Печать

Иран в Евразии: вызовы «исламского пробуждения»
Владимир Юртаев

Источник: альманах «Развитие и экономика», №5, март 2013, стр. 136

Владимир Иванович Юртаев – доктор исторических наук, руководитель Научно-образовательного центра африканских исследований Российского университета дружбы народов, автор работ по истории и внешней политике Ирана, международным аспектам глобализации, евразийской интеграции, член Европейского общества иранистов

В начале XXI века мир ислама и один из его лидеров – Иран – все заметнее втягивались в борьбу за влияние на евразийском пространстве. Исламская Республика Иран (ИРИ), будучи ключевой страной в зоне Персидского залива и одной из крупнейших экономик в Юго-Западной Азии, заявила о своей готовности решать сложные задачи, имеющие масштабное международное измерение. Президент ИРИ Махмуд Ахмадинежад (с 2005 г.), понимая миссию современного Ирана как создание условий для становления всемирной справедливой власти, заявил о «втором старте» ирано-исламской цивилизации, связав его с победой исламской революции в Иране. В условиях мирового финансово-экономического кризиса руководство ИРИ призвало человечество сформировать новое международное экономическое пространство, альтернативное капиталистическому, создать обстановку сбалансированности, справедливости и отрицания режима господства в международных отношениях, глобального виˆдения перспектив регионального сотрудничества. Однако в условиях действия международных санкций в связи с иранской атомной программой свои инициативы Ирану придется соотносить с виˆдением глобальной перспективы Соединенными Штатами и их союзниками, Китаем, Россией, Индией.

Евразия вошла в эпоху глобализации без проектов евразийской интеграции, предпочитая им участие в глобальных проектах человечества и региональное строительство в условиях трансформирующегося мира. При этом шел процесс евразийской и международной регионализации, который охватывал все новые территории, независимо от суверенитетов государств и типов политических режимов. Последовательно расширялся ЕС (Европейский союз). Менялась конфигурация организации пространства СНГ (Содружества Независимых Государств). Усложнялся формат взаимодействия в рамках ШОС (Шанхайской организации сотрудничества), АСЕАН (Ассоциации государств Юго-Восточной Азии) и АТЭС (Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества). Появился новый формат межрегиональной интеграции – БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР). Сохраняющийся и сегодня проектный вакуум можно считать одним из главных вызовов странам Евразии, в том числе и Ирану. Во втором десятилетии XXI века Тегерану предстоит действовать в условиях недостатка доверия к своим внешнеполитическим инициативам, в условиях критически высокого уровня напряженности вокруг ИРИ.

В основу государственной стратегии развития ИРИ положен принцип «опоры на собственные силы». Страна участвует в исламской революции, экспорт которой во имя создания всемирной мусульманской Уммы (общины) призвана обеспечивать разработанная в ИРИ к 2008 г. концепция исламской внешней политики. Иран позиционирует себя в качестве лидера мира ислама, а руководитель (рахбар) ИРИ Али Хаменеи признан «вождем шиитов мира». Возросший потенциал Ирана соотнесен с амбициозной программой национального развития на 10–15 лет до 2025 г. Заявленный генеральный ориентир ИРИ – занять первое место к 2025 г. в экономике, науке и технологиях в регионе в целом, стать «исламской Японией».

Потенциал Ирана

Первой основной характеристикой потенциала Ирана в начале XXI века закономерно считается его ресурсная база, в которую входят прежде всего нефтегазовые месторождения и стратегическое географическое положение между Востоком и Западом. XXI век Иран встретил с функционирующей вертикалью исламской власти, боеспособной армией и развитым нефтегазовым сектором экономики. Экономическая структура в последние годы в целом находилась в процессе трансформации, а международные торговые пути (МТК «Север–Юг» и «Великий шелковый путь») к середине 2000-х фактически оказались замороженными.

К началу 2010 г. доказанные запасы нефти в Иране оценивались BP Statistical Review of World Energy (2011 г.) в 137 миллиардов баррелей (в 1990 г. – 92 миллиарда баррелей), что составляет 9,9 процента от общемировых запасов. По данным ENI, Иран является четвертым в мире производителем нефти (более трех миллионов баррелей в день), уступая лишь Саудовской Аравии, США и России. По разведанным запасам нефти Иран находится на пятом месте после Саудовской Аравии, Ирака, ОАЭ и Кувейта. По иранским данным на 2002 г., доказанные запасы сырой нефти составляют 100 миллиардов баррелей и стоят 2 триллиона долларов (при цене за баррель в 20 долларов). По оценкам экспертов, Иран должен сохранить за собой вторую позицию в системе ОПЕК как минимум до 2015 г. с 7 процентами производства и экспорта нефти на мировых энергетических рынках. В случае остановки нефтяного потока из Ирана кардинально изменится вся система производства и потребления нефти в Азии. Вопрос в том, будет ли она лучше действующей и не приведет ли к реальным военным действиям в Азии. Эксперты прогнозировали цену 90–120 долларов за баррель нефти в случае начала войны Запада против Ирана.

Однако во многом будущее Ирана в XXI веке связано с газом. Доказанные запасы иранского газа на конец 2009 г. оценивались в 29,6 триллионов кубометров (в 1990 г. – 17,0 триллионов кубометров), что составляет 15,8 процента мировых запасов газа. По доказанным запасам эту страну опережает лишь Россия – 48 триллионов кубометров. Однако реализация экспортного потенциала Ирана, связанного с поставками газа, в том числе сжиженного, – дело будущего. Возникший в 2008 г. Форум стран-экспортеров газа пока не стал газовым картелем на принципах функционирования ОПЕК, как на том настаивала иранская сторона. Проводимые иранской стороной переговоры о поставках газа в различные страны Азии (в Индию и др.) показывают заинтересованность Тегерана в участии в азиатских энергетических проектах.

Относительно маршрутов газопроводов Иран предложил проект МИР (перевод английского названия PEACE – Pipeline Extending from Asia Сountries to Europe) с целью создания сети газопроводов, соединяющих Иран, страны Персидского залива и Центральной Азии, Турцию, Европу и Индию на третьей фазе проекта. По экспертной оценке, такая сеть может быть создана за 2 года и объединить 70 процентов мировых запасов газа. Есть также два варианта обойти транзитную зависимость от России. Первый – это вывод трубы на Китай. Второй – подключение казахстанского газа к трубе, которая может быть построена в ближайшие год-два. Это труба на Азербайджан–Турцию–Европу, пересекающая по диагонали Каспийское море. Сложившаяся в прикаспийском регионе ситуация затянувшейся неопределенности побуждает соседей Ирана к выбору стратегических союзников. Ведь риски возможной дестабилизации Ирана сказываются и на процессах развития соседних стран. Можно находиться в режиме ожидания некоторое время, но не десятилетия. Вероятно поэтому Азербайджан, например, все более втягивается в возникающую антииранскую коалицию и готов разместить 7 радаров на побережье Каспийского моря. Баку при этом не может не учитывать угрозу актуализации проблемы «разделенного этноса» (азербайджанцы проживают и в Иране, и в Азербайджане) и риски для национального нефтегазового комплекса (нефтепровод Баку–Тбилиси–Джейхан, газопровод Баку–Тбилиси–Эрзурум и др.), связанные с ведением боевых действий.


 

Именно огромные запасы энергетических ресурсов и географическое положение делают современный Иран центральной мишенью геоэкономических войн. В то же время усиление позиций Исламской Республики в мире ислама сделало ее одним из центров большой геополитики. Поэтому Иран одновременно использует и геополитический, и геоэкономический инструментарии, чтобы достойно встретить вызовы конкурентов. В этом смысле опыт иранского руководства уникален. В условиях дестабилизации соседних стран (Афганистан и Ирак) Иран был поставлен в ситуацию, когда он оказался вынужденным решать проблемы безопасности не только на страновом или на региональном уровнях. Мир и безопасность в Иране и в регионе оказались непосредственно связаны друг с другом, являясь важной составляющей глобальной безопасности.

Иран стратегически заинтересован в полнокровном участии в процессе выработки и реализации решений по энергетической безопасности, как и в других процессах, связанных с глобализацией. Уважение к великому историческому прошлому Ирана, восприятие его современных лидеров как лидеров ведущей мировой державы – вот те задачи, которые определяли во второй половине первого десятилетия XXI века позицию Ирана по вопросам энергетической и региональной безопасности.

Второй важнейшей составляющей потенциала современного Ирана являются его вооруженные силы и оборонно-промышленный комплекс. В ходе исламизации Ирана были сформированы новые вооруженные силы, особенностью которых, по оценке эксперта по Ирану Владимира Сажина, стало «наличие в их составе двух независимых компонентов: регулярных вооруженных формирований – Армии и Корпуса стражей исламской революции (КСИР)». К 2010 г. Иран располагал крупнейшими по численности вооруженными силами на Ближнем и Среднем Востоке, обладавшими опытом ведения боевых действий (война с Ираком 1980–1988 годов) и планами перспективного развертывания в «Исламскую армию 20 миллионов». Верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами страны в соответствии со статьей 110 Конституции ИРИ является рахбар ИРИ, который правомочен объявлять войну, мир и всеобщую мобилизацию. Рахбару ИРИ Хаменеи подчиняется Высший совет национальной безопасности (ВСНБ) ИРИ – важнейший консультативный орган по вопросам безопасности государства, обороны, стратегического планирования и координации деятельности правительства в различных областях. Оборонно-промышленный комплекс Ирана способен полностью обеспечить вооруженные силы ИРИ обычным и легким вооружением. Иранские ракетные вооружения уже сегодня стали реальным фактором в геополитических и практических военных сценариях.

Третьим значимым компонентом потенциала современного Ирана является его население, численность которого к 2012 г. составляла около 74 миллионов человек. Иран фактически является молодежной исламской республикой. Феномен современного Ирана в значительной степени обусловлен спецификой демографической ситуации этого региона. За последние полвека Восток резко омолодился. Вследствие размыва социальной структуры общества изнутри молодежная группа превратилась одновременно в доминирующую группу населения, «народные массы» и потенциальный горючий материал политики. Более половины жителей Ирана в начале XXI века составляла молодежь в возрасте до 20 лет, которая выросла в Исламской Республике и не представляет иных форм государственности. Иран сегодня – одно из самых молодых государств мира – как в прямом (ИРИ возникла в 1979 г.), так и в переносном смыслах. Именно взрослая молодежь (18–35 лет) является ведущей силой в иранском обществе и, с одной стороны, представляет собой потенциал исламского развития страны, а с другой – служит фактором нестабильности.

Большинство населения Ирана, то есть 90 процентов его населения, – мусульмане-шииты. Иранское руководство достаточно твердо управляет страной, опираясь на опыт свержения народом шахского режима 9–11 февраля 1979 г. в условиях системного присутствия американцев в Иране. Религиозное руководство ИРИ опирается на патриотично настроенную армию и КСИР, контингенты ополченцев (басидж), воспитанных в духе священной жертвенной традиции борьбы за свободу и независимость – культуры Ашура.

Очень точную и образную оценку непонимания Западом иранской готовности противостоять военной машине США дал писатель Михаил Веллер: «Время работает на Иран. <…> Сегодня Западу трудно себе представить, как можно испытывать готовность к жертвам и разрушениям в собственной стране во имя победы. Борьба за демилитаризацию сознания, за укоренение антивоенной идеологии, начавшаяся после Второй мировой войны, давно принесла плоды. <…> Сегодняшнему европейцу уже непонятны демонстрации 1914 года, ликующие о начале войны и жаждущие крови врагов». Между тем граждане ИРИ почти 30 лет открыто демонстрировали именно эту готовность умереть, несмотря ни на что. Дни поминовения (Ашура) шиитского имама аль-Хусайна ибн Али (Хусейна), убитого в 680 г., широко отмечаются в современном Иране.

Сегодня в Иране говорят о культуре Ашура как об одной из своих главных национальных ценностей. В дни Ашура в траурных церемониях (таазие) участвуют и гражданские, и военные руководители ИРИ. В таазие, сопровождающихся ритуальным самобичеванием, традиционно принимают участие практически все слои населения страны, включая личный состав армии и флота. Более чем тысячелетняя традиция Ашура и память о шиитских мучениках (шахидах), героях, павших на полях брани за ислам, зажигала в сердцах верующих огонь сопротивления гнету, насилию и тирании, звала их на пусть даже неравный бой за справедливость. Новые поколения граждан ИРИ, подобно героям иранского эпоса, во время таазие демонстрируют свою готовность повторить подвиг Хусейна и следовать путем истинной свободы и независимости до конца. Иранцы помнят о веках былого величия. На исторических картах можно увидеть, что пространство «Большого Ирана» периода расцвета династии Ахеменидов (VI–V века до н.э.) включало регионы Центральной Азии и Кавказа, Среднего и Ближнего Востока. Территория современного Ирана является ядром этого пространства. Современные иранцы осознают себя и мусульманами, и наследниками великого опыта своих предшественников на протяжении трех последних тысячелетий. Любимыми народными образами до сих пор остаются герои исторического эпоса Фирдоуси «Шах-наме», которых отличает просвещенность и светлость ума, красота внутреннего облика и мужественность поступков, чувство избранности. Руководство ИРИ всегда стремилось соответствовать этим народным представлениям о вождях нации, что, в частности, проявилось в сознательном восхождении на государственную голгофу руководителей революции первой волны. Многие из них в результате террористических актов погибли (в том числе лидер Партии Исламской Республики аятолла Бехешти, президент Раджаи, премьер-министр Бахонар).

Шиитские руководители испытывающей мощное внешнее воздействие Исламской Республики стремятся сохранить ее самость и не потерять верующих – вот главный вызов современной эпохи всем Церквам и религиям, в том числе и исламу в Иране. В целом к началу XXI века синдром зависимого прошлого в ИРИ был в основном снят, в стране выросло третье поколение иранцев, воспитанных уже в условиях сложившейся Исламской Республики, в духе исламской исключительности и превосходства.

