Помимо такого целеполагания для опережающего развития исключительно важно обладание потенциалом самокритичности, чтобы верно оценивать, на что ты можешь претендовать, а на что – нет, к чему надо стремиться в первую очередь, что может и подождать, а в направлении чего вовсе не следует двигаться. Подобный часто интуитивный потенциал самокритичности в нашей сегодняшней действительности не используется в той мере, в какой следовало бы: он, как правило, проявляется искаженным образом – в форме разного рода формально-правовых ограничений. В этом – еще одна неуместная удушающая блокировка мобилизации ради опережающего развития. Если ребенку дать по рукам и сказать: «Не сметь!» – то он и не будет сметь, но его развитие неминуемо затормозится, даже если до того он шел неправильным по традиционным педагогическим меркам путем. Необходимо самому, без начальственного окрика извне приходить к осознанию собственной ошибочности. Но без любви и доверия в се­мье, в школе, в бизнесе, в регионе, в стране этого не достичь. Опыт стран с высокой степенью такого доверия показывает, что там никто не отнимает права на ошибку, но все заинтересованы в том, чтобы неизбежные ошибки, увидев и осознав, моментально устранять. В этом – тайный мобилизационный ресурс демократической процедуры. Любой внешний запрет блокирует мобилизационную мотивацию, выхолащивает ее, девальвирует пассионарные устремления. Да, может быть, ретроградная мобилизационная энергия и состоит в том, о чем поют Никитины: «Мы не пашем, не сеем, не строим, мы гордимся общественным строем». Но способна ли такая лицемерная подхалимствующая энергия стать энергией опережающего развития? Нет, потому что она неподлинная, имитационная, инспирированная бюрократическим классом. А бюрократический класс, как известно, неспособен на мобилизационные подвиги – его поведенческая модель строится совсем на других основаниях. Бюрократический тоталитаризм принципиально несовместим с опережающей мобилизацией. Спору нет – строгие государственные регуляции необходимы для подготовки мобилизационного скачка, но лишь на самом начальном этапе его проектирования, когда они задают общую рамку всего будущего процесса, формулируют правила и формируют главные условия, которые, в свою очередь, должны создавать предпосылки для передачи руководства опережающим развитием частным и общественным инициативам. А главным субъектом опережающего развития является и может быть только свободная, ответственная личность.

В странах авторитарной модернизации – например, в четырех «азиатских тиграх», Гонконге, Сингапуре, Тайване и Южной Корее, – субъектом развития на начальной стадии являлась государственная бюрократия. Но в этих восточных обществах исключительно значимую роль играет особый этос, который в гораздо большей степени ограничивает именно бюрократию, а не общество, тем самым заставляя чиновников быть предельно ответственными, результативными. В каждом из «тигров» общество в целом гораздо сильнее бюрократии, хотя именно последняя создавала условия для мобилизационного рывка и сейчас поддерживает адекватный потребностям текущего момента градус инновационного развития. К тому же ответственная бюрократия – это не просто эффективная бюрократия, способная концентрировать волю и ресурсы для совершения мобилизационного рывка. Это даже уже и вовсе не бюрократия, если вкладывать в это понятие все те коннотации, которые невольно, сами собой возникают в нашей политической культуре, это – фактически уже меритократия, о которой мы пока лишь грезим.

У нас бюрократия всегда строилась по номенклатурному принципу, который диаметрально противоположен принципу меритократическому. Пока работает номенклатурный принцип, наивно полагать, что мобилизацию возможно запустить с помощью централизации управления. На самом деле всё наоборот: новая номенклатура сделает всё возможное, для того чтобы не допустить мобилизации, обосновать ее ненужность, вредоносность и даже национальную опасность. Между тем в той же Южной Корее при Пак Чжон Хи и в том же Сингапуре при Ли Куан Ю преференции представителям служебного сословия давались при жестком условии, что те будут грамотно и эффективно ими распоряжаться на благо всего общества. Если это условие не соблюдалось и преференции не использовались должным образом, их безжалостно отбирали и передавали другим – тем, кто доказывал свою состоятельность использовать эти особые возможности в интересах всего общества.

