Размышления о цивилизации воли
Олег Бахтияров

Источник: альманах «Развитие и экономика», №13, июль 2015, стр. 108

Олег Георгиевич Бахтияров – генеральный директор Университета эффективного развития (Киев), разработчик концепции психонетики – технологий использования ресурсов сознания, руководитель сети психонетической подготовки в Киеве, Москве, Санкт-Петербурге, Минске и других городах, автор книг «Постинформационные технологии: введение в психонетику», «Деконцентрация», «Активное сознание», «Технологии свободы»

1

Сохранение, преобразование и порождение новых социокультурных реальностей начинаются в мире идей. Чем они абстрактнее, тем результативнее их реализация. Наблюдаемая нами культурная, политическая и экономическая ситуация потому и остается хаотичной, что не управляется никакими высокими смыслами – ведь вначале рождаются смыслы, и только затем уже они проецируются на формы мышления, технологии, социальные и цивилизационные проекты. Там, где царит хаос, помогают не запреты, а новые идеи, которые в очередной раз призваны управлять миром. Призваны-то они призваны, но им еще нужно помочь проявиться.

Новые идеи определяют те формы существовния обществ, которых не было до сих пор. Собственно, тот путь и называется самобытным, который должен конструироваться не как заимствование или отрицание чужих моделей, а как развитие своей собственной сути. Совпадет ли она с чьими-то еще проектами или нет – не имеет никакого значения. Важно, чтобы это было СВОЕ.

История – сложный процесс, сложнее любой модели или их совокупности. Существущих мыслительных средств недостаточно для охвата и понимания столь сложных явлений, как появление и преобразование цивилизаций, смена стадий и эпох. В ретроспективном анализе всегда вычленяется какая-то одна историческая линия, наследниками которой нам предлагается стать или которую нужно отвергнуть. Прошлое конструируется, чтобы стать основой настоящего. Попытаемся вычленить ту линию в истории России, которая представляется перспективной для построения будущего.

2

4 октября 1993 года нам был задан вопрос о будущем России: действительно ли мы наблюдаем «закат звезды ее кровавой», конец ли это русской истории или только завершение одного из ее этапов? Мы уже более 20 лет всё еще находимся в промежутке между вопросом и ответом, а ответ – продолжим ли наше историческое существование или пополним кладбище великих цивилизаций – зависит от нас, ныне живущих русских.

Есть некоторое множество людей, которым «сладостно отчизну ненавидеть» и «в разрушении отчизны видеть всемирную десницу возрождения». У этой ненависти нет видимых рациональных оснований, но в классе ненавидящих Россию иногда встречаются и не обделенные интеллектом люди, пытающиеся эти основания обнаружить. Они ненавидят не режим, не отдельных людей, а именно Россию как глобальное явление, обнаруживающее иной способ исторического бытия, нежели Запад и примкнувшие к нему культурно-исторические образования. Ненавидят то, что составляет нашу сущность. «Две расы» – как точно выразился Захар Прилепин. У этих «рас» нет общих оснований, и их трактовки одних и тех же событий диаметрально протвоположны.

Интересна в этом отношении статья Михаила Эпштейна, опубликованная в «Новой газете» 18 февраля этого года – переделанная в стилистике ненависти статья «Экзистенация», написанная еще в 2001 году и подробно развернутая в его книге «От совка к бобку». Тогда он писал о России с удивлением, теперь пишет с ненавистью. Почему? Отбросим его дежурные мрачные англо-американские ночные фантазии об архаизации, деградации и панфобии России. Фундаментальные основания ненависти иные – особый тип исторического существования, никем кроме России не реализованный, – «историопластика». Вот что пишет Эпштейн: «Россия познает себя через отрицание всего того, что раньше о себе узнала и чем себя определила. Отсюда не только географическая, но и историческая обширность страны, при отсутствии явно выраженного прогресса, поступательного движения. Это скорее вращение вокруг своей оси, перебирание и отбрасывание разных моделей. Никакие социальная форма и религиозная идентичность не пригодны для такого велико-пустотного существования, которое прокладывает путь из ниоткуда – через всё – в никуда. Россия – самая большая страна не только по территории, но и по исторической вместимости. Она не столько двигалась вперед во времени, сколько испытывала всё новые и новые варианты исторической участи. Это свойство конкретной цивилизации сохранять свои основные свойства, проходя через многочисленные, диаметрально направленные деформации (от смуты к застою, от монархии к анархии и т.п.), можно назвать историопластикой».

Именно та историческая линия, которую выделил Эпштейн как враждебную и бессмысленную по отношению к «нормальной истории», и представляется наиболее перспективной и проясняющей возможную вариативность дальнейшего развития. Не он один останавливается на этой теме. От Бердяева («пять Россий») до Проханова («мы развиваемся, достигаем вершины, а потом падаем вниз и исчезаем, как будто навсегда») русские мыслители отмечают особенность России: казалось бы, несоединимые куски истории образуют тем не менее некоторое сверхрациональное единство. Обычные исторические организмы развиваются последовательно: зародыш – младенец – подросток – юноша – зрелый мужчина – старик – труп. При всем отличии старика от зародыша есть последовательность преобразований, в основе которой лежит своего рода «культурная ДНК». Если в истории российской цивилизации последовательно реализуются разные и несовместимые друг с другом «культурные ДНК», не означает ли это, что ее существование и вариативность определяются некоей «супер-ДНК»?