Отдельно следует отметить фактор технологического успеха. 2 февраля 2009 г. Исламская Республика Иран стала 10-й космической державой. Запуск был приурочен к 30-й годовщине исламской революции (1979 г.) и осуществлен с иранского ракетного полигона в Семнане. Был произведен пуск второй ракеты «Сафир» («Посланник»), которая успешно вывела связной микроспутник «Омид» («Надежда») на орбиту. Президент Ахмадинежад, лично руководивший запуском, подчеркнул, что «Омид» несет всему миру «послание единобожия, мира и справедливости». По данным Джеймса Клея Мольца из Центра по проблемам нераспространения ядерного оружия Монтерейского института международных исследований (США), к числу космических держав в Евразии относятся Япония, КНР, Индия, Северная Корея, Иран, Великобритания, Франция и Россия. Еще 10–12 азиатских стран близки к обретению космического статуса: Австралия, Вьетнам, Индонезия, Малайзия, Пакистан, Сингапур, Таиланд, Тайвань, Филиппины. Эксперты подчеркивают значение экономико-военных аспектов мотивации по выходу в космос, особенно в разрезе регионального сотрудничества.

Иран в геополитике

Вся история XX века – живой опыт того, как на пространстве Евразии воплощались геополитические проекты. Почти столетие единство евразийского пространства обеспечивалось геополитическими скрепами. В результате народы двух континентов проживают сегодня в условиях чудовищного нагромождения тлеющих конфликтов всех мыслимых конфигураций и подоплек. В первую очередь это обусловлено сложившейся здесь схемой территориально-политической власти и активным военно-политическим внедрением США в регион Центральной Евразии, особенно заметным в Центральной Азии и на Среднем Востоке.

По мнению занимавшего тогда пост советника президента США по национальной безо­пасности Збигнева Бжезинского, победа иранской революции в феврале 1979 г. означала для США коллапс регионального стратегического баланса. Далее произошел ввод советского «ограниченного воинского контингента» в Афганистан 27 декабря 1979 г. В ответ Вашингтон 23 января 1980 г. обнародовал так называемую «доктрину Картера», в которой провозглашалось: «Любая попытка любой внешней силы установить контроль над районом Персидского залива будет рассматриваться как посягательство на жизненно важные интересы Соединенных Штатов Америки, и такое посягательство будет отражено всеми необходимыми средствами, включая военную силу».


 

В отличие от США, российская геополитика выстраивала схемы по реализации потенциала России как «осевого» государства. По меткому замечанию российского востоковеда Владимира Максименко, «Евразийские Балканы», «Большой Ближний Восток» – «разные наименования основополагающей геостратегической идеи, а именно: географический пятиугольник Каспийского, Черного, Средиземного, Красного морей и Персидского залива является ключевым для осуществления территориально-экономического контроля над Евразией. Здесь пролегают и перекрещиваются коммуникации, которые, во-первых, связывают Европу с Центральной Азией, Южной Азией и Дальним Востоком, во-вторых, соединяют континенты Евразии и Африки». Анализируя стратегическую роль «Пятиморья», исследователь сформулировал тезис о том, что этот регион, «попадая в сферу особых интересов великих держав, неизменно прирастал за счет стратегических “расширений” в двух направлениях – на север и на восток, в сторону России и Центральной (Средней) Азии».

Здесь следует внести одно важное уточнение в определение векторов «расширения» иранской державы (в моменты роста могущества). Расширение Ирана исторически происходит в направлении юго-запада (Юго-Западная Азия) и северо-востока (Центральная Азия). Причем последний вектор совпадает с направленностью процесса спрэдинга (расширения) на поверхности Земли, что позволяет говорить, возможно, о неслучайности выявленной исторической закономерности. А исторически «Большой Иран» включает в себя Средний Восток и часть Центральной Азии (Таджикистан, Узбекистан, Туркменистан), арабскую часть Юго-Западной Азии и Египет.

В 1990-х годах был сформулирован еще один международный концепт – «Четырехугольник “Рос­сия–Индия–
Иран–Китай”», предложенный президентом Фонда национальной и международной безопасности Леонидом Шершневым. Затем, в декабре 1998 г., в ходе визита тогдашнего премьер-министра России Евгения Примакова в Китай и Индию, им впервые была озвучена идея создания стратегического «Треугольника “Москва–Дели–Пекин”». Решение о продолжении контактов в таком формате было принято на неформальном ланче между главами внешнеполитических ведомств Индии, Китая и России, прошедшем 14 сентября 2002 г. в Нью-Йорке, в кулуарах 57-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Тема получила дальнейшую разработку в работах Павла Мареева и других экспертов, предполагавших ключевую роль России как связующего и координирующего звена, как позитивного объединяющего центра. Наконец, как арбитра (в частности, в отношениях Индии с Китаем) и торгово-экономического партнера. При этом отмечались совпадения геополитического характера для стран «Четырехугольника», поскольку все страны-участницы являются сухопутными государствами. А значит, в борьбе за выживание они обречены противодействовать наступающей атлантической системе.

В тот же период получили распространение и новые евразийские схемы «трансъевразийских мостов» (Линдон Ларуш, Сергей Рогов и др.). Их рациональное зерно заключалось в том, что они были выстроены в категориях геоэкономической стратегии и хозяйственных реалий, а также деидеологизированы. Однако они оказались слишком глобальными – что привлекательно, но несет в себе дилемму: все или ничего.

Попытку уйти от общеевразийской детерминированности предпринял Вадим Цымбурский, предложивший вариант одновременного развертывания Великого шелкового пути как системы трех маршрутов с меридианными скрепами. Однако Россия здесь оказывается периферией Тихоокеанского мира с заметной неевропейской направленностью.

Для Ирана проектной исторической реальностью стал Великий шелковый путь как самое масштабное проявление евразийской интеграции в предшествовавший период истории. Его можно рассматривать в качестве определенной геоисторической матрицы. Такая матрица определяла формат взаимодействия между странами Европы, Азии и Северной Африки в географическом (пространственном) и в функциональном (эко­но­ми­ческом и временноˆм) отношениях. Несмотря на то, что Великий шелковый путь как некая цивилизационная и экономическая реальность исчез, его фундаментальная востребованность (геоэкономическая парадигма) сохранилась. Это также исторический вызов Ирану, который географически замыкает на себя важнейшие для планирования возможной интеграции в Евразии евро-азиатские широтные и меридианные транспортно-коммуникационные маршруты. В них заинтересованы или участвуют все ключевые государства континента, в том числе и России, и это также обусловливает высокую значимость осмысления характеристик исторического взаимодействия России и Ирана. У обеих стран есть исторический шанс совместного участия в формировании новой модели регионального взаимодействия. Отметим, что речь не идет о геополитическом партнерстве с Ираном в рамках союза с миром ислама – хотя бы в силу очевидной утопичности такого объединения.

Даже это краткое изложение основных концепций с возможным участием Ирана и России в обустройстве Евразии показывает, как насыщена идейная палитра, насколько широк круг вовлекаемых в обсуждение проблем и понятий. Каждой из названных выше концепций соответствуют свои проекты, вокруг реализации которых продолжается острая политическая борьба. В идущем процессе глобализации всем им предстоит пройти проверку временем на прочность.

Здесь важно подчеркнуть, что российско-иранские отношения Москва никогда не выстраивала в неприемлемой для России логике разменных карт. Россия и Иран исторически соседствуют друг с другом, и это делает их естественными партнерами. Это партнерство не стратегическое и не идеологическое, а прагматическое в своей основе, обусловленное тем, что мы – страны-соседи. В 1990–2010-е годы взаимное сближение во многом было вызвано стремлением народов Ирана и России найти свой собственный ответ на вызовы глобализации. В начале XXI века спектр российско-иранского сотрудничества начал расширяться, включив сотрудничество в таких областях, как космос и авиастроение, атомная и тепловая энергетика, нефтегазовая промышленность, металлургия, сельское хозяйство, лесное и рыбное хозяйство, транспорт, связь, строительство, экология, туризм. Годовой оборот торговли уже к 2003 г., за пять лет, вырос вдвое и составил около 1 миллиарда долларов, а в 2011 г. – 3,7 миллиарда долларов, при этом около 90 процентов приходилось на российские поставки.

Как представляется, устранение определяющей роли идеологической доминанты в международных отношениях после краха биполярного мира вывело на первый план проектную, геоэкономическую в своей основе деятельность. Традиционная евразийская геополитика постепенно отходит на второй план – пространство Евразии все заметнее сшивается геоэкономическими скрепами. Складывающуюся евразийскую конфигурацию определяют совместно реализуемые и намечаемые стратегические проекты. В начале XXI века эти проекты так или иначе связаны с возникновением новых маршрутов в трансконтинентальных перевозках (Транссиб, ТРАСЕКА, «Север–Юг», «Север–Север» и др.). Именно транспортная активность сегодня более чем когда-либо превращает Европу и Азию в единое мобильное пространство развития, обеспечивая растущую потребность в надежных, эффективных, безопасных и экологичных коммуникациях для развития международной торговли, туризма и экономического сотрудничества.

В этом контексте становится понятной заинтересованность Ирана участвовать в международных проектах, имеющих не только геополитическое, но и геоэкономическое содержание, таких как международный транспортный коридор (МТК) «Север–Юг» и др.

Иран и МТК «Север–Юг»

Один из самых масштабных российско-иранских проектов – международный транспортный коридор «Север–Юг». Официально он существует с мая 2002 г., когда вступило в силу соответствующее соглашение между Россией, Ираном и Индией. После того как заработало соглашение о международном транспортном коридоре «Север–Юг», взаимодействие с Ираном по этому проекту осуществляется в рамках Координационного совета МТК. С целью развития МТК Иран и Россия активизировали работу по строительству и модернизации сооружений и транспортных терминалов на российском и иранском побережьях Каспийского моря. В Иране значительно расширились существующие порты Энзели и Ноушахр, завершилось строительство порта «Хазар» в Амир-Абаде. В России предпринимались меры по развитию контейнерных мощностей в портах Оля и Астрахани. В морском торговом порту Махачкалы завершилось строительство второй очереди железнодорожного паромного комплекса мощностью 1,5 миллиона тонн в год. Была построена железнодорожная ветка, соединившая порт Оля с Приволжской железной дорогой. В России в фазе экспертной оценки находилось международное предложение по строительству морского глубоководного судоходного канала «Евразия», призванного соединить Каспийское море с Азово-Черноморским бассейном и дополняющего действующий (ВДСК-1) и проектируемый (ВДСК-2) Волго-Донской судоходный канал. Стоимость этого проекта оценивается в 4 миллиарда евро.


 

В идеале МТК «Север–Юг» должен стать проходящим через Сингапур, Индию, Иран и Россию сквозным водно-сухопутным путем, соединяющим страны Азии и Европы. Уникальна его потенциальная пространственная характеристика. Маршруты МТК в случае его дальнейшего развития охватят транспортно-коммуникационное пространство Южной и Юго-Восточной Азии, Среднего и Ближнего Востока, России (в полосе коридора находится 14 субъектов федерации), стран СНГ, Балтии, Центральной и Восточной Европы. МТК «Север–
Юг» отвечает требованиям системности (обладает интегрирующим воздействием на все процессы в регионах, которые он связывает), мультипликативности (проект в целом имеет качественно иной характер по отношению к любой своей ветви) и целостности (модульный принцип реализации).

Всего к 2007 г. свою заинтересованность в реализации проекта выразили (с учетом стран-участниц) Россия, Индия, Иран, Азербайджан, Армения, Белоруссия, Казахстан, Таджикистан, Украина, Бахрейн, Египет, Ирак, Катар, Кувейт, ОАЭ, Оман, Саудовская Аравия, Сирия, Турция, Пакистан, Шри-Ланка, Республика Корея, Индонезия, Малайзия, Сингапур, Таиланд, Латвия, Литва, Финляндия, Болгария, Польша, Сербия, Германия. Таким образом, международный диалог о создании и эксплуатации транспортно-коммуникационной инфраструктуры МТК «Север–Юг» включает три уровня принятия решений – межгосударственный, региональный и глобальный (или евразийский).

По оценкам специалистов министерств транспорта России, Индии и Ирана, уже в 2010 г. объемы контейнерных перевозок по МТК «Север–Юг» могли возрасти до 5–7 миллионов тонн в год и до 40 миллионов тонн с учетом наливных грузов, перевозимых в бассейне Каспия. Совокупные доходы от реализации возможностей МТК оценивались ориентировочно в 5–6 миллиардов долларов США ежегодно. За контейнерными и контрейлерными перевозками – будущее МТК «Север–Юг». Этот путь позволяет сократить срок доставки товаров из Европы в Азию на 10–12 дней – в сравнении с 35 днями следования грузов маршрутом через Средиземное море и Суэцкий канал. Однако до сих пор в системе международных грузоперевозок Азия–Европа (по оси Токио–Франкфурт-на-Майне) МТК «Север–Юг» не входит в семь основных, чаще других упоминаемых маршрутов (Суэц, Китай–Турция, ТРАСЕКА, Транссиб-1 и Транссиб-2, Северный морской путь и Китай–Россия).

Это связано не только с незавершенностью выработки общей стратегии функционирования МТК, но и с проблемой развития линейного судоходства на Каспии в интересах наращивания транзита. Актуальной задачей здесь является создание специализированной российско-иранской судоходной компании. В ближайших планах Ирана – строительство судоходного канала, призванного соединить Каспийское море и Персидский залив. Согласно разработанному технико-экономическому обоснованию проекта, канал должен будет пройти по северо-западу Ирана до озера Урмия и далее – до реки Шатт-эль-Араб (Карун), где расположены крупнейшие иранские порты Хорремшехр и Абадан. Это кратчайший путь из бассейна Каспия в бассейн Индийского океана, что одновременно решает проблему исключительной привязки морских торговых маршрутов к контролируемым Турцией черноморским проливам.

Хотя сейчас «вертикаль» МТК «Север–Юг» фактически заморожена, в глобальной повестке дня для стран Европы и Азии стоят проблемы формирования единого интегрированного евразийского пространства. Участие России в возможных стратегических евразийских проектах во многом определит формат складывающейся евразийской интеграции.

Кризис баланса сил в регионе Персидского залива

Сложившаяся среда евразийской политики весьма инерционна, в том числе и в силу накопленного странами континента военного потенциала. Поэтому в борьбе за евразийское наследство, особенно в Азии, неизбежно потребуется использовать геополитический инструментарий.

В начале 1990-х годов в зоне Персидского залива произошло событие, которое во многом предопределило круг возможных сценариев и дальнейшую логику развития событий вокруг ИРИ, хотя формально оно и не имело к этому никакого отношения. 17 января 1991 г. началась боевая операция по освобождению Кувейта от иракской оккупации «Буря в пустыне». Она успешно завершилась 24 февраля 1991 г. Менее чем через год состоялось рождение монополярного мира с доминирующей державой – США, что стало возможным после подписания 8 декабря 1991 г. Беловежских соглашений и ликвидации СССР. Масштаб этого события многократно усилил эффект американского успеха в Кувейте. В итоге в 1990-х годах в регионе сложилась система международных отношений, основанная на принципе баланса сил. В этой системе США присутствовали со стороны поддерживаемых ими арабских государств Персидского залива.

В начале XXI века система международных отношений в регионе Персидского залива оставалась неизменной, пока ситуация не стала меняться после успешно проведенной США даже без санкции ООН военной операции по свержению режима Саддама Хусейна в Ираке (2003 г.). Первоначально эти изменения не были заметны на фоне кардинального слома государственной системы и армии Ирака. Тем более что созданный США и НАТО военный «навес» в Ираке и в Афганистане (с 2001 г.) до какого-то момента нивелировал возникший в регионе дисбаланс сил. Но рано или поздно геополитическое давление от присутствия США должно было сказаться.

Прежде всего на фоне ослабевшего Ирака стало заметным не просто относительное – как Эмиратов и других стран региона, – а в разы усиление веса Ирана, который превратился в регионального гегемона. По сути, противостоящий глобальному гегемону, Иран получил своего рода геополитическую накачку от вовсе не желавших этого США. Далее на фоне просевшего Ирака и относительно слабых в военном отношении арабских государств Персидского залива Иран начал выступать в роли единственного легитимного регионального лидера. И даже более – регионального лидера глобального масштаба, поскольку Иран в процессе развертывания вокруг него в западных СМИ истерии атомного скандала неожиданно сам приобрел статус глобального игрока.

Широко практикуемый США геополитический подход был воспринят Тегераном, однако полноценного диалога не получилось. Вынужденный говорить с американцами на языке геополитики, исламский Иран остался в своем смысловом поле. К сожалению, в какой-то момент Тегеран попал в плен в общем-то вынужденной геополитической риторики, возникшей иллюзии собственной глобальности. В целом военно-политическое присутствие США (с 1990-х годов) не только изменило лицо региона, но и неожиданно для многих аналитиков стало новой питательной средой для конфликта интересов в зоне Персидского залива, придав ему глобальное измерение. Значимость происходящего для всех вовлеченных сторон была очень высока. Ведь фактически речь шла о позиции США как лидера на «Большом Ближнем Востоке». Однако после свержения шахского режима в Иране и вхождения исламского фактора в мировую политику эта позиция была поколеблена. Новая ситуация выдвинула на повестку дня задачу создания новой региональной системы безопасности. Как отмечали Вали Наср и Рей Такей, главной целью ближневосточной политики Соединенных Штатов (с 2007 г.) стало сдерживание Ирана, его изоляция – «путем проведения линии от Ливана до Омана». Вашингтон должен был сделать выбор между навязыванием нового баланса сил или региональным соглашением, одобренным всеми заинтересованными странами.

Сценарии для Ирана

Неудивительно, что и Тегеран начал рассматривать региональные риски в широком стратегическом контексте. Ирану требовалось найти новую парадигму выстраивания международных отношений не только на Среднем Востоке, но и со странами Евразии, с Россией. И Тегеран, судя по утвержденным ориентирам и планам развития, понимал, что находится между Китаем и Европой, между Америкой и Россией. Кроме лоббируемого Тегераном с начала XXI века проекта Иран–ШОС, сложились еще два мессианских в своей основе проекта, которые можно обозначить как «Иран – лидер мира ислама» и «Иран – лидер мира шиизма». Анализ положенной в основание государственного курса ИРИ концепции исламской власти Рухоллы Хомейни показывает, что имам предложил исламский путь объединения мира, где место глобального государства (Pax Americana, Pax Britannica и др.) занимает община мусульман – Pax Umma Islamica. Шиитский мир первым (от имени ислама) решился на подобный проект мирового уровня, что говорит об его огромном потенциале.

22 августа 2010 г. в обращении к меджлису (парламенту) и правительству Ахмадинежад отметил: «Иран установил особые отношения как минимум с 40 странами мира в банковской и страховой сферах, импорте и экспорте. И второй его шаг состоит в том, чтобы правительство воспользовалось ситуацией для создания нового международного порядка для выхода из-под господства капиталистического строя». Первым шагом на этом пути должна стать экономическая самообеспеченность. Тегеран предложил создать союз стран Юго-Западной Азии, включающий центральноазиатские государства как мир-экономики мира ислама. Действительно, страны региона с населением около 300 миллионов человек позволяют создать современный полнокровный рынок, но как быть с технологиями?


 

Все заметнее проявляется интерес ИРИ и к региону Индийского океана, о чем свидетельствует активизация внешней политики Тегерана в отношении Индии, стран Африки и Латинской Америки (Венесуэла, Бразилия и др.). При шахе Иран активно продвигался в Индийском океане, вплоть до ЮАР, и рассчитывал на роль регионального силового центра, который подчас именовали в прессе «жандармом Среднего Востока». Шах претендовал на особую миссию Ирана с его 2500-летней традицией шахиншахского строя и планировал создать своего рода клуб коронованных особ мира, для чего начал строительство «Лас-Вегаса Востока» на острове Киш в Персидском заливе. Об особой миссии иранского народа и Ирана как страны древней цивилизации заявил в 2006 г. и президент ИРИ Ахмадинежад.

Эксперты по-разному видят будущее Ирана в перспективе 2010-х годов. Если исключить сценарий войны, наиболее вероятный ход развития событий представлен в коллективном исследовании группы ученых под руководством Майкла Оппенгеймера (Нью-Йоркский университет). В состав группы вошли известные иранисты и ученые-международники, в том числе Эрванд Абрахамиан, Ричард Баллиет, Дэвид Сангер и др. Были предложены следующие три основные сценария.

Сценарий «Иранский Горбачев». Очередная победа Ахмадинежада на президентских выборах в 2009 г. временно поставила точку на сценариях «цветных» революций. В результате произошла актуализация рецептов холодной войны, среди которых второе прочтение, как и на рубеже веков, получила идея «иранского Горбачева» – лидера, с которым Запад сможет найти общий язык. Пока, при рахбаре Хаменеи, появление такого рода лидера в ИРИ маловероятно.

Сценарий «Динамичный баланс сил». После вывода американских войск из Ирака снизится уровень военно-политического присутствия США в регионе. В этих условиях произойдет объединение арабских стран зоны Персидского залива в целях защиты своего суверенитета, и одновременно следует ожидать усиления вовлеченности Ирана в дела региона. При сохраняющемся присутствии США в регионе основанием для возможного взаимодействия могут стать проблемы международного терроризма и взаимных гарантий суверенитета.

Сценарий «Вовлеченность США – включенность Ирана». Для реализации данного сценария, как отметили авторы исследования, требуется преодолеть конфронтацию между США и ИРИ по иранской ядерной программе. Следующим шагом могло бы стать признание интересов Ирана в регионе и выстраивание системы региональной стабильности и международной кооперации.

Вряд ли можно говорить, что против ИРИ сложилась глобальная враждебная коалиция. Между тем сегодня имеющийся потенциал проектного взаимодействия с участием Ирана не может быть эффективно реализован.

 

Внешняя политика Ирана

Очередная попытка найти формат вхождения Исламской Республики в мировую политику была начата Тегераном, когда президентом ИРИ стал Ахмадинежад. (До этого власти Ирана предприняли две аналогичные попытки: первая была связана с именем имама Хомейни, вторая – с пятым президентом ИРИ Мохаммадом Хатами.) Устремленность иранского руководства на развитие присутствия ИРИ в мире была обусловлена не только нацеленностью на совершение исламской революции в мире. Необходимо было вывести растущую национальную экономику на внешние рынки, снизить давление внутренних социально-экономических и политических проблем, среди которых – высокая инфляция (около 20 процентов), незанятость населения (до 25 процентов), ситуация демографического взрыва и нараставшего молодежного протеста. Путь, который определил в 2005 г. рахбар Хаменеи и который начал реализовывать президент Ахмадинежад, был нацелен прежде всего на всемерную глобализацию процессов региональной интеграции и сотрудничества под эгидой ИРИ. Такой подход, отметим, органично сочетался с теорией исламской революции, положенной в основание государственного курса ИРИ.

Формирование внешней политики ИРИ в рассматриваемый период происходило под влиянием трех основных факторов – исламизации, геополитизации и глобализации. Исламизация внешней политики ИРИ была обусловлена идеей всемирной исламской революции как всепроникающего и перманентного процесса обретения мусульманами единства. Данная установка проявлялась во внешней политике ИРИ на протяжении всего периода после революции 1979 г. Это обстоятельство позволяет сделать вывод о неизменности стратегической ориентации иранской внешней политики, ее цельности и завершенности в теоретическом отношении и практическом наполнении. Отмечая имевшиеся в 1980-е годы разногласия и противоречия между Ираном и соседними странами Центральной и Западной Азии, зоны Персидского залива, следует особо отметить проблему выхода исламского государства на международную арену, где страны взаимодействовали в рамках секулярной дипломатии. Сведя к минимуму внешнеполитические контакты с США (путем разрыва дипломатических отношений с «Большим сатаной») и СССР («Малым сатаной»), Иран в известной степени упростил себе задачу. Однако ввести исламский стиль в международные отношения методами экспорта исламской революции оказалось невозможным. Более того, Тегеран попал в международную изоляцию.

Лишь решив к 1983 г. проблемы консолидации политической власти и завершив первый этап исламизации страны, режим Исламской Республики попытался преодолеть ограничения жестко понимавшихся принципа «ни Запад, ни Восток» и политики экспорта исламской революции. При этом Иран с 1979 г. перестал входить в число союзников передовых демократий и утратил прямые дипломатические отношения с их лидером – США. Годы ирано-иракской войны и исламизации «с опорой на собственные силы» только закрепили изоляцию ИРИ на международной арене. Как подчеркнул сотрудник Фонда Карнеги Карим Саджадпур, «Хаменеи полностью отдает себе отчет в том, что в чисто военной области Иран не может соперничать с США, поэтому он постоянно повторяет, что самым главным оружием Ирана в борьбе против империализма США является ислам. При этом важно отметить, что второй рахбар ИРИ призывал мусульман для защиты ислама в случае наличия угрозы его существованию вести “джихад на пути Аллаха” “даже если угрожает смерть”».

Геополитизация внешней политики ИРИ, основные характеристики которой основаны на исторической традиции и специфике географического положения, проявилась в условиях давления со стороны США, особенно после создания военно-политического «навеса» над Ираном в 2001–2003 годах. Силовая составляющая во внешнеполитическом курсе, характерная и для шахского Ирана, наполнилась исламским содержанием. Иным во внешней политике ИРИ стал подбор партнеров, из числа которых исчезли страны Запада во главе с США. Сотрудничество с Израилем сменилось агрессивной враждебностью, были легализованы связи с палестинским движением сопротивления, шиитскими военизированными организациями в Ливане и др. Следует также обратить внимание на фактор имитационного наполнения внешней политики ИРИ, особенно в ее геополитической составляющей.

Глобализация внешней политики понималась религиозным руководством ИРИ как всемирность, обусловленная потребностью в создании под эгидой Ирана мировой Уммы. Идея экспорта исламской революции официально закреплена в статье 11 Конституции ИРИ, является обязанностью для всех граждан страны и имеет долговременный характер.

При президенте Хатами важнейшей задачей являлось преодоление политической и экономической изоляции страны в глобальном масштабе, а также достижение регионального лидерства. Усилиями Тегерана в международный диалог была внесена сильная гуманистическая составляющая – инициатива перехода цивилизаций к диалогу, которая получила поддержку и признание ООН.

При этом совершенно очевидно, что в своем стремлении к независимости Иран, в конечном счете, решал задачу сохранения цивилизационной идентичности.

При президенте Ахмадинежаде Иран попытался войти в мировую политику через «атомный портал» – использование формата «атомной дипломатии» стало отличительной чертой его внешней политики и определило динамику глобального и регионального измерений во внешней политике ИРИ. Тегеран продолжил реализацию своего планетарного интеграционного проекта путем осуществления перманентной исламской революции во имя установления исламской власти во всем мире. Возникший в период президентства Ахмадинежада (с 2008 г.) феномен исламской внешней политики предложен как образец для не только мусульманских стран.


 

Концепция «созидательного взаимодействия»

Будучи переизбранным на второй срок в 2009 г., президент Ахмадинежад продолжил деятельность по реализации новой программы вхождения ИРИ в мировую систему международных отношений на основе концепции «созидательного взаимодействия» («та’амол-е сазандэ»). Эта концепция, впервые заявленная в 2008 г., предполагала «проведение действенной, гибкой, влияющей и нацеленной политики при понимании и точном знании политических хитросплетений, свойственных международному сообществу, уход из провальных зон и присутствие в зонах прорыва, вхождение в пространство мировой политики в качестве сильного игрока, переход от этапа разрядки к более высокому уровню [отношений] на международной арене». Деятельность по реализации концепции «созидательного взаимодействия» структурируется по шести уровням:

Была предложена и модель присутствия ИРИ в мире, структурированная по пяти уровням:

Исламское обоснование международного позиционирования ИРИ восходит к пяти принципам веры, определяющим мировоззрение мусульман-шиитов джафаритского мазхаба (имамитов). Эти принципы системно соотносятся с принципами реализации иранской внешней политики и в совокупности образуют исламскую внешнеполитическую матрицу, основанную на концепции исламской власти Хомейни. В свою очередь, эта концепция составляет основу официальной идеологии и задает главные параметры внутренней и внешней политики страны.

Принципы концепции «созидательного взаимодействия» Ахмадинежада образуют стройную систему внешнеполитической концептуалистики, в соответствии с которой формируются основные направления внешней политики Ирана. Эти принципы реализуются на глобальном, региональном и локальном уровнях. Основные характеристики исламской внешнеполитической матрицы задаются первичным принципом «отрицания господства и несогласия с угнетением: величие», который определяет два приоритета внешней политики ИРИ – недопущение превосходства неисламских стран в ходе сотрудничества мира ислама с остальным миром и борьбу с режимом гнета и отсутствием справедливости.