При господстве номенклатурного принципа ситуация оказывается полностью противоположной. Преференции даются не для того, чтобы облегчить и упростить бюрократии выполнение тех или иных функциональных задач, но ради обретения ею внеконкурентного положения в обмен на особую лояльность, после чего вообще утрачивается мотивация работать для народа, оправдывать высокопрофессиональным организационно-управленческим трудом свое исключительное положение в обществе. Отпадает необходимость реальными хозяйственными делами доказывать правомерность своего особого статуса. Складывается и соответствующий этос, в соответствии с которым заветная должность начинает рассматриваться уже исключительно как сытная кормушка (в то время как прежде материальная мотивация не только дополнялась, но подчас даже затмевалась устремлениями далеко не материальными: честолюбием, властолюбием, тягой к знакам, отмечающим доблесть и иные общественно значимые качества, которыми люди гордились). Естественно, при такой «стабилизационной» установке ни о какой мобилизации не может быть и речи. То есть стимул превращается в антистимул и начинает работать в противоположном направлении.

Кризис – это, безусловно, всегда стресс. Возникает вопрос: а нельзя ли конвертировать этот стресс в некое удобное стартовое условие для прорыва? Есть ли способы трансформировать риски в новые возможности? На эти вопросы реально дать положительные ответы. Как правило, именно в кризисные моменты особенно бурно возникают новые точки роста, которые завтра или послезавтра станут пионерами развития. В результате естественной гибели неконкурентоспособных предприятий образуются целые пустующие и неосвоенные ниши, в которых нужно начинать с нуля – со всеми присущими делам первопроходцев преимуществами и издержками. Вместе с тем, несмотря на кризис, бюрократическая машина в нашей стране только увеличилась в размерах, «обросла» дополнительными стабилизационными «агрегатами». Эта бюрократическая машина продолжает заниматься фактическим перераспределением дохода, всё еще поступающего от природной ренты. А значит, акцент, как и прежде, будет делаться не на ростках инновационной экономики, наметившихся в последние месяцы – вопреки санкциям и девальвации рубля, – а на поддержке крупных модулей, связанных с добычей и транспортировкой углеводородов и других сырьевых богатств. Да, эти крупные модули фактически содержат всю страну, гарантируя основные поступления в госбюджет. Но все-таки зарабатываемые на природной ренте деньги – это не тот тип дохода, который востребован в XXI веке. Меняется сам взгляд на прибыль: самая лучшая и самая надежная прибыль – это повышающееся качество жизни, конкурентная привлекательность достойной жизни в своей стране. И если государство заявляет о себе как о менеджере, предоставляющем посреднические услуги в обеспечении интересов граждан, то оно должно в первую очередь озаботиться именно тем, чтобы минимизировать препоны и бюрократические проблемы, встречающиеся в повседневной жизни людей.

В последнее время всё чаще приходится слышать призывы к «творческому» заимствованию мобилизационных наработок некоторых асоциальных интегрий. В связи с этим следует разобраться, действительно ли могут быть привлекательными антиобщественные структуры и стоит ли обращаться к их опыту. Начнем с того, что системы, способные функционировать в режиме предельной мобилизации, но при этом являющиеся антиобщественными (мафиозные и – шире – преступные сообщества), действуют преимущественно спринтерским образом. Они поступают как хищники не только в переносном, но и в прямом смысле: наносят результативные молниеносные удары, захватывают добычу, но после этого сразу уходят в тень и никогда не выставляют себя напоказ. (В том, что субкультура наших криминальных группировок 90-х стала существенным элементом тогдашнего масскульта, «заслуга» падкого на остренькое больного общества, но никак не самих этих группировок.) Однако именно в силу свойственного таким «хищникам» поведенческого алгоритма – моментальных акций и последующего не менее стремительного исчезновения из публичного пространства – их мобилизация всегда предельно краткосрочна. Максимум, что им по силам, – это удержание в своих руках какой-то территории для контроля над ней и осуществления бросковых рейдерских вылазок. Долгосрочные мобилизационные практики – а именно в их рамках возможно то или иное стратегическое проектирование – неподъемны для преступных сообществ. К тому же их судьба сродни печальной судьбе раковых клеток: либо их удается уничтожить в результате удачного лечения, либо они неизбежно убивают организм, на котором паразитируют, но в результате этого погибают и сами. Не следует забывать и о том, что мобилизация всегда предполагает определенный альтруизм, она основывается если не на высоких морально-нравственных принципах, то уж, во всяком случае, на самоотречении ради общественной цели, а эти ориентиры по определению чужды преступным сообществам. То есть выходит, что криминальная мобилизация – это мобилизация лишь по видимости, а на деле – псевдомобилизация.