При этом речь идет не о вариативности одного культурного организма, а вариативности, порождающей разные организмы – разные типы культур. Можно, конечно, вычленить передающиеся культурные стереотипы, они есть и легко выявляются, но среди них всё равно будет присутствовать способность начинать свое существование заново, пройдя сквозь историческую катастрофу. Единство истории при этом обеспечивается позицией, находящейся над текущими событиями, позицией, позволяющей «смотреть на» разворачивающиеся линии развития и катастрофы. «Всемирная отзывчивость», о которой часто пишут, коренится в этой «позиции над» – если внятны собственные радикальные преобразования, порождающие столь различающиеся культурные проекты, то столь же внятными становятся и чужие. Другие цивилизации реализуют свой единственный проект, порождая предзаданность собственной исторической траектории. То, что называется прогрессивным развитием, представляет собой последовательное развертывание вполне определенных потенций. «Позиция над» обеспечивает потенциальное разнообразие различных исторических решений и, более того, их сочетание, иногда даже – сочетание несочетаемого.

Западный путь развития, при всей его концентрированности, представляется точно определенным начальными основаниями, «культурной ДНК». Двух начал – христианского вероучения и юридического принципа абстрактных прав и отношений – достаточно для фатального последовательного развертывания культурных, государственных и экономических форм. Христианская свобода сковывается и подменяется юридической принудительностью, порождая фундаментальные основания европейского развития и возможные формы их реализации. Рефлексия над этой фатальностью отразилась в западных учениях о закономерной смене исторических стадий (формаций) – от марксизма до мрачных футуристических фантазий раннего Фукуямы. Но именно в Европе как реакция на осознанную заданность (не забудем тезис «свобода есть осознанная необходимость») и родились в ХIХ веке проекты освобождения от, как тогда говорили, «стихийности», ставшие предшественниками и коммунизма, и национал-социализма. Интересно, что даже идеи иной формации, другого способа организации жизни в комлексе марксистких утопий маскировали это стремление выйти за рамки европейской культурной автоматики утверждением о коммунизме не как об иной, а как об исторически неизбежной, следующей стадии развития. В России от марксизма была взята только сторона создания иного, причем не как закономерного преобразования, а как создания нового «на голом месте».

Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма» так характеризует этот период: «Mиp cтaл плacтичeн, и из нeгo мoжнo лeпить нoвыe формы. Tyт cвoбoдa пoнимaeтcя нe кaк cвoбoдa выбopa, нe кaк cвoбoдa пoвepнyть нaпpaвo или нaлeвo, a кaк aктивнoe измeнeниe жизни». Этот период «активного изменения жизни» был недолгим, но именно он объясняет, почему кровавый хаос революции и послереволюционного насилия преобразовался в уникальный социальный эксперимент. Изменение основ жизни – ключевой мотив, порождающий «историопластику». Не последовательное улучшение отдельных элементов, не последовательное преобразование одних форм жизни в другие, смежные, а изменение основ, создание Иного.

3

Регулярная смена векторов развития при сохранении цивилизационного единства заставляет искать ту точку, из которой порождаются различные цивилизационные варианты. Культуры и цивилизации – это организмы со своей жизнью, не вполне похожей на жизнь биологических организмов. Тем не менее организмичность длительно существующих культур очевидна, что и подтверждается регулярным появлением организмических циклических моделей от Данилевского и Шпенглера до Тойнби и Гумилева. Развитие в пределах организмической определенности – это понятно, но Россия в своей истории время от времени достаточно резко переходит от одной формы к другой, изменяя свою «культурную ДНК», но сохраняя при этом себя как Россию. Это свидетельствует о наличии более высокой управляющей инстанции, стоящей над организмической автоматикой. Нам известна только одна инстанция, стоящая выше жизни. Это Воля в ее творящем аспекте, не обусловленная никакими нижележащими – ни механическими, ни организмическими – факторами. Воля, «заклинающая» Хаос не приданием ему стабильных форм, а управлением его изменчивой стороной. Борьба трех начал – Воли, Стабильности и Хаоса – хорошо заметна в русской истории. Воля творит новые формы – и творит их, пока не «засыпает». А когда она «засыпает», тогда и начинается Смутное время. Преодоление Смутного времени – это знак нового пробуждения Воли, а значит, и творения нового исторического цикла.

Такое существование рискованно (катастроф в нашей истории хватает), но оно выводит из ситуации жесткой предопределенности и скованности нормативами. Что лучше – риск катастрофы или гарантия обусловленности? Может ли Воля не «засыпать»? Отражением потребности встать над историческим процессом и закономерностями стала концепция сверхобщества Александра Зиновьева, который описывает советскую формацию как сложную систему, где над обычным государством надстраивается особая управляющая структура – партийный аппарат. Однако управление такой системой требует совершенно иных качеств, нежели те, что были в то время у советской правящей элиты. Система, выстроенная над государством, была создана людьми, мыслившими категориями обычного государства. В том, что Зиновьев называет «коммунистическим сверхобществом», присутствовал лишь намек на инстанцию, управляющую организмическими цивилизационными процессами. Режим рухнул, но намек остался. Однако для реализации этого намека необходима иная культура интеллектуальной и управленческой деятельности.

Управлять социальным организмом «сверху» можно либо опираясь на обычные мыслительные схемы (и тогда управляемый объект должен быть упрощен до соответствия имеющимся средствам), либо порождая новые мыслительные средства, равные по сложности управляемому организму. В первом случае организм либо убивается – и на его месте создается управляемая социальная машина, либо ограничивается в своих проявлениях. Во втором – организм не только выявляет свои потенции, ни и присоединяет к ним новые, регулярно создаваемые возможности. То, что было сложной и труднообъяснимой «историопластикой», становится предысторией волевого управления.

Опорой такой работы является свободная творящая Воля, но это требует совершенно иного качества управления. Основой волюнаристического управления оказывается не набор правил и нормативов, а постояное создание новых форм. Креативный класс (не путать реальные творческие слои с «офисным планктоном», присвоившим себе это имя) и должен быть проводником осознавшей себя Воли. Так начинается сверхобщество.