Приоритетность при принятии внешнеполитических решений и уровень необходимого проявления жесткости во внешнеполитической деятельности Ирана определяет структура национальных интересов страны. Главной ценностью здесь признано «продолжение жизни нации» или «сохранение существования страны». Ценности «сохранения исламской революции», «обороны» и «безопасности» Исламской Республики отнесены к следующему разряду – «сущностным интересам» государства. Третьими в иерархии ценностей признаны «жизненные интересы» государства. К числу таких интересов были отнесены идеологические интересы ИРИ и обеспечение международной безо­пасности. В число «жизненных интересов» ИРИ сегодня включен также «мирный ядерный потенциал» Ирана. Далее идут «важные» и «частные» интересы. Их обеспечение не предусматривает использования военной силы и достигается преимущественно дипломатическим путем.

Чтобы выдержать геоэкономическую конкуренцию президент Ахмадинежад вполне логично готовит Иран к роли региональной сверхдержавы, для чего и нужны прежде всего ядерные технологии. Атомная программа Ирана в начале XXI века оказалась квинтэссенцией стратегии развития ИРИ – стратегии, нацеленной на построение глобального общества социальной справедливости на основе «великих традиций исламской цивилизации». Именно в феномене «атомной дипломатии» проявился тоухидный (то есть свойственный социально-экономической модели, основанной на исламских ценностях) характер внешней политики ИРИ.

Следует подчеркнуть, что специфика современной внешней политики ИРИ во многом определяется также сложным многоуровневым процессом принятия решений и установкой на приобретение международного доверия и уважения. Для иранской стороны важен престиж страны, укрепление или ослабление которого обеспечивается соответственно «правильными» или «неправильными» действиями. Критерий «правильности» и «неправильности» определяется на основании «самооценки». Подобный подход имеет свои издержки, поскольку в международных отношениях принято соблюдать действующие нормы, а новая дипломатия исламского государства (например, захват посольства иностранного государства) не всегда вписывается в общепринятый формат, что приводит к изоляции ИРИ на международной арене, особенно среди стран «Большой восьмерки».

Тем не менее к 2012 г. Иран заметно расширил географию своего влияния по сравнению с шахским периодом, когда его роль «жандарма Среднего Востока» поощрялась США.

Новая ситуация

В начале XXI века стремительный рост цен на нефть и умелое использование Ираном трудностей, переживаемых США в Ираке и Афганистане, дали Тегерану беспрецедентную возможность противостоять США, что прибавляло уверенности Хаменеи и другим сторонникам жесткого курса. Стоит учитывать и фактор личности Хаменеи, который, как и его учитель Хомейни, видел в США воплощенную «глобальную высокомерность». Однако пропуск ИРИ в клуб ядерных держав при сохранении Тегераном верности заветам имама Хомейни казался Вашингтону и его союзникам самоубийственным.

Правящее религиозное руководство ИРИ не стремилось к военному столкновению с США, поскольку во всех остальных сценариях – с Россией, с США, с Китаем, с Европой или без них – Иран имел бы шанс повысить свой международный ранг. Во второе десятилетие XXI века Иран вошел в качестве доминирующей державы в Центральной Евразии (без учета России и Индии), как безусловный лидер на Среднем Востоке и один из ключевых игроков в Центральной и в Западной Азии. Тегеран пытается выиграть время за счет активной региональной политики, сочетающей элементы традиционного для Ирана стремления к доминированию в регионе и панисламского лидерства. Именно поэтому иранская региональная политика обрела глобальное измерение, а складывающиеся альянсы выходят далеко за рамки Среднего Востока.

Взрывное вторжение Ирана в мировую политику было напрямую связано с его ядерными планами. Даже если предположить, что Тегеран остановится в шаге от создания ядерного оружия, это произойдет только в одном случае – если будет гарантирована немедленная реализации такой возможности. Де-факто Иран все равно войдет в клуб ядерных держав. При реализации данного сценария можно прогнозировать раскрутку гонки ядерных потенциалов в регионе и состояние постоянного ожидания ядерного апокалипсиса. Персами-шиитами, живущими в дискурсе традиции Ашура, такого рода устрашающая перспектива может восприниматься как неизбежность.


 

Проблема статуса Ирана в международных отношениях

Статусный вопрос – один из первейших, определяющих решения, принимаемые современным иранским руководством. С одной стороны, это стало результатом многовекового стремления иранских мусульман-шиитов вновь обрести былое величие и использовать возникший в начале XXI века шанс для того, чтобы заявить о своих правах в этом мире и по крайне мере претендовать на участие в развитии мировой цивилизации. С другой стороны – следствием напряженности, возникшей по границе мира ислама из-за ядерной программы ИРИ и вследствие глобального терроризма созданной в среде мусульман-суннитов «Аль-Каиды».

Возможность вести прямой диалог с лидирующими государствами мира – хотя бы и в связи с развитием негативного образа «ядерного ислама» и ядерного Ирана – после более чем двадцатилетней изоляции Исламской Республики на международной арене трудно переоценить. Поэтому, как представляется, нацеленную на поиски взаимопонимания концепцию диалога цивилизаций бывшего президента Ирана Хатами в 2005 г. сменила агрессивная «дипломатия справедливости» Ахмадинежада. ИРИ стремится войти в круг лидеров глобализации и энергично использует возникшую дискуссионную площадку для мобилизации союзников.

Однако игра на статусном поле оказывалась во многом виртуальной. На практике наблюдаемая в первом десятилетии XXI века актуализация конфликтности во всех ее проявлениях более всего пока вела к росту негативной значимости исламского фактора в мировой политике, но не меняла сколько-либо заметно соотношение сил на мировой арене. Глобальные игроки взаимодействовали на уровне и в формате «Большой восьмерки». Далее располагались пространства Запада (где строилась «Большая Европа»), и Востока (где страны Азиатско-Тихоокеанского региона могли выбирать между Китаем или США). И все эти пространства связывал между собой набирающий силу процесс глобализации, начальной точкой отчета которого как мейнстрима развития человечества стал крах биполярного мира в 1991 г.

Роль международных санкций

Вторая половина 2012 г. прошла для иранского руководства под знаком проявления картинки реальных последствий для экономики страны международных санкций, принятых в отношении ИРИ в соответствии с резолюцией СБ ООН в 2010 г. В результате введенного ЕС в июне 2012 г. эмбарго на поставки нефти из ИРИ и отказа международных страховых компаний страховать нагруженные иранской нефтью танкеры объем нефтяного экспорта Ирана значительно (на 30–40 процентов) сократился. Теперь ежеквартальные доходы Ирана уменьшились на 9 миллиардов долларов. Другим серьезным ударом по экономическому положению ИРИ стало замораживание участия Ирана в выполнении транзакционных сделок с иранскими банками и в системе SWIFT, что сократило поток иностранной валюты в страну. Все это привело к ограничению импорта товаров первой необходимости. В результате резко подскочили цены на такие товары первой необходимости, как сливочное и растительное масло, мука. Почти вчетверо подорожало куриное мясо (50 процентов которого импортируется), традиционно пользующееся большим спросом в Иране. Уже в конце сентября 2012 г. национальная валюта за один день обесценилась на 70 процентов, что вскрыло весь масштаб макроэкономического спада в стране.