Любопытно, что эти хищнические повадки криминалитета очень напоминают поведение… бюрократии. Ведь бюрократия по большому счету заточена не на достижение того или иного высокого результата, а на соблюдение определенных формальных процедур, что чаще всего сводится к поддержанию равновесия внутри большей или меньшей системы, причем, как правило, экстенсивным способом. Такая практика очень напоминает тот же хищнический криминальный контроль над территорией. Разница тут, пожалуй, только в том, что если криминалитет имитирует мобилизацию, заимствует в своей деятельности какие-то ее практики и приемы, то бюрократия по самой своей природе просто напрочь отвергает любую экстраординарность. Балансирование между различными интересами с попутным взиманием статусной ренты и иные установки из этого же арсенала несовместимы с нужной обществу мобилизацией. А потому в условиях кризиса, когда от всей вертикали лиц, принимающих решения, требуются предельная концентрация и жесткие самоограничения, бюрократия становится особенно контрпродуктивной. Совсем другое дело – кризисное администрирование, гибкая политика упреждения уже почти всем явных провалов, чуткое внимание к идеям здравомыслящих людей, скромность, замешенная на понимании рисков, и дерзость в использовании любых появляющихся возможностей для рывка вперед. Бюрократическая система, ее неповоротливая машина, думающая исключительно о «втирании очков», ради сохранения своих позиций явно будет, издавая большой мобилизационный шум, главным демотиватором тех, кто может и хочет вывести из кризиса себя, свое дело и свою страну.

Какие же подходы могут быть продуктивными в ситуации, когда обычные накатанные управленческие технологии оказываются неспособными противостоять нарастающей энтропии? В принципе ничего сверхъестественного в данном случае не требуется, нужно просто наладить и запустить трехуровневую систему контроля и координации процессов – в нашем конкретном случае процессов преимущественно экономических, хотя и социальных – самого широкого спектра – тоже. В принципе эта трехуровневая система является калькой с жизнеспособного живого организма, обладающего тремя взаимосвязанными нервными системами – центральной, симпатической (отвечающей за накопление энергии) и парасимпатической (время от времени запускающей процессы торможения, чтобы организм не «перегрелся»). Проекции из мира органики в сферу макроэкономики и на процессы, протекающие в обществе, очевидны. Можно привести и еще одну физиологическую аналогию. В организме человека имеется так называемый блуждающий нерв, который подспудно контролирует важнейшие процессы жизнедеятельности, но вдобавок к этому выполняет еще и упреждающую прогностическую функцию: немедленно, минуя все барьеры иерархии и соподчинения, передает в мозг сигнал о наступающей угрозе для всего организма. Думается, что если кризисный менеджмент будет строиться сообразно такой трехуровневой системе, да к тому же еще станет прислушиваться к сигналам структур, выполняющих функции блуж­дающего нерва, то выработка стратегии и тактики мобилизационного преодоления любого кризиса станет вопросом скорого времени.

Если же опрокинуть эту ассоциацию с нервной системой на социально-политическую сферу, то мы неизбежно придем к необходимости развести два понятия, которые часто в обыденной речи заменяют друг друга, но которые между тем обозначают принципиально разное. Эти понятия – «государство» и «страна». Страна – это нечто наподобие вместилища общества как собрания непохожих личностей, образующих между тем значимое единое целое. Это то пространство, в котором личность чувствует себя всегда комфортно, – пространство дома, своей земли, малой родины и большой Родины. Государство же – это рамка, обводящая страну по контуру, это несущий каркас общества, его аркбутаны и контрфорсы, то есть институты, законы, управленческая модель. В идеале страна и государство должны дополнять и поддерживать друг друга. Страна своим блуждающим нервом любви к Родине способна удерживать государство от избыточного административного перегрева, в то время как государству надлежит вполне серьезно брать на себя функции центральной нервной системы. Страна обеспечивает ощущение жизненного уюта и безопасности, а государство дополняет это ощущение чувством достоинства, необходимого стране, обществу и народу.