Вилла Балбьянелло на озере Комо

«Кто знает край, где небо блещет неизъяснимой синевой…»
Александра Савельева

Источник: альманах «Развитие и экономика», №5, март 2013, стр. 106

Александра Павловна Савельева – аспирантка Болонского университета

В заключительных строках «Записок сумасшедшего» душа измученного Поприщина вопиет: «Спасите меня! Возьмите меня! Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали, лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли мой то синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! Урони слезинку на его больную головушку». Мистическая связь соединила Италию и Россию в ирреальном мире Гоголя. И в реальном пространстве причудливая паутина крепко-накрепко стягивает Россию и Италию.

Трудно – но, конечно, можно – вообразить себе крупного русского писателя, художника или мыслителя, который так или иначе не соприкоснулся бы с Италией. Одних эта страна привлекала к себе благотворным климатом и прекрасными альпийскими пейзажами, живописными озерами и курортами Ривьеры, для других она стала источником поэтического вдохновения, третьи – подобно Герцену и Бакунину – стремились в Belpaese, влекомые политическими идеями и общественными идеалами.

Культурные взаимоотношения Италии и России надолго опередили дипломатические, ставшие регулярными лишь в конце XVIII века – в эпоху Екатерины Великой. Начиная с XV века в России хорошо знали итальянских художников, архитекторов, музыкантов. Они создавали здесь самые известные из своих произведений, которые обогатили европейское культурное наследие. С XVIII века русские художники, скульпторы, архитекторы стремились в Италию. Многие приезжали туда на «пенсию» от Академии художеств и Общества поощрения художников. И выйдя за врата Академии, именно здесь достигали они своей творческой зрелости. «Итальянские школы» посещали Иван Мартос, Федор Шубин, Семен и Феодосий Щедрины, Федор Матвеев, Орест Кипренский, Сильвестр Щедрин, Карл Брюллов, Михаил Лебедев, Александр Иванов.

Итальянские путешествия русских писателей – Жуковского, Гоголя, Достоевского, Чехова, Блока, Пастернака – одарили русскую культуру их восприятиями Италии, важнейшим из которых является образ Вечного города. А как известно, новизна ему несвойственна – здесь все вечное и древнее. Сюда стремятся пилигримы «поговорить с веками».

Но для русских странников это не был разговор антиквара, дрожащими руками оглаживающего предмет своей страсти. Это была скорее беседа футуриста, всматривавшегося в грядущее и грезившего об идеале. Вот типичный образчик «итальянских чувств» русского путешественника в «Письмах из Италии» князя Александра Шаховского: «В Риме ищешь чудесного. Дряхлый Рим, расслабленный, униженный, бедный и чуть дышащий, опираясь на развалины прежней своей славы, все еще дает законы изящных искусств». Рим и Италия – мечта всей европейской – и разумеется, русской – культуры. Кипренский как-то заметил об Италии, что он «лучше ее воображал».

«Ликует буйный Рим…»

Интерес к римской культуре, а вместе с ней и к Италии стал для русского общества привычным. Издавна древнеримская символика придавала русским монархам особое величие и подчеркивала укорененность имперской традиции. После победоносного завершения Северной войны в 1721 году Петр по прошению сенаторов титуловался «отцом отечества», «императором» и «великим», «как обыкновенно от римского Сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены и на статутах для памяти в вечные роды подписаны».

Презираемые современной политической элитой и чуждые нынешней моде античные добродетели – гражданская ответственность и самопожертвование ради общественного блага – стали критериями моделирования собственной жизни для многих юношей конца XVIII – начала XIX века.

По значимости восприятие древнеримских доблестей в русской культуре можно сравнивать с восприятием французского «классического республиканства» эпохи Великой Французской революции. Для французов «античный республиканизм» был языком оппозиции абсолютной забюрократизированной монархии. На представлении об «античных» гражданских добродетелях строился новый порядок и новая политическая система, призванная обуздать человеческие страсти и подчинить частные интересы общему благу. Сейчас на https://azino-777-cazino com/ проходит розыгрыш. «Человек-гражданин – это лишь дробная единица, зависящая от знаменателя, значение которого заключается в ее отношении к целому – к общественному организму», – провозглашал Руссо.

Если в западной Европе рассуждения об античном республиканизме заполняли переходящие в революции политические диспуты о значимости античных политических моделей для модернизации европейских государств, то для России, ладно скроенной на имперский манер, античные модели часто принимали форму литературной фантазии и ностальгии по идеальному привольному миру.

В эпоху классицизма, в конце XVIII века, основополагающим элементом поведенческой модели становится античный герой, каким он представал на страницах жизнеописаний Плутарха, трудов Тита Ливия, Тацита или Цицерона. Зарождается настоящий стоический культ мудрых законодателей и доблестных воинов, жертвующих собой ради отечества. «Сравнительные жизнеописания» Плутарха превращаются в настольную книгу для молодежи. Виссарион Белинский в письме к Василию Боткину признавался: «Книга эта свела меня с ума во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фантастическая любовь к свободе и независимости человеческой личности. Я понял через Плутарха многое, чего не понимал. На почве Греции и Рима выросло новое человечество». «Голос добродетелей Древнего Рима, голос цинциннатов и катонов» находил отклик в пылких юных душах, и Сергей Глинка замечал: «Были у нас свои катоны, были подражатели доблестей древних греков, были у нас свои филопомены».