В Иране начали реализовываться следующие ответные меры, которые должны способствовать снижению негативных последствий санкций:

Фактически Тегеран предпринимает попытку формирования альтернативной системы торгово-экономических отношений ИРИ с внешним миром.

Президентские выборы в Иране

До предусмотренных Конституцией ИРИ новых президентских выборов осталось менее полугода. Сегодня остановить иранскую ядерную программу может только рахбар Хаменеи, поскольку это вопрос выбора пути развития страны и на любое решение требуется исламское обоснование. Судя по прозвучавшим в конце 2012 г. заявлениям Хаменеи, Иран сохранит курс на независимое развитие с опорой на собственные силы. Следовательно, атомная программа ИРИ продолжится. Но сохранить Ахмадинежада как главного исполнителя решений рахбара возможно только в случае, если будет упразднен пост президента ИРИ и восстановлен институт премьер-министра. Кандидатура на пост премьер-министра должна получить одобрение парламента ИРИ.

Сегодня у Ахмадинежада нет уверенного большинства в меджлисе. Противостояние президента и парламента в Иране достаточно традиционно и происходило неоднократно, тем более что спикер меджлиса становился президентом ИРИ или входил в число фаворитов на президентских выборах. Поэтому идея восстановления должности премьер-министра, избираемого большинством голосов депутатов парламента (как это было при Хомейни), и упразднения поста президента как главы исполнительной власти, избираемого прямым голосованием всех граждан страны, активно обсуждается в сегодняшнем Иране. Но как тогда быть с исламской демократией, о которой так много сказано за последние годы? С выгодным для себя сопоставлением с «ограниченной демократией в США», где президента избирают непрямым голосованием?

Впрочем, если в глазах Запада Исламская Республика продолжает быть страной «оси зла», то, может быть, пора сделать выбор в пользу рационального подхода и решить проблему единогласия между парламентом и правительством, что позволит премьеру гарантированно принимать оперативные правительственные решения в формате реального времени? В 2012 г. спикером иранского меджлиса являлся Али Лариджани, который уже баллотировался на пост президента ИРИ и посвящен в тонкости ядерной программы Ирана. Но рахбар пока не сказал своего слова, от которого зависит, состоятся ли вообще в ИРИ новые президентские выборы в 2013 г., когда истечет второй срок полномочий действующего президента Ахмадинежада. Шансы принять участие в намеченных на 2013 г. президентских выборах есть и у Али Акбара Хашеми-Рафсанджани, но даже в случае его маловероятной победы вряд ли следует ожидать кардинального изменения ядерного курса Ирана, поскольку именно при нем в 1991 г. был дан второй старт иранской атомной программе.

Железный занавес

Между тем в декабре 2012 г. в Тегеране случилось знаковое событие – состоялось международное совещание «Преподаватели университетов и исламское пробуждение», перед участниками которого выступил рахбар Хаменеи. В своем выступлении Хаменеи заявил: «В мире произошло великое событие – исламское пробуждение, и это – реальность. Мусульмане и Умма постепенно пробуждались <…> и сегодня высокомерным мира будет трудно достичь господства над мусульманскими народами <…> они боятся ислама действия». Далее он преду­предил, что Америка в условиях подъема ислама может легко изменить свой внешний образ и предстать перед миром даже как исламская страна. Следовательно, сделал вывод Хаменеи, все исламские движения должны четко обозначиться, отделяя себя от неисламских. Рахбар вспомнил свою беседу с имамом Хомейни, состоявшуюся в Куме вскоре после победы исламской революции в Иране, и его краткое наставление: «[Имам]: “Боитесь Америки?” Мы ответили: “Нет”. Сказал: “Тогда действуйте”».


Итак, в последние два-три года тема холодной войны в отношениях между Ираном и США стала обычным фоном в публикациях политических комментаторов. Это могло показаться все-таки некой фигурой речи, следствием курса США на «проведение линии от Ливана до Омана» в целях изоляции Ирана и т.п.

Впрочем, о возможности применения к ИРИ политики разрядки, понимаемой как налаживание партнерских отношений, говорили европейские эксперты еще до 2010 г. Однако предписание, данное Хаменеи, вскрыло всю глубину проблемы, по сути, формализовав состояние холодной войны на межцивилизационном уровне. Хотя и было подчеркнуто: «Говорю: не идти войной на Америку, но знать, где расположены противостоящие позиции Америки и западного высокомерия». Новая волна исламского пробуждения, инициированная в Иране, заставляет задуматься не только мир ислама.

 

***

В своем стремлении к независимости Иран в конечном счете решал задачу сохранения своей цивилизационной идентичности. В той или иной форме решение «иранского вопроса» представляет интерес для широкого спектра глобальных игроков и включено во все глобальные стратегические сценарии правящих кругов США, Китая, Японии, Европы, стран мира ислама, Индии.

Основной узел стратегических вызовов ИРИ завязан вокруг вопроса о сохранении ее как суверенного и целостного исламского государства, одного из естественных лидеров возможной исламской интеграции. Для строя Исламской Республики именно принципы независимости и невмешательства во внутренние дела государства являются базовыми, определяющими в системе исламского обоснования внешней политики.

Неэффективность государственного управления внутри самого Ирана провоцирует социальное недовольство части молодежи, что оказывает глубинное воздействие на внутриполитическую ситуацию – большее, чем это предполагалось иранскими руководителями. А это, в свою очередь, показывает, что найденный имамом Хомейни принцип «правления справедливого правоведа» (знатока фикха в исламе, отсюда название созданной в ИРИ системы правления – «велайат-э факих») либо не подходит для создания конкурентоспособного на мировой арене государства, либо не реализован должным образом. Сравнивая реальные и планируемые достижения Исламской Республики за трид­цать лет, можно отметить следующее. Изменилась сама государственность (монархия – исламская республика). Однако заданная в 1970-е годы траектория экономического развития страны сохранилась (хотя достижение намеченных при шахе на 2000-й г. основных индикаторов развития страны теперь ожидается лишь к 2025 г.).

Что даст «исламская справедливость» процессу глобализации в целом – пока сказать трудно. Для остального человечества это «пока» больше звучит как предостережение. В чем-то судьба «открытых писем» президента Ахмадинежада – этой важной формы исламской внешней политики, писем, адресованных американскому народу, а также руководителям США и стран Европы, – повторила судьбу исламского призыва к лидеру СССР Михаилу Горбачеву от руководителя исламской революции в Иране имама Хомейни.

Поиск пути реформирования государственного управления с целью создания эффективной (с точки зрения вхождения в общемировое пространство) и конкурентоспособной модели, обеспечивающей устойчивое развитие иранского шиитского государства, является одной из критических задач, стоящих в повестке дня для Ирана. У Тегерана есть альтернатива, рожденная новыми основаниями международного взаимодействия в условиях глобализации. Суть данного пути в том, чтобы, сохраняя основы правления в самой ИРИ, наладить эффективный диалог с внешним миром в рамках региональной интеграции в сферах, сотрудничество в которых будет определять развитие мира в XXI веке. Это – возникающий формат регионализации, реализуемый на высоком статусно-технологическом основании. И в первую очередь – это сотрудничество в космосе. Вместе с тем необходимо увидеть тонкую грань между курсом ИРИ на всемирную исламскую революцию и участием в регионализации на пространстве Евразии.