпизоды сценария проглядывают сквозь прорехи былых утопий. Перспектива деконструкции цивилизации все чаще рассматривается наряду с иными версиями сюжета: у темной культуры свои интимные аспекты, способные радикально менять траекторию жизни, перевернуть привычную шкалу ценностей.

Проклюнувшаяся культура смерти – выходящая из глубин подсознания в сферу практики тяга к массовой деструкции и самодеструкции. Влечение, носящее, казалось бы, иррациональной характер, однако использующее достижения технической цивилизации, симптоматика же проявляется в диапазоне от событий 11 сентября до эпидемии перепоясанных смертью вестников. «Одни верят в жизнь, другие – в смерть. Я верю в смерть», – слова «живой бомбы», которой помешали сопроводить смерть в центр Москвы.

Культура смерти обретает глобальную геометрию. Это не только война сильных против бессильных или слабых против сильных, но всех против всех. На планете разворачивается пространство операций по контролю и распределению котирующегося на мировом рынке товара – ресурса смерти. Для многих обитателей Земли жизнь и карьера – почти синонимы, цель – комфорт и безопасность, то, что укладывается в прагматичные, подчас незатейливые формы существования. Но отринувшей житейский флер культуре чуждо подобное восприятие повседневности: вершина ее карьеры – амбициозная, эффектная и эффективная гибель, потенциально с невиданными последствиями. И это не пустая геростратова амбиция, темное дерзновение скреплено чувством, которое не требует ярмарочного признания. Гибельный восторг и азарт не жертва, но особая мания. Этот огненный призрак – протуберанец клоаки, согласившейся воспеть гимн чуме, восславив деструкцию как главную, финальную и желанную цель творения.

Конструкции прежней цивилизации поколеблены, покрылись трещинами, надломились. Из щебня, обломков извергаются кочующие астероидные кланы. Пережив неустойчивость родной почвы, устремленные в неизвестность осколки планет врезаются в тела иных стран и весей. Этаж за этажом выстраивается вертикаль вселенского олимпа, собирается воздушный флот Новой Лапутании, на летучих островах которой заключаются симпатические сделки, образуются химеричные альянсы, справляются алхими­ческие свадьбы. Мы наблюдаем мерцание блуждающих звезд, слияние подвижного, синкретичного сообщества, но все это – фрагменты футуроистории и лишь отчасти видимой картины.

История, нанося удары, творя зигзаги и прорывы, ускорения и перестройки, расплачивается особой валютой – опытом. Прочерчивая картографию постсовременного глобуса, исследователь задумывается над вопросом: что принесет утверждение новых ценнос­тей, что за правила сложатся на планете? Станет новый век постхристианским эоном, или ситуация двусмысленного транзита – лишь причудливая метаморфоза той же цивилизации? Как будут сочетаться разноликие реальности в одном эоне? Можно ли сохранить личность в космосе Нового Ренессанса – в хаосе свободы для страстей и разобщенности вне героического утешения?

Завершая экскурс, посвященный опознанию корней Нового мира, начал его аксиологии и дальней границы, экскурс, нитью которого явилось стремление скорее очертить проблемные поля, нежели дать ответы, замечу, отталкиваясь от формулы Чеслава Милоша о причинах и свершениях: временами пристальный взгляд, брошенный в прошлое, позволяет узреть фрагменты невероятного будущего.