Сталин не во всем пошел за Макиавелли, да и не особенно к этому стремился, он предпочел свой макиавеллический-де путь, причем очень здесь, так сказать, «сусердствовал», хотя это и было, наверное, в положении Сталина совершенно необходимым. Сталин выбрал не что иное, как тотальный тоталитаризм, о котором мальчишка Макиавелли даже подумать не мог, – и именно этот сталинский тоталитаризм и сослужил Сталину, позволим себе это сказать, добрую службу в чрезвычайные апокалиптические годы, но при этом стал главным и, как выяснилось, непреодолимым препятствием на пути страны уже во времена обыкновенные, не чрезвычайные и не апокалиптические, а мирные, обывательские, «процветанческие». Макиавелли не только не был тотальным тоталитаристом, но всячески подчеркивал необходимость достижения для мирного времени организменной гармонии в государстве, обществе, нации.
Сталин оказался со своим сталинизмом как бы чрезмерным макиавеллистом, вчистую забывшем о Макиавелли как глашатае свободы, народовластия и социальной гармонии. Цивилизацию-то новую Сталин создал, – вполне, знаете ли, ордынско-вавилонскую, то бишь этато-рабскую, – а вот возможностью бессрочного исторического бытования ее не снабдил, да и не мог снабдить, хотя и чувствовал, что что-то уже другое победившей и мирной стране было остро потребно, ибо при попытке такого снабжения Сталину и его последователям пришлось бы… отказаться… от… этой самой сталинской цивилизации! Сталин со товарищи оказались тут неважными (дурными!) учениками Макиавелли, а нового титана-преобразователя СССР во что-то другое, как раз более макиавеллиевское, не нашлось, да и не могло найтись – время титанов прошло, а нетитаны на то и нетитаны, чтобы ничего великого не совершать, но зато подбросить человечеству что-то невообразимо плоское, мелкое и гиблое.
Распадение СССР, ликвидация мировой соцсистемы и международного коммунистического движения, как и последующие за этим «рыночные реформы» – деяния уже не мужей-титанов, а… ох!.. лучше, наверное, помолчать… так…мелюзги подковерной, этаких невозмутимых наглецов-реформаторов, или же реформаторов-подлецов – разрушителей, присвоителей, наживщиков, паразитариев, но никак не созидателей, не строителей, не работников, не жертвователей? Антисталинский вроде бы разворот, да вот не вверх, а вниз, не к небесам, а прямо в преисподнюю, – и все это, чтоб… поскорее насытиться – деньгами, золотом, капиталами, богатством, потреблением, гедонизмом, гламуром, бездельем, развратом.
Тут уж никакого тебе макиавеллизма, – один лишь бессовестный обман, одна беззастенчивая ложь, один наглый нахрап! Захват, распродажа, сдача, раздача, распад, растление – это ведь никакой не макиавеллизм, а его прямая противоположность, – и всякое упоминание о макиавеллизме в координатах 1990-х не просто неуместно, но и крайне оскорбительно для проницательного и мужественного ренессансного мыслителя. Макиавелли выступал лишь против тех якобы добрых намерений, как и ничегонеделания, которые вели прямо в земной ад, но он никак не был апологетом самих по себе злых намерений и гнусных деяний, как раз и устраивающих прямо на земле невыносимый в моральном отношении ад. Нет, Макиавелли, хоть и не певец рая, но и не адвокат ада, – он всего лишь провозвестник ведущей к социальной гармонии гражданско-государственной доблести!
Совсем не макиавеллистский по сути и целям ельцинизм как свалился на Россию внезапно, благодаря предательству, ничегонеделанию и растерянности совсем не доблестных тогдашних «властей предержащих», так же внезапно и смылся из виду, хотя насовсем, как зловредная короста, не исчез. Спасший, пардон, свое недоблестное тело, «всенародно избранный» управитель, он же преступник, разоритель и обманщик, выторговавший для себя и своей замечательно корыстной семьи гарантии непреследования по закону и сохранения всего нажитого «непосильным трудом» имущества, – никакой вовсе не гениальный макиавеллист, как это хочется кое-кому представить, а совсем наоборот – аморальный антимакиавеллист, причем очень худого порядка. Дурной, хотя на тот момент и вполне эффективный, предводитель дурной части российского населения, как и действенный опекун совершенно дурной для страны реформы. Ничего от действительного макиавеллизма тут нет, а есть лишь бессовестное искажение оного, что и нашло подтверждение в катастрофически античеловеческих следствиях разудалого реформирования и получает стабильное подтверждение в той «любви», которую питает российский народ к своему недавнему управителю из Кремля. Что же касается выдачи ему гарантий в обмен не столько на кремлевскую власть, сколько на возврат страны к нормальной государственности, то этот шаг может быть принят и за вполне макиавеллистский, что пусть и не скоро, и не очень твердо, но все-таки подтверждается, – во всяком случае это был мудрый на тот момент шаг – частная несправедливость в обмен на общее, пусть еще только возможное, выживание. Вряд ли бы хитроумный возрожденец не одобрил бы это само по себе скверное деяние, точнее – необходимость такого деяния – со стороны нового кремлевца.
История вообще, а уж история такой внеисторической (или же сверхисторической) страны, как Россия, тем и хороша, что она не стоит на месте, хотя вроде бы даже повторяется, – и не останавливаясь на месте, даже и в чем-то повторяясь, всегда предлагает что-то новое, а новое на то и новое, чтобы отрицать старое, следственно, новое в чем-то непременно противоположно старому, хотя без возвратного обращения к старому новое тоже не обходится, ибо история как непрерывна, поточна и текуча, так и вихревата, турбулентна, круговертна. Поначалу любое революционно новое выглядит агрессивным отрицанием старого, оно как бы полностью разделывается со всем предшествующим, круша его и уничтожая. Но все это до поры до времени: неизбежно не только сохранение многого из старого, но и кое-какой реванш этого многого из старого, хотя и в каком-то вынужденно-свободном единении с новым. В итоге всегда возникает синтез нового и старого (как и старого и нового), и этот-то синтез, ежели он оказывается жизнеспособным, в текущем бытии, как правило, и утверждается.
2000-е гг. в истории России – время нащупывания жизнеспособного синтеза между экстравагантно новым и обыденно старым, поиска между тем и другим приемлемого для обеих сторон эффективного компромисса. И ничего другого в политико-поведенческом и перестроечно-измененческом аспектах для действующей власти и управляемого ею населения, кроме действительного макиавеллизма, предположить было невозможно. С ельцинским дурным антимакиавеллизмом пришлось решительно, хотя при этом внешне и вкрадчиво, покончить и заняться, тоже весьма прикровенно, собственно макиавеллизмом, причем независимо от того, сознавали это новые власти предержащие или нет.
Макиавеллизм – это не только проблема субъективного выбора, это еще и настоятельная объективная потребность. Никакой тут вкусовщины: либо ты макиавеллист и добрый, по терминологии Макиавелли, правитель (вовсе при этом не добренький!), либо ты антимакиавеллист и правитель, опять же по подходу Макиавелли, дурной, вполне и злобненький.
У российских властей предержащих двухтысячного периода не было никакого иного выхода, кроме умного, расчетливого и размеренного макиавеллизма, – чем, собственно, послеельцинская власть и занялась, запустив в общество первый публичный знаковый сигнал – возвращение усердно униженной и потрепанной стране гимна СССР, пусть и с подправленными словами, но… гимна великой державы – торжественного, победоносного и вдохновляющего!
Так изрядно подзабытый в позднесоветское время и фактически отвергнутый в лихие и беспросветные 1990-е гг. макиавеллизм вернулся в российскую политическую практику, – аж со времени товарища Сталина – вождя-диктатора и правителя-властителя, но вернулся уже не в сталинской интерпретации, а… тут мы уж помолчим… в общем… в совсем иной интерпретации, ибо ни тебе мирового революционного движения, ни массовой и действенной партии, ни увлекающего элиты и массы вечно живого учения, ни даже вездесущего и непреклонного ГПУ… ничего такого, да и бодрый капитализм с финансизмом в стране, и могучий глобализм по всей мировой округе, и недремлющий «вашингтонский обком» на стреме, и новая информационная цивилизация со своей всеохватывающей паучиной сетью, и всепроникающий, пошлый и разлагающий постмодернизм, и открытые границы со свободой любого из возможных передвижений… да мало ли еще что явилось, было теперь и действовало, вовсе при Сталине и не бывшее